Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Американка вьетнамского происхождения Туй Лин Ту рассказывает в The New York Times историю своего отца, который всю жизнь работал на американский ВПК и умер от лейкемии. По ее мнению, США находятся в бесконечном цикле разрушения и восстановления.
Туй Лин Ту (Thuy Linh Tu)
Преподаватель социального и культурного анализа Туй Лин Ту, работающая в Нью-Йоркском университете, переехала в Коннектикут из Южного Вьетнама в детстве, вскоре после падения Сайгона.
Американская мечта моего папы была из алюминия. Ну, сам он так не говорил. Он вообще говорил мало, и никогда о своих мечтах. Но почти четверть века он ежедневно уходил на завод, где превращал алюминий и другие металлы в детали и в зарплату. Начинал он в компании Torrington, которая была одним из крупнейших в Северной Америке производителей металлических подшипников и самым большим работодателем в городе Торрингтон, штат Коннектикут, где мы волею судеб оказались в 1980 году. После падения Сайгона прошло пять лет. Мой отец побывал в исправительном лагере; мы пожили в нескольких лагерях для беженцев, в Таиланде и Гонконге, после чего кто-то почему-то отправил нас в Торрингтон. Отец умер спустя 30 лет, проработав остаток жизни на военно-промышленный комплекс Америки.
Алюминий — это "волшебный металл". Он такой легкий и прочный, что "без него невозможно воевать, и ни одну войну нельзя довести до победного завершения", говорится в одной брошюре от 1951 года. Этот металл практически предназначен для войны. Он позволяет парить в небе самолетам, он делает легче танки, он не дает ржаветь канистрам. В годы двух мировых войн около 90% американского алюминия уходило на военные цели.
Мой отец долгие годы обрабатывал этот известный своей податливостью металл. Он хорошо знал его — его замечательную разносторонность, его блеск, его цвет. Интересно, знал ли он, что из алюминия делают осколочные авиабомбы с настильным разлетом осколков (их еще называли "косилкой маргариток"), которые американцы сбрасывали возле дома моей мамы в центральном Вьетнаме, чтобы расчистить деревья, окружавшие ее поселок? От взрывов этих бомб по всему Вьетнаму остались круги срытой земли, которые сверху похожи на страшные цветы. Косилки маргариток впервые применили во Вьетнаме, но спустя годы они появились и в других местах, калеча тела и уродуя ландшафт в Афганистане.
Америка во второй половине XX века почти постоянно наращивала производство военной техники, расширяя свой военно-промышленный комплекс. Корейская война стала мощным скачком вперед, принеся с собой крупные достижения в разработке ядерного оружия. Но все изменила война во Вьетнаме. Как говорит нам историк экономики Адам Туз (Adam Tooze), от этого конфликта мы унаследовали не только новое оружие, но и усовершенствованные доктрины ведения войн, а также более тесное взаимодействие авиации и сухопутных войск. Мы также получили профессиональную армию и твердо уверовали в необходимость военных расходов. После нашего поражения во Вьетнаме и ввода советских войск в Афганистан стало практически невозможно сокращать военные бюджеты, потому что это вызывало возмущение в связи с закрытием заводов и угрозы из-за рубежа.
Недавний уход США из Афганистана у многих вызвал вопросы о нашей ответственности перед афганцами в новых условиях, когда прекратились боевые действия. Мы не успели даже ответить на них, как российская военная операция на Украине привела к появлению миллионов новых беженцев. Очередной вызванный военными действиями кризис беженцев усиливается, а военные расходы продолжают расти. В прошлом месяце Белый дом объявил, что с тех пор, как Байден стал президентом, одной только Украине было обещано военной помощи на два миллиарда долларов. Кое-кто требует еще больше.
На заводах в США война никогда не кончается. Пригласят ли туда на работу новых переехавших — чтобы те делали больше оружия, содействуя новым войнам? Такая работа дает хорошие возможности, это своего рода безопасное убежище. И эти люди продолжат нескончаемый цикл разрушения и восстановления.
Когда историк Эндрю Фридман (Andrew Friedman) назвал пригороды прикрытием для закулисья имперской мощи Америки, он имел в виду, что ведомства национальной безопасности типа ЦРУ прячут свои штаб-квартиры в зеленых предместьях, таких как Лэнгли, штат Виргиния. То же самое он мог сказать и о таких городках как Торрингтон — тихих и спокойных, но не менее важных для поддержания американского могущества.
Будучи промышленным городом, Торрингтон гордится тем, что является центром производства. Там делают велосипеды, гитары, иглы, подшипники. Коннектикут имеет репутацию штата сонных пригородов и городков-спутников, но он много чего производит, в том числе, оружие. В близлежащем Спрингфилде, штат Массачусетс, Джордж Вашингтон открыл федеральный оружейный завод. С конца 1700-х годов там делали первые американские мушкеты. В последующие десятилетия поблизости открыли свои заводы такие производители оружия как Colt и Smith & Wesson. В результате этот живописный регион превратился в "оружейную долину".
На момент своего закрытия в 1968 году (это был переломный момент Вьетнамской войны) оружейный завод в Спрингфилде производил полуавтоматическое оружие, которое применялось во всех войнах, начиная со Второй мировой. А долина реки Коннектикут, где расположены штаты Новой Англии, делала все, начиная автомобилями и заканчивая авиационными двигателями.
Трудно себе представить штат "Степфордских жен" в качестве эпицентра военно-промышленного капитализма. Но Коннектикут на протяжении десятилетий получал многомиллиардные контракты от министерства обороны. В 1990 году он был по этому показателю на восьмом месте в стране. И на третьем по расходам на душу населения, хотя штат невелик по размерам и имеет небольшое население (28-е в стране). Такие городки как Торрингтон держатся на плаву благодаря промышленному производству и обороне. The Torrington Company делала подшипники для грузовиков, тракторов, автомобилей и вертолетов. Находившийся неподалеку завод компании Howmet, где мой отец работал позже, занимался производством аэродинамических профилей, колец, дисков, штампованных заготовок и прочих деталей для самолетов, в том числе, для печально известного F-35. Иными словами, эти компании производили детали, которые превращали людей и машины в средство ведения войны. В рекламе компании Torrington времен Второй мировой войны об этом говорилось так: "Мы стоим за людьми, стоящими у орудий".
Мой отец стал одним из них. Ну, сам он так не говорил. Промышленность Коннектикута дала ему редкую возможность получить стабильную, защищенную профсоюзами работу. Такая работа появилась благодаря многолетней деятельности активистов по сплочению заводов. В других местах его ждала судьба многих вьетнамских беженцев: низкооплачиваемый труд сфере услуг — в салонах красоты, ресторанах и так далее, — или примитивная работа на производстве по потогонной системе. Либо же в полиции или охранником в тюрьме. Но вместо этого он ежедневно по 10 часов пропадал на заводе, помогая крепить ту самую армию, которая сделала нашу семью беженцами.
В январе в Коннектикуте холодно. Когда мы туда приехали, у меня постоянно кровоточили губы. Из-за мороза на улице и изнуряющей жары внутри они сохли и трескались, и из них сочилась кровь. В начале 1980-х тысячи семей из Юго-Восточной Азии типа нашей бежали от войны и оккупации, оседая в маленьких городках, таких как Торрингтон. Нас специально изолировали друг от друга в расчете на то, что мы быстро ассимилируемся. Без социальной защиты и денег наша жизнь тоже пошла трещинами. Мы поселились в маленьком приземистом домике из кирпича, составлявшем часть жилого комплекса на улице с оптимистическим названием Террасная аллея. Нашими соседями были бедные белые и чернокожие американцы, а также несколько прибывших недавно семей из Камбоджи. Друг о друге мы знали мало. Нам было лишь известно, что некоторые соседи работали в компании Torrington.
Просматривая недавно архивы Торингтонского исторического общества, я наткнулась на журнал The Precisionist, который компания издавала для своих рабочих. На обложке одного журнала за март-апрель 1971 года была фотография вертолета с подписью "Вертолет "Чинук" CH-47 — мы тоже его делаем".
Я уверена, мой отец непременно узнал бы этот легендарный вертолет. Он был союзником американцев, работая на армию Южного Вьетнама. Он узнал бы звук двух несущих винтов, с шумом разрезающих воздух. Интересно, что он чувствовал, стоя под таким вертолетом, который улетел, а он остался. Интересно, каково ему было, когда он вместе с соседями работал на компанию, делавшую все новые и новые "Чинуки" для все новых и новых войн. Интересно, что происходило с ним в те долгие часы, когда он пропадал на заводе.
Недавно я спонтанно решила заехать на парковку завода Howmet, где была последняя работа моего отца, и где он проработал дольше всего. Время было обеденное, и некоторые сотрудники предприятия разместились на улице за столом для пикников и перекусывали. Я сказала, что здесь работал мой отец. К моему удивлению, они его вспомнили. Они вспомнили, что ему нравилось кино про кунг-фу; что он всегда соглашался на сверхурочную работу, когда была такая возможность; что он каждый день питался сэндвичами. Они даже меня вспомнили, хотя я их ни разу не видела. Большинство из них проработали с моим отцом более 15 лет. "Стоял рядом с ним на конвейере", — сказал мужчина по имени Майк. Он каждый год хочет уволиться, но продолжает работать. "Работа здесь неплохая, — сказал Майк. — К ней привыкаешь".
Помню, как-то раз я заехала за папой на эту стоянку, потому что его машина была в ремонте. Он стоял в одиночестве, мимо него потоком шли рабочие. Он был невысокий, но казался еще меньше, потому что сутулился и горбился. Он показался мне очень одиноким. Он никогда не рассказывал об этих людях. Они не приходили к нам домой, не пришли и на его похороны. Они вместе уходили туда, в заводской мир, а выходил он всегда один.
С окончанием Вьетнамской войны семьи типа нашей попали в США. Произошло это как раз в тот момент, когда многие рабочие места, как у Майка и его семьи, были переведены за рубеж. Вскоре повсюду начали закрываться заводы и фабрики, даже в стойком и закаленном металлургическом поясе. Фабричные города начали принимать одинаковые очертания вне зависимости от того, делали там сталь или хлопок. Улицы с многочисленным заводами обезлюдели, а надежда на возвращение к нормальной жизни стала исчезать.
Торрингтон не благоденствовал, но какое-то время судьба его щадила. Благодаря удачному географическому положению, техническим знаниям и опыту, а также американской тяге к милитаризму многие его заводы продолжали работать. Для Майка это означало постоянную занятость, для моего отца — новую жизнь. Но не секрет, что хорошая работа в промышленном секторе хороша только в сравнении. По сравнению со случайными и редкими заработками наступившего позже периода экономического упадка там были приличные зарплаты, стабильный рабочий день — и все это давало семьям возможность зарабатывать на жизнь и строить ее. Но это также однообразный, изнуряющий и вредный для здоровья труд. "Знаете, как это бывает, работаешь постоянно уставший", — сказал мне в тот день на стоянке другой рабочий по имени Тунг, когда я спросила его, не встречались ли мы неподалеку в популярном вьетнамском храме. У Тунга нет времени на посещение храма.
Задумывались ли они когда-нибудь, что можно заняться чем-то другим? Я спросила об этом Тунга, а потом Майка. Они ответили что-то вроде "может быть", "если ситуация изменится". Но если ты родился в Торрингтоне, как Майк, тебе трудно сказать, что важнее — завод или город. Поэтому ты "просто плывешь по течению, работая как и все остальные", сказал он мне. А если ты приехал в Торрингтон в качестве беженца из центрального Вьетнама, побывав в лагерях Малайзии и Филиппин, как Тунг, то тебе трудно избежать работы в военно-промышленном комплексе — ведь американский милитаризм повлиял на всю твою жизнь.
Поэтому они научились штамповать металл. Мой папа прошел с этими людьми две войны. Несомненно, эти конфликты помогли им не выключать станки и сохранить работу. Годами делая одно и то же, и вместе проводя время, эти люди наложили несомненный отпечаток и друг на друга.
Вряд ли мой отец много думал о происходящем, когда сделанные им детали превращались в единое целое. На заводе было очень шумно, как вообще можно было думать в таких условиях? К моменту выхода на пенсию отец почти полностью потерял слух. Он не говорил, а кричал, потому что не осознавал звук собственного голоса. После работы он успокаивал себя телевидением. Папа любил журналиста Дэна Разера (Dan Rather). Думаю, он и нас тоже любил, но мы его не успокаивали. Мы были ртами, которые нужно кормить, телами, которые нужно одевать, умами, которые надо учить. И он каждую неделю отдавал свою зарплату маме, чтобы она это делала. А потом спокойно смотрел вечерние новости.
Недавно часть заводских зданий компании Torrington решили снести. Это стало результатом многолетнего и постепенного ухода компании из города. Она перемещает производство в южные штаты и за рубеж, где дешевле рабочая сила и слабее профсоюзы (или их вообще нет). Прошлым летом я совершила туда паломничество, чтобы в последний раз взглянуть на эти здания, пока они не исчезли. Я каждый день проходила мимо них по дороге в школу. После многолетней заводской суеты они показались мне какими-то до странности спокойными и тихими. И маленькими — меньше, чем были раньше. Фасады рушились, стекла были разбиты, территория заросла травой. Это был идеальный образец постиндустриальной разрухи. На стене одного из зданий позади кучи кирпича и искореженного металла кто-то написал баллончиком слово "свобода" и пририсовал стрелку, указывающую прямо вверх.
Путь к свободе есть всегда, не правда ли? Где-то впереди, в другом месте, в будущем. Смотря новости об уходе американцев из Афганистана, я не могла не думать о своем отце. Некоторые сцены показались бы ему до боли знакомыми. Вот вертолет, вот спасение, а вот брошенные на произвол судьбы. Многие говорят, что Кабул стал повторением Сайгона. Долгие годы, когда Вьетнам был под американским эмбарго, люди там голодали так же, как сейчас голодают многие афганцы. Оставшись один на один с изуродованной природой и разрушенной экономикой, семьи типа моей отправились в путь на плоту надежды, плывя по направлению стрелки, указывавшей вперед. Я могу представить, что многие в Кабуле сегодня думают о том же.
Но Кабул — не повторение Сайгона. Это его продолжение. А Соединенные Штаты превратились в скукожившееся царство, у которого уже не такая великодушная и щедрая иммиграционная политика, гораздо меньше возможностей и слабее чувство ответственности за причиненный ущерб. Для новых беженцев свобода лежит гораздо дальше.
Вскоре после выхода на пенсию отец умер от лейкемии. Эта болезнь поражает многих американских ветеранов. Некоторые считают, что это результат воздействия дефолианта "Оранж", который тоннами выливали на Вьетнам. Кто знает, от чего заболел мой отец — от войны или от монотонной работы, которая тоже дает серьезные последствия.
Майк обеспокоен тем, что, если пандемия затянется, компания Howmet начнет увольнять людей. Он не уверен в будущем Торрингтона, где прожил всю свою жизнь. Никто не хочет лишаться рая, пусть и бессердечного. Но в работающем на войну штате всегда есть свои победители и проигравшие. И иногда трудно понять, кем являешься ты.
