Несмотря на политический хаос, 15 декабря 1991 года госсекретарь США Джеймс Бейкер прибыл в Москву для встречи с российским лидером Борисом Ельциным, который был в тот момент занят борьбой за власть со своим заклятым врагом, президентом СССР Михаилом Горбачевым. Незадолго до этого Ельцин сделал шокирующее заявление о том, что вместе с главами Белоруссии и Украины упраздняет Советский Союз. Их мотивом было превратить Горбачева из лидера огромной страны в президента ничего.
В краткосрочной перспективе это был блестящий ход, и на протяжении последующих десяти дней он полностью себя оправдывал. Горбачев ушел в отставку, Советский Союз распался. А вот осознать долгосрочные последствия оказалось намного труднее.
Еще до ельцинского гамбита Бейкер начал беспокоиться о том, не приведет ли жажда независимости некоторых советских республик к кровопролитию. 19 ноября 1991 года он спросил одного из советников Горбачева, Александра Яковлева, не вызовет ли отделение Украины ожесточенного противодействия со стороны России. Яковлев был настроен скептически и ответил, что на Украине находится 12 миллионов русских, «многие из которых состоят в смешанных браках», так что «о какой войне может идти речь?» Бейкер ответил просто: «Об обычной».
А когда Ельцин накалил обстановку своим призывом к полному упразднению Советского Союза, у Бейкера появился новый страх. Что произойдет с огромным советским ядерным арсеналом после краха централизованного командования и управления? Как он говорил своему боссу, президенту Джорджу Бушу-старшему, разрушающаяся империя с 30 000 единиц ядерного оружия представляет невероятную опасность для американского народа — «они это знают и призовут нас к ответу, если мы ничего не предпримем».
Так что целью поездки Бейкера в декабре 1991 года было выяснить, кому после распада СССР достанется ядерный чемоданчик и как может быть отдан роковой приказ. Вскоре после прибытия он перешел прямо к делу и спросил об этом самого Ельцина.
И российский президент ответил. Отчасти откровенность Ельцина была уловкой, чтобы добиться поддержки США в борьбе с Горбачевым, а отчасти — попыткой заручиться финансовой помощью. Но также она сигнализировала о его желании начать отношения Москвы с Западом сначала, и на сей раз они должны быть открытыми и доверительными. Вскоре Ельцин и Бейкер начали работать в тандеме, чтобы гарантировать появление на руинах Советского Союза только одного ядерного государства-преемника — России.
Это сотрудничество не распалось даже после поражения Буша на выборах 1992 года. Эстафету приняли президент Билл Клинтон, министры обороны Лес Эспин и Уильям Перри, а также главный советник Клинтона по России Строуб Тэлботт. Среди прочего, все они работали над обеспечением ликвидации либо перебазирования на российскую землю бывшего советского атомного оружия, находившегося на территории Белоруссии, Казахстана и, прежде всего, Украины. Во время саммита 1997 года Ельцин спросил Клинтона, не прекратить ли им находиться в постоянной готовности применить ядерное оружие: «Что если бы нам не нужно было все время держать палец над кнопкой?» Клинтон ответил: «Если в ближайшие четыре года мы будем поступать правильно, нам, вероятно, не придется так много об этом думать».
Однако к концу 90-х это доверие по большей части выветрилось. В разговорах с Клинтоном и Тэлботтом избранный преемник Ельцина Владимир Путин был скуп на информацию. Вместо того, чтобы поделиться протоколами выведения России на рынок, Путин умело подчеркнул мнимую потребность в ужесточении политики Кремля, расписав при этом зловещие последствия снижения российской мощи — мол, в бывших советских республиках террористы играли головами заложников в футбол.
Как позже заметил Путин, «запустив парад суверенитетов (так он окрестил имевшие место в 1990-91 годах движения за независимость советских республик), Россия способствовала процессу развала СССР», в результате чего и стало возможным столь ужасающее беззаконие. По его мнению, Москве следовало бы окопаться как внутри союза, так и за рубежом, а не стоять в стороне, пока государства бывшего советского блока бросали все, лишь бы присоединиться к Западу. Многих проблем можно было избежать, не покинь Советы Восточную Европу столь поспешно, говорил он.
Утвердившись у власти, Путин начал отступать от ельцинской демократизации и от совместных с Вашингтоном предприятий. Хотя некоторые эпизоды и отражали дух начала 1990-х годов — соболезнования в связи с терактами 11 сентября 2001 года и заключенное в 2010 году ядерное соглашение, — основная тенденция была негативной. Отношения пугающе испортились во время конфликта России с Грузией в 2008 году и ее вторжения на Украину в 2014 году, а с 2016 года все еще сильнее усугубилось из-за разоблачения российских кибератак на американские предприятия, госструктуры и выборы.
Так почему же отношения между Вашингтоном и Москвой так сильно испортились? Поскольку история редко предполагает наличие всего одной причины, загнивание было обусловлено политикой и убеждениями США и России в динамике по времени. Однако трудно игнорировать тот факт, что всего одна политическая мера США увеличила бремя, лежавшее на плечах хрупкой молодой демократии в тот самый момент, когда она сильнее прежнего нуждалась в друзьях. Речь идет о предпринятом Вашингтоном расширении НАТО.
Само по себе расширение было оправданным ответом на геополитику 90-х. НАТО к тому моменту уже несколько раз расширялось. Учитывая заявки государств бывшего СССР на вступление в альянс, принять их было вполне нормальным и разумным решением.
Неразумным было расширять альянс без анализа и учета геополитических реалий. Чем ближе к Москве НАТО перемещало свою инфраструктуру в виде иностранных баз, войск и, прежде всего, ядерного оружия, тем выше становились политические издержки для новых конструктивных рабочих отношений с Россией. Некоторые американские политики того времени уразумели данную проблему и предложили вариант поэтапного расширения альянса с целью минимизации ущерба. Такой перспективный способ позволил бы избежать проведения новой линии через всю Европу, но Вашингтон ему яростно воспротивился.
На деле победу одержали сторонники именно комплексной экспансии. Ошибка Вашингтона заключалась не в самом расширении альянса, а в выборе способа его осуществления, который повлек обострение отношений с Москвой. А Путин в 2014 году назвал аннексию Крыма целесообразным ответом на размещение военной инфраструктуры НАТО у российских границ.
Холодные войны скоротечны, и поэтому эпизоды разрядки отношений очень важны. В 90-х ни одна из сторон не сумела извлечь максимальную выгоду из одного из таких эпизодов. Сегодня, когда Соединенные Штаты и Россия спорят о санкциях, кибервойнах и многом другом, сделанный три десятилетия назад выбор не теряет своей актуальности. Две страны по-прежнему обладают более чем 90% ядерных боеголовок всего мира, то есть способны уничтожить практически все живое на планете. Тем не менее, они разорвали почти все оставшиеся соглашения о контроле над вооружениями, не проявив при этом готовности заменить их новыми.
Поняв причины упадка в отношениях между США и Россией — и того, как этому способствовал способ расширения НАТО, — Соединенные Штаты смогут, вероятно, изменить дальнейший подход к долгосрочной стратегической конкуренции. Как показали 90-е, избранный Вашингтоном способ соперничества может со временем вылиться в столь же существенные последствия, как и само соперничество.
Что пошло не так?
Для понимания того, что именно пошло наперекосяк в российско-американских отношениях, необходимо выйти за рамки привычного двоичного подхода, при котором расширение НАТО рассматривается либо как нечто положительное, либо как нечто отрицательное, сосредоточившись на том, как вообще развивался альянс. После крушения советской власти в Европе — и в ответ на настоятельные просьбы освободившихся от господства Москвы государств, которые теперь обоснованно стремились вступить в какой-либо альянс для обеспечения собственной безопасности, — НАТО в несколько этапов расширилась до 30 государств, общая численность населения которых составила почти миллиард человек.
Новые исторические данные показывают, что лидеры США были настолько сосредоточены на расширении НАТО выбранным ими способом, что не уделили должного внимания ни опасностям того пути, по которому пошли, ни влиянию их выбора на оставшиеся у России варианты действий, бившие по ее собственным интересам. Проще говоря, само по себе расширение было разумным политическим шагом; проблема заключалась в том, как оно происходило.
Хотя в НАТО входит много стран, именно мнение Соединенных Штатов превалирует при принятии решений, когда на карту поставлены гарантии применения Статьи №5 устава альянса, в которой нападение на одну из стран-членов НАТО рассматривается как нападение на всех. В итоге возобладал ориентированный на США единый подход, несмотря на озабоченность по поводу ключевой географической проблемы: чем ближе границы Североатлантического союза оказываются к территории России, тем выше риск срыва новообретенного взаимодействия с Москвой и угроза тому значительному прогрессу, что был достигнут в области контроля над вооружениями.
Мудро адаптировали свое членство в НАТО ее скандинавские члены (та же Норвегия), которые знают толк в жизни на границе с Советским Союзом, не будучи ему при этом подконтрольными. Норвегия, как единственное имевшее общую границу с Советским Союзом государство-учредитель НАТО, приняла решение отказаться от размещения на своей территории иностранных баз и войск в мирное время и ввела полный запрет на ядерное оружие. И все это для того, чтобы не дать долгосрочным разногласиям с Москвой выйти из-под контроля. Такой подход мог бы стать образцовым для государств Центральной и Восточной Европы и Прибалтики, поскольку они также расположены в непосредственной близости к России, но в зону ее контроля не входят. Некоторые политики поняли эту динамику и поддержали создание принципов, в соответствии с которыми новые союзники могли бы поэтапно получать членство через так называемое Партнерство ради мира (ПРМ) — организацию, созданную в 1994 году с целью предоставления не входящим в НАТО европейским и постсоветским государствам возможность присоединиться к альянсу.
Но американское высокомерие вкупе с катастрофическими решениями Ельцина — это касается, в частности, кровопролитий 1993 и 1994 годов в Москве и Чечне соответственно — вооружило тех, кто утверждал, что Вашингтон справится с Россией и без всякого поэтапного расширения. Напротив, как они утверждали, после окончания холодной войны Соединенным Штатам необходимо проводить политику сдерживания.
К середине 90-х выражение «ни на дюйм», которое первоначально сигнализировала о том, что юрисдикция НАТО не сдвинется ни на дюйм на восток, приобрела противоположное значение: никому нельзя отказывать в статусе полноправного члена, а также необходимо исключить какие-либо императивные ограничения на инфраструктуру. А происходило это как раз в тот момент, когда Ельцин умирал от болезни, а Путин поднимался по служебной лестнице. Но американские лидеры упорствовали, хоть и знали, что в Москве «большие дети» способны наделать много бед, как выразился Тэлботт в служебной записке, посвященной роли альянса в подавлении насилия в Боснии.
Выход за границы дозволенного
Для понимания краха американо-российских отношений необходимо вернуться к тому времени, когда все шло хорошо — в 1990-е. В данном случае дьявол действительно кроется в деталях, а именно в тех трех вариантах действий, которым Вашингтон отдал предпочтение в контексте расширения НАТО — один при Буше и два при Клинтоне — и каждый из которых в целом исключал другие возможности расширения европейской безопасности.
Первый был выбран рано. К 24 ноября 1989 года, всего через две недели после неожиданного падения Берлинской стены, Буш уже ощутил весь масштаб грядущих изменений. Одно за другим свергались правительства Центральной и Восточной Европы, и ему казалось очевидным, что новые лидеры откажутся от выполнения обязательств по Варшавскому договору, представлявшему собой вынужденный военный союз с СССР. А что дальше?
Согласно американским данным, Буш поставил этот вопрос перед премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер: что если страны Восточной Европы захотят покинуть Варшавский договор? НАТО должно остаться. На что Тэтчер озвучила предпочтительный с ее точки зрения вариант — она выступила за сохранение Варшавского договора. По британским же данным, она сочла договор необходимым Горбачеву «фиговым листом« среди вызванного распадом Советского Союза унижения. Она также отговаривала Буша от публичный выступлений в поддержку независимости прибалтийских республик, поскольку момент для сомнений относительно европейских границ был неподходящий.
Буша это, однако, не убедило. Он выразил озабоченность по поводу того, что Восточная Европа, по всей видимости, на неопределенный срок становится членом Варшавского договора. Запад не мог заставлять страны оставаться частью договора «против их воли». Буш предпочел решить эту проблему путем выведения НАТО за рамки старого курса времен холодной войны.
Министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер впоследствии предложил другой вариант: объединить НАТО и Варшавский договор в «совокупность общей, коллективной безопасности», в рамках которой оба альянса могли бы окончательно изжить себя. В Центральной Европе бывшие диссиденты пошли еще дальше и предложили наиболее масштабный вариант — полную демилитаризацию региона.
Буш, безусловно, не хотел, чтобы НАТО распалась или чтобы ведущая роль Соединенных Штатов в европейской безопасности исчезла вместе с ней, а потому все эти варианты отвергал. Однако в 1990 году Горбачев все еще имел кое-какие рычаги влияния. Благодаря победе Советского Союза над нацистами во Второй мировой войне, в Восточной Германии находились сотни тысяч советских военнослужащих, причем на законных основаниях. Без разрешения Горбачева воссоединиться Германия не могла. Еще одним источником власти советского лидера было общественное мнение.
Будучи огневым рубежом холодной войны, разделенная Германия в любой точке планеты имела наиболее высокую концентрацию ядерного оружия на квадратную милю. В Западной Германии его развернули с целью сдерживания Советского Союза от вторжения, ведь в одиночку остановить массированное наступление неядерным силам НАТО было бы трудно. Окажись меры сдерживания тщетными, применение ракет превратило бы сердце Европы в безжизненную пустыню — ужасающая перспектива для живших в самом эпицентре немцев, которые рисковали сильнее всех союзников по НАТО.
Так что попроси Горбачев немцев обменять ядерное оружие на советское разрешение воссоединиться, многие люди с радостью согласились бы. Также Москва выиграла от проведения в Западной Германии выборов 1990 года. Канцлеру Гельмуту Колю пришлось особенно внимательно прислушиваться к настроениям избирателей в том, что касалось воссоединения и ядерной проблемы. Как выразился тогда главный помощник Бейкера Роберт Зеллик, если бы до выборов Коль решил выказать готовность уплатить запрашиваемую Москвой цену, в чем бы она ни заключалась, и немцы объединились бы с Советами, НАТО осталась бы не у дел. Эта реальность дала Москве возможность подорвать существовавший порядок трансатлантических отношений.
2 февраля 1990 года между Госдепартаментом США и западными немцами состоялась отвлеченная дискуссия о том, как лучше действовать в этот деликатный момент и о возможностях НАТО за рамками политики холодной войны, таких как охват Восточной Европы. Геншер высказал эту идею в негативном ключе, имея в виду свою уверенность в том, что Москва не допустит воссоединения, окажись подобный охват однозначно исключен. Но Буш и его Совет национальной безопасности почувствовали, что они могли бы скорректировать направление продвижения НАТО на восток, наложив ограничения на вероятные события в восточной части Германии после вступления страны в альянс. Они следовали скандинавской стратегии, хотя самим термином не пользовались.
Но неделю спустя Бейкер, который ввиду длительных поездок был не в курсе формирующейся в Белом доме позиции, невольно перешел границу дозволенного и предложил Горбачеву пресловутую условную сделку, которая перекликалась с мыслями Геншера, а не Буша: что, если Горбачев разрешит воссоединение и Вашингтон согласится с тем, «что юрисдикция НАТО ни на дюйм не сдвинется на восток»?
Однако вскоре госсекретарю пришлось отказаться от этой формулировки, поскольку она не соответствовала пожеланиям Буша. В течение пары недель Бейкеру пришлось тихо сообщить союзникам, что использование им термина «юрисдикция НАТО» создало некоторую путаницу, поэтому в будущем ее следует избегать. То есть НАТО все-таки пойдет на восток, а восточная Германия получит особый статус и станет в конечном счете единственной в Европе гарантированно безъядерной зоной.
Этим шагом по ограничению инфраструктуры НАТО в восточной Германии, а также воспользовавшись экономической слабостью Москвы, Буш переключил внимание Горбачева с удаления ядерного оружия с западной территории на позволяющие воссоединить Германию экономические стимулы. Получив разного рода поддержку на миллиарды немецких марок, советский лидер в итоге позволил Германии воссоединиться, а ее восточным регионам — присоединиться к НАТО, что позволило альянсу расшириться вдоль старой линии фронта времен холодной войны.
К 11 октября 1991 года Буш уже мог помышлять о более амбициозных целях. Он спросил тогдашнего генсека НАТО Манфреда Вёрнера, могут ли усилия альянса по созданию организации для связи государств Центральной и Восточной Европы распространяться на страны Балтийского региона. Настрой Вернера был ясен, и Буш не стал ему противоречить. «Да, — сказал Вёрнер, — если страны Балтии подадут соответствующее заявление, их следует принять».
Продолжение следует.
