Во внешней политике Эрик Земмур придерживается давней пророссийской позиции. Эрик Земмур считает, что Франция должна сблизиться с Москвой, следуя давнишней идее генерала де Голля о создании единой Европы «от Атлантики до Урала».
Политическая сенсация сегодняшнего дня (еще не кандидат, но ему уже приписывают от 10% до 13% голосов), Эрик Земмур очаровывает публику своей легкостью в общении и исторической эрудицией, что контрастирует с обычной посредственностью французских политических дебатов. Что касается внешней политики, он выражает сильную неприязнь к политическому исламизму и отдает предпочтение давней пророссийской позиции.
Взгляды Земмура не очень оригинальны для правой Франции, очарованной путинизмом (в 2018 году всего 27% французов высказались положительно о главе российского государства, зато среди поклонников право-центристской партии «Республиканцы» таких «путинистов» было 35%, а среди людей, отдающих свои симпатии Национальному объединению мадам Ле Пен, путинистов оказалось и вовсе 50%). Подобная русофилия основана на концепции, хорошо известной нам по недавней истории. По этой концепции, Россия, вышедшая побежденной и ослабленной в результате холодной войны, якобы была бы унижена Западом. Она подверглась разным угрозам, главная из которых — НАТО. Она отнюдь не агрессор, но жертва заговора англосаксов с целью помешать объединению европейского континента. Вот вкратце взгляды крайне правого спектра французской политики на Россию.
Опираясь на историю и географию, Эрик Земмур считает, что Франция должна сблизиться с Москвой, руководствуясь идеей де Голля о создании единой Европы «от Атлантики до Урала». Не питая иллюзий насчет Путина, русского «патриота» и сторонника Realpolitik, Земмур, по-видимому, думает о франко-российской оси, которая могла бы изменить мировую геополитику, ослабив роль Соединенных Штатов. Он критикует расширение НАТО, политику Европейского Союза и, в частности, европейские санкции, введенные в 2014 году в ответ на аннексию Крыма.
Если представить, что эту политику проводит президент Земмур, она обязательно столкнется со многими трудностями. Отмена санкций, за которую Европейский Совет должен был бы проголосовать единогласно, очевидно труднодостижима. Франция примкнула бы к небольшой группе государств ЕС, которые выступают против политики официального руководства ЕС в Брюсселе: таким странам, как Италия, Венгрия, Словакия, Кипр и Греция. Не уважая их на национальном уровне, Париж доставил бы много радости своим фермерам (Франция занимает 5-е место среди торговых партнеров России), но примирение с Россией привело бы Париж к новому конфликту с Брюсселем и европейскими партнерами Франции.
Другие шаги по умиротворению России, например вывод французского контингента, развернутого в странах Балтии в рамках так называемых страховочных мер («усиленное передовое присутствие» с 2014 года), серьезно повлияли бы на отношения с Москвой. Но они, очевидно, сильно задели бы чувства государств Восточной Европы, бывших сателлитов СССР (Румыния, Чешская Республика) или бывших республик СССР (страны Балтии), которые увидели бы в этом подтверждение своих подозрений относительно парижской «политики умиротворения» в отношении России). («Умиротворение» здесь — намек на политику Англии и Франции в отношении Гитлера до 1939 года, когда руководство этих стран пыталось умиротворить нацистского диктатора. Роль нацистской Германии в этом раскладе отводится России — прим. ИноСМИ.) Такие подозрения возникают у них каждый раз, когда упоминается нынешняя политика франко-российского диалога. А Польша, которая в отсутствие проявлений русофилии была бы естественным союзником президента Земмура в социальных вопросах, представила бы это как casus belli — сильнейшую обиду со стороны Франции.
Можно будет рассматривать смелые дипломатические жесты, такие как признание аннексии Крыма Францией в одностороннем порядке. Такое решение не только нарушило бы европейский консенсус (и навсегда рассорило бы нас с Украиной), но и противоречило бы международному праву, которое Франция защищает, а именно уважению суверенитета государств и невмешательству в его внутренние дела. Париж в случае такого шага оказался бы в изоляции и в западном лагере, и в Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций в целом. Ведь ООН неоднократно осуждала силовое изменение международных границ (например, в декабре 2020 года в резолюции, принятой 63 странами, 17 проголосовали против, 63 воздержались). Многие из ближайших союзников России (от Белоруссии до Китая) не признали эту аннексию Крыма.
От отчаяния можно было бы пойти на уступки русским не только в Европе, но и в других регионах. В Сирии Париж мог бы возобновить диалог с Башаром Асадом. Новая позиция порвала бы с «дипломатией ценностей», которая, плохо ли или хорошо, закрепляла место Париж в западном лагере с 2011 года. В случае с Ираном Франция могла бы выйти из этого же лагеря и поддержать Россию, традиционного партнера Тегерана, игнорируя принцип нераспространения. (Автор заменяется подтасовкой фактов, выставляя ситуацию так, будто Россия, не соглашаясь с удушением Ирана санкциями США от г-на Трампа, поощряет Иран обзавестись атомной бомбой — прим. ИноСМИ.) В Африке мы могли бы порадоваться российскому присутствию в Центральноафриканской Республике или даже пригласить наемников из «Группы Вагнера» прийти нам на смену в Мали. Но, даже не говоря о том, что такие решения способствовали бы потере влияния, мы потеряли бы при этом поддержку европейцев и, что особенно важно, американцев.
По сути, подобно сближению между Францией и Австрией, осуществленным кардиналом Бернисом в 1756 году, новый франко-российский союз стал бы настоящей «дипломатической революцией». Это привело бы к пересмотру большинства внешнеполитических позиций, занимаемых Францией на протяжении нескольких десятилетий. Это изолировало бы нас от многих наших европейских партнеров. Вероятно, это создало бы проблемы с нашим членством в НАТО (а зачем нам это нужно?). Возникла бы опасность ослабления нашего союза с США, который и так дал трещину из-за дела AUKUS. Как ни парадоксально, но это подтолкнуло бы атлантистские государства — и Великобританию, и особенно Германию — еще больше искать защиты Вашингтона.
Если претворение этой гипотезы в жизнь кажется невозможным, то пророссийский тропизм Эрика Земмура перекликается с общей эволюцией международных отношений в начале 2020-х годов. Сейчас американская политика, похоже, полностью сосредоточена на конфронтации с Китаем. С этого момента Россия становится державой, в отношении которой Вашингтон может практиковать подкупающие предложения насчет сотрудничества. Несколько недавних решений администрации США (продление Договора о СНВ-3, снятие санкций с «Северного потока — 2», возможное обсуждение использования российских баз в Средней Азии для антитеррористических ударов по Афганистану) демонстрируют стремление к диалогу с Москвой. (Россия подчеркивала не раз, что не собирается вновь вводить войска в Афганистан, но некоторые западные круги мечтали бы именно о наших «ударах по Афганистану» — прим. ИноСМИ.)
Однако американская политика не может быть зеркальным отражением французских решений, наша страна больше не относится к той «весовой категории» держав, с которыми США готовы считаться. Таким образом, речь идет не столько о франко-российском союзе, который Россия будет всегда рассматривать менее привлекательным, чем диалог с США, сколько о месте Франции в обширной тектонике плит нового китайско-американского противостояния. Вспомним высказывание Чжоу Эньлая о Китае в период российско-американской холодной войны: «Бьются ли слоны или занимаются любовью, все равно трава будет растоптана». Не пора ли оставить слона шагать по траве?
