Из множества леденящих душу снимков из Афганистана один приковал к себе внимание общественности больше других. На нем маленького ребенка передают американскому солдату через стену кабульского аэропорта — обескураженным читателям сообщили, что родители настолько отчаялись спасти детей, что готовы доверить их незнакомым людям.
Теперь на этот счет можно сделать два замечания. Во-первых, всё было не совсем так. Уже позже выяснилось, что ребенок был болен и его передали на лечение в норвежскую больницу по ту сторону стены. Впоследствии семья воссоединилась.
Во-вторых, даже если бы первоначальные выводы были верны, то мучительное решение для родителя расстаться с ребенком ради его выживания или даже лучшей жизни едва ли уникально для сегодняшнего Кабула. Увы, это один из непреходящих образов войны. Родители-евреи доверяли своих детей операции «Киндертранспорт», прекрасно зная, что прощаются с ними навсегда. Они же согласились с уговором, что сами последовать за ними не смогут.
То, как ребенка передают иностранному солдату, — не единственный классический образ войны из Кабула последних дней. Те из нас, кто наблюдал за событиями издалека по телевизору, из своих безопасных стран, видели невероятную сумятицу, как люди теснятся в замкнутых пространствах и проводят ночь за ночью без сна, еды и воды, размахивая документами и требуя внимания к их последней надежде.
Мы видели, как люди по пояс в сточных водах пытаются докричаться до солдат, которые могут решить их судьбу. Мы слышали о раздавленных насмерть, на чьи сложенные штабелями трупы никто не обращает никакого внимания. Мы видели, как родители оплакивают детей, как потерявшиеся дети ищут родных, и как беженцы — каждый с единственным чемоданом — идут бесконечными шеренгами.
В самом деле, даже несмотря на безумие в кабульском аэропорту и вокруг него за последнюю неделю, войска из США, Великобритании и других стран пока смогли установить порядок даже больший, чем того можно было ожидать при экстренной массовой эвакуации под занавес затяжного вооруженного конфликта.
С одной стороны, это показывает, как несказанно повезло послевоенным поколениям — особенно в Великобритании, где призыв в армию давно отменили и с тех пор воюют лишь добровольцы. Но это и обнажает пропасть между теми, кто не понаслышке знаком с войной, и подавляющим большинством, кто ее не знает. Те, кто служили, бежали от вооруженных конфликтов или работали военными корреспондентами на передовой, теперь составляют ничтожное меньшинство населения. И у Великобритании, одной из немногих европейских стран, не знавших войны на своей земле веками, очень скудная национальная память о том, чем это чревато.
Безусловно, у нас есть множество памятников погибшим в войнах за границей, и есть дни памяти со своими ритуалами. Есть у нас и ветераны зарубежных войн — правда, отношение к ним далеко не лучшее. Многие утверждают, причем довольно убедительно, что нынешние политики так готовы вводить войска как раз потому, что сами не воевали. Объясняя, почему он против участия Франции в войне в Ираке, Жак Ширак вспомнил, как сам воевал в Алжире. Умерший от рака в возрасте сорока с лишним лет сын Джо Байдена воевал в Ираке, и поэтому когда президент США спрашивает американцев, пошлют ли они своих сыновей и дочерей служить в Афганистан, он знает, о чем говорит.
Недавно я была в Национальном мемориальном дендрарии и поразилась, сколько приезжающих туда семей так или иначе связаны с вооруженными силами — это очень трогательно. Однако их опыт не типичен для общества в целом, и я бы сказала, что разрыв лишь увеличивается. Многие никакой проблемы в этом не видят. Я с ними не согласна по двум причинам.
Вооруженным силам страны нужна не только общественная поддержка, но и понимание, а оно как раз тает. Четыре года назад Швеция вернула призыв на воинскую службу из-за роста угроз национальной безопасности, а также с целью укрепить сплоченность общества. Последовать шведскому примеру было бы для британского правительства шагом чрезвычайно спорным, но общенациональная служба с гражданским, медицинским или военным вариантом могла бы так или иначе преодолеть этот разрыв.
Вторая — это то, что сцены из Афганистана повсеместно подаются как нечто уникальное. Увы, как я уже сказала, это не так: они присущи войне как таковой. Перед тем, как разразилась пандемия, немало критики обрушилось на чешский фильм «Раскрашенная птица» (The Painted Bird) по одноименному роману Ежи Косинского (Jerzy Kosinski). Многие даже требовали его запретить — как им показалось, там показано неоправданное насилие (групповые изнасилования, педофилия, расстрелы, надругательство над мертвецами и многое другое). Действие фильма разворачивается во время Второй мировой в неопределенной части Восточной и Центральной Европы. Главному герою — маленькому мальчику — приходится выживать посреди кровопролития, когда власть меняется чуть ли не каждый день.
Я немного знакома с тем временем через семью моего покойного мужа (это во многом их история тоже), и мне показалось, что нападки критиков говорят не столько о качестве фильма, сколько о беззаботной жизни, которой Северная Америка и бóльшая часть Европы живет последние 70 лет. Насилие и жестокость, жажда выжить любой ценой, капризы судьбы, которая решает, кому жизнь, а кому смерть, редкие вспышка доброты — вот в чем суть войны. Погром в аэропорту Кабула — далеко не разовое явление, и даже в своих ужасах он не уникален. На войне и не такое бывает — и чем больше людей об этом узнает, тем лучше.
Мэри Дежевски — писательница, телеведущая и бывший иностранный корреспондент в Москве, Париже и Вашингтоне
