Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Европейские военные и ведущие политики призывают население готовиться к возможным будущим конфликтам, пишет Atlantico. Однако основная масса граждан или резко отвергает эти призывы, или остается к ним равнодушна. После нескольких десятилетий мира Европа вовсе не торопится на войну.
Зинеб Рибуа (Zineb Riboua)
Хотя на фоне возобновления конфликтов высокой интенсивности Европа ускоряет процесс перевооружения, одновременно с этим она остается пленницей иллюзии о мире. И это мешает ей согласиться с человеческими, социальными и политическими издержками войны. Полемика, вызванная высказываниями [начальника французского генштаба] генерала Фабьена Мандона, демонстрирует, что Европа хочет защитить себя, но не готова принять дух, культуру и дискурс, необходимые для реального сдерживания.
"Человеческий разум способен на всё, потому что он содержит в себе всё, как прошлое, так и будущее" — Джозеф Конрад
Во Франции произошло нечто, о чем я никак не могу перестать думать. Генерал Фабьен Мандон выступил на съезде мэров страны, где заявил, что Франция должна психологически подготовиться к риску терять своих сынов в случае конфликта с Россией. Заявление начальника Генштаба привлекает внимание не столько своей новизной, сколько тем, что оно выявило определенный дискомфорт, зреющий по всей Европе.
Генерал особо отметил, что самой большой слабостью Франции является отсутствие не материальных средств, а социальной воли.
"Мы обладаем всеми необходимыми знаниями, экономической и демографической мощью, чтобы сдержать московский режим, — сказал он. — Чего нам не хватает — и именно в этом вы играете огромную роль — так это душевных сил, чтобы согласиться терпеть страдания ради защиты нашей сути. Если наша страна дрогнет, потому что она не будет готова смириться с потерей своих детей, потому что необходимо будет смотреть правде в глаза, нести экономические потери, потому что приоритет будет отдаваться оборонному производству — тогда мы в опасности. Необходимо говорить об этом в ваших городах".
Эти прямые и бескомпромиссные заявления незамедлительно спровоцировали ожесточенную полемику.
Лидер левых сил Жан-Люк Меланшон осудил эту речь, отметив, что не дело генерала "призывать мэров или кого бы то ни было к военным приготовлениям, решение о которых никто не принимал". Лидер коммунистов Фабьен Руссель заявил, что находящихся во Франции "51 тысячи памятников погибшим во время войны" достаточно, чтобы насторожить людей. При этом политик отверг эти "невыносимо воинственные высказывания". Даже среди правых наметился раскол: [заместитель председателя Национального собрания, член "Национального объединения"] Себастьен Шеню обвинил Мандона в превышении полномочий, а [заместитель председателя "Национального объединения"] Луи Альо возразил, что французам по-прежнему "необходимо быть готовыми умереть за свою родину... если война будет справедливой, или ради обеспечения выживания нации".
Подобная реакция отражает политические традиции, в рамках которых национальное государство считается устаревшим или даже опасным. Поэтому их сторонники выступают против мер, необходимых для эффективного сдерживания. Но истинная причина для беспокойства кроется в парадоксе: Европа говорит о защите Украины и противостоянии России. Но Старый свет не преодолел психологический рубеж, который должно перейти любое общество, действительно готовящееся к конфликту.
Как следует из истории, в большинстве случаев правительства, готовящиеся к войне, начинают с реорганизации общества, формирования соответствующих ожиданий и повышения устойчивости, после чего мобилизуют ресурсы. Европа же поступает иначе, что мне кажется странным: она перестраивает свои вооруженные силы и цепочки поставок, но при этом поддерживает в обществе атмосферу мирного времени.
Такой недостаток подготовки — по крайней мере, на мой взгляд — носит структурный характер. Последние тридцать лет континент жил в иллюзии прочного мира, обретенной безопасности, у него не было необходимости брать на себя ответственность. В европейских государствах развивались системы социального обеспечения, а оборонные бюджеты сокращались. Европейцы постепенно пришли к тому, что начали рассматривать оборону как одну из составляющих общественного договора, а не как вопрос военного потенциала. Целые поколения были воспитаны в убеждении, что Европа оставила концепцию вооруженного противостояния далеко позади.
Этого мира больше не существует.
Отныне первостепенной задачей континента стало перевооружение, и у любых колебаний есть своя цена. Уже сейчас происходят изменения политических приоритетов и социальных ожиданий. Растут оборонные бюджеты. Промышленная политика переориентируется на производство вооружений и полупроводников, обеспечение энергетической безопасности и налаживание поставок важнейших полезных ископаемых. Произошло переосмысление цепочек поставок, в которых отныне делается упор на устойчивость, а не на эффективность. Продолжительный период, на протяжении которого Европа полагалась на Соединенные Штаты, мировые рынки и обнадеживающую уверенность, канул в Лету.
Этот переход обнажает реальное положение дел в европейских институтах. Отныне европейскому проекту предстоит попытаться вписаться в мир, управляемый принципом соотношения сил, где процедурные формулировки и призывы к морали больше не защищают государства от необходимости делать трудный выбор.
Кроме того, новая реальность потребует от европейских правительств поиска решений сохраняющихся в их странах экономических проблем, связанных со старением населения и высокими расходами на социальные программы. Она выявит тот факт, что из-за демографического давления процессы вербовки и увеличения численности вооруженных сил станут гораздо сложнее, чем предполагалось в рамках политической риторики.
Перемены приведут к появлению глубоких уязвимостей, наличие которых Европа редко признает. Старый свет не способен мобилизоваться без определяющего нарратива. У США он есть. Как и у России. И у Китая. Европа же отказалась от национальных нарративов, заменив их идеологией технократии и морального универсализма. Для реализации программы перевооружения необходимо ощущение идентичности, цели и легитимности. Эти элементы начали постепенно восстанавливаться в Центральной и Восточной Европе. Но в остальной Европе таких процессов не наблюдается.
Нельзя забывать и о культурном измерении. Современные европейские общества ценят горизонтальные структуры, традицию обсуждений и социальное равенство. Милитаризация же опирается на иерархию, командование и дисциплину. Возможность таких перемен имеется, но пока что они противоречат повседневной этике европейской жизни. Перспектива восстановления всеобщей иерархии воспринимается как чуждое явление и вызывает сопротивление.
Что поразительно — и что обходят стороной в своих анализах большинство экспертов, — так это то, что политические идеологии, сторонники которых призывали к демилитаризации и отказу от концентрации власти, не переживут предстоящих радикальных перемен. Они потеряют позиции не из-за силы аргументов противников, а просто из-за изменившихся обстоятельств: мира, ранее позволявшего им процветать, больше не существует. В этом смысле генерал Мандон вовсе не стремился спровоцировать дискуссию. Он описывал уже вполне устоявшуюся реальность и задавался вопросом о том, готова ли Европа ее признать. Европа не может по-настоящему начать вооружаться, не ощутив духа войны.
