Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Новый перевод романа «Мы» Евгения Замятина в США побудил рецензента вспомнить свои студенческие годы, историю написания этой книги, а также биографию ее автора. Журналист напоминает, что множество писателей черпают в романе «Мы» вдохновение и надежду.
Моя карьера литературного критика началась с того, что меня чуть не вышибли с кафедры английской филологии за нелюбовь к «1984» Джорджа Оруэлла. Его прозу я считала напыщенной (уже не помню, как именно я костерила его сравнения), а общий замысел — чересчур нравоучительным. Да и тема для назиданий — тоталитаризм. Что в ней необычного? Слабовато, как по мне. Однако моя преподавательница пришла в ужас (ей, наоборот, очень нравились его сравнения). В общем, пришлось перевестись в другую группу.
Переводчица Бэла Шаевич родилась по ту сторону железного занавеса и читать «1984» отказалась наотрез: «Книга, из которой сделали вакцину от коммунизма, меня не интересует. Я родилась в Советском Союзе, и поучения англичанина мне не нужны». По той же причине не читала она и русский научно-фантастический роман «Мы» Евгения Замятина, который, как говорят, и вдохновил «1984», — и который сейчас выходит в ее переводе.
Когда ее попросили заняться «Мы», Шаевич, известная прежде всего переводом «Время секонд-хэнд» нобелевского лауреата Светланы Алексиевич, с удивлением узнала, что Замятин, (да и Оруэлл, раз уж на то пошло), был убежденный социалист и, самое главное, безумно интересный писатель. Шаевич называет его стиль типичным образчиком «рваной и безжалостной раннесоветской эстетики безо всякой „воды"». При всем множестве превосходных переводов «Мы» Шаевич удалось сохранить экспериментальный настрой замятинской прозы. Она ловко передает восхитительно дерганый тон рассказчика, словно заевшая пластинка, когда тот влюбляется в роковую индивидуалистку с подходящим именем I-330.
Действие романа разворачивается в авторитарном обществе будущего через тысячу лет отсюда. «Мы» переносит читателя в Единое Государство с его технологической эффективностью и полным подавлением малейшей индивидуальности. Роман представляет собой дневник Д-503 (у граждан Единого Государства не имена, а номера), ведущего инженера космического корабля под названием «Интеграл», который скоро отправится в космос. Ему предстоит «подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах — быть может, еще в диком состоянии свободы — благодетельному игу разума». Жители Единого Государства носят одинаковую серую форму и слушают механическую музыку: «Теперь достаточно покрутить ручку музыкометра, чтобы произвести три сонаты в час», — объясняет Д-503. Моногамия — пережиток древности (то есть современности), а секс организован через бюрократическую систему по розовым талонам. «Он записан на меня», — вмешивается подруга героя О-90, видя, что тот болтает с другой женщиной.
Вскоре I-330 уводит его в Древний дом, музей прежних времен с реликтами старины: книгами, подсвечниками, «исковерканной эпилепсией, не укладывающимися ни в какие уравнения линиями мебели». Позже она поражает его тем, что носит не предписанную униформу, а старинное платье — «легкое, шафранно-желтое, древнего образца — в тысячу раз злее, чем если бы она была без всего». Вскоре становится ясно: I-330 — мятежница из секретной группы, которая хочет свергнуть Единое государство и вернуть времена запрещенного ныне спиртного, Скрябина и поэзии.
Замятин родился в Лебедяни в 1884 году. Он рано вступил в партию большевиков и участвовал в революции 1905 года, за что был водворен в тюрьму и сослан в провинцию. Побывав в Англии (где руководил постройкой ледоколов), он вернулся в Россию в 1917 году и стал свидетелем Октябрьской революции. В состоянии эйфории он с головой окунулся в партийную работу: заседал в литературных советах и читал лекции. Он стал выдающимся литературным критиком, а его больной мозолью стало влияние тейлоризма — американской философии эффективности XIX века — на рабочее движение Пролеткульт. Их вдохновителем был Александр Богданов — в его романе «Красная звезда» (1908) ученый и революционер летит на Марс и находит там совершенное социалистическое общество, основанное на технологиях и безжалостной эффективности. Писатели Пролеткульта, полагал Замятин, слишком яро лезут в придворные поэты, да и нравы двора становится все суровее. В эссе 1921 года под названием «Я боюсь» он писал: «Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики».
«Мы» — первый роман, официально запрещенный в Советском Союзе. Главлит, советский орган литературной цензуры, появился в 1922 году, спустя всего год, как Замятин завершил работу над книгой. Незадолго до запрета он отправил копию рукописи за границу, поэтому роман впервые увидел свет не на русском, а на английском (в переводе Грегори Зильборга) в американским издательстве Даттона в 1924 году. Трудности возникли с публикацией отрывков уже по-русски в эмигрантском журнале в Праге. Чтобы выгородить Замятина, редактор подчеркнул, что это обратный перевод, а не оригинал, который автор после запрета представить уже не мог. Советы, по своему обыкновению, решили перестраховаться. Замятин быстро впал в немилость и не смог больше опубликовать ни одной книги. В 1931 году он обратился к самому Сталину с просьбой разрешить ему выехать за границу с условием, что он вернется, «как только у нас станет возможно служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям, как только у нас хоть отчасти изменится взгляд на роль художника слова». Замятину с женой организовали переезд в Париж, где он жил до смерти от сердечного приступа в 1937 году.
В 1946 году Джордж Оруэлл прочел английский перевод «Мы» и написал рецензию в журнале «Трибьюн» (The Tribune). «Насколько я могу судить, — писал он, — книга эта, может, и не первоклассная, но определенно необычная». Энтузиазм Оруэлла повлек за собой переиздание 1952 года. После нацистской Германии и сталинской России роман «Мы» показался читателям устрашающе пророческим. Как и в наши дни. В предисловии к новому изданию писательница Маргарет Этвуд (Margaret Atwood) пишет: «Может, показательных процессов и сталинских чисток в ближайшее десятилетие мы не увидим, но замысел будущих диктатур и капитализма повсеместной слежки в романе „Мы" излагается черным по белому».
В свете всего этого может показаться, что исходный контекст замятинского романа — литературщина о технологиях и свободе экспериментов — несколько устарел. Но для Шаевич, которая называет себя «студенткой-гуманитарием, чей пунктик — двусмысленность и переводчицкое подобострастие к авторской неточности», оригинальный посыл Замятина поразительно актуален. В самом деле, в эпоху техномании и погони за компьютерными «срезками» перевод как область литературы уязвимее других. Роман Замятина напоминает нам, пишет она, что «нас трогает человеческое в искусстве, а не „совершенство", которое может воспроизвести машина». Возможно, поэтому такое множество художников, причем не только фантастов, черпают в романе «Мы» вдохновение (которое, кстати, в Едином Государстве считалось болезнью) и надежду. Роман Замятина с его рваными краями и сумбурной оригинальностью раскрывает идею, что творчество можно измерить количественно, превратить в алгоритм и продать как точную науку вместо вымысла, коим оно и является.
Дженнифер Уинстон имеет докторскую степень по русской литературе Принстонского университета
