Когда финн пересекает восточную границу, то попадает в новую обстановку, где теперь царит разруха и запустение. Дороги с ямами и низкий уровень жизни в российской Карелии — словно возврат во времена перед Зимней войной, пишет Мария Маркус (Maria Markus).
Большая страна — большие ямы. Я часто слышала, что так говорят о России. Наверное, прежде всего это намек на военную историю и большие братские могилы, но поговорка подходит и к карельским дорогам. Пыльные, петляющие, изрытые ямами автодороги, которые разрушают нервную систему и автомобиль… И конца им нет.
Недавно я отправилась со своей подругой в путешествие на машине по приграничной Карелии. Для нас, новичков в поездках по России, пересечение границы через пункт пропуска Ниирала — Вяртсиля было сравнимо с полетом на другую планету — планету под названием «Какого черта». Я знала, что уровень жизни в финской и российской Карелии сильно различается, но только сейчас поняла, насколько сильно. У меня в голове были сплошные знаки вопроса. Какого черта все настолько запущено? Какого черта люди терпят это?
К счастью, мы ехали на джипе. До деревни Хюрсюля, расположенной в тени глухого леса, нельзя добраться без внедорожника. Особенно ярко мне запомнился момент, когда я решила проверить, хватит ли клиренса моего автомобиля, чтобы проехать по луже на лесной дороге, и наткнулась на совсем свежий след от огромной лапы. Мне послышалось дыхание огромного животного, и я удрала обратно в машину. Оставшуюся часть пути я провела в холодном поту. Я — хоть и сельский житель, но мысль о том, что уже темнеет, а я вполне могу оказаться на торжественном ужине косолапого — телефон там не ловил, а приложение с картой не работало — меня совсем не радовала.
Но в то же время мы словно переместились в период начала Зимней войны, в конец 1939 года. В то странное время, когда жителей Хюрсюля и Суоярви еще не эвакуировали. Вскоре они оказывались в советских пересыльных лагерях, если смогли пережить дорогу на обжигающем морозе. Причины неудавшейся эвакуации видят как в просчетах финских чиновников, так и в их безразличии.
Окружение натолкнуло меня и на мысли о послевоенной неосведомленности и времени прогорклой пропаганды, когда жителям приграничных регионов приходилось выбирать, где лучше обосноваться — в СССР или Финляндии. Где найти место, которое вновь можно будет называть домом? Где условия для жизни получше? Где можно будет жить в безопасности? Похожие рассуждения и сейчас ведут многие люди, потерявшие свои дома из-за войны и беспорядков или бежавшие из дома.
Что же чувствует человек, который покидает любимый берег, избу, картофельное поле и не знает, вернется ли обратно? Когда мы пришли в гости к Александру — пожалуй, единственному, кто живет здесь круглый год, — чтобы поесть картошки с грибами, я поняла, насколько сильно он любит свой дом. При помощи универсального языка неуклюжих жестов мы выяснили, что мужчина переехал в деревню из Петрозаводска. Он не хочет возвращаться в город, хотя в Хюрсюля практически нет никаких удобств, пищу приходится выращивать на своем огороде в надежде на одну только хорошую погоду, мутную воду нужно приносить из озера, а поговорить можно разве что с кошкой и собакой.
Хотя наши приключения в приграничной Карелии и были приятным опытом, после этой поездки свой дом показался особенно теплым, безопасным и любимым. Обычные вещи стали восприниматься как роскошь. Дом стал для меня как объятия для малыша: достаточно наобнимавшись с родителями, маленький человек вновь может бодро отправиться с любопытством исследовать мир вокруг.
В России можно узнать очень много нового, и мое поколение — включая меня саму — совсем ничего не знает о жизни за границей. Поэтому я уже начала планировать следующую поездку. Но перед этим стоит зарядиться домашним теплом и уютом.
