Представляем вашему вниманию: по правую руку — гитлеровская Германия, по левую — Советский Союз Сталина. Главный судья — Ричард Овери и его книга «Диктаторы», без которой наше понимание истории ХХ века было бы неполным.

На Гитлера и Сталина часто ссылаются в основных идеологических спорах, вспыхивающих между левыми и правыми, как на участников своего рода жуткого состязания, цель которого — определить, кто из них — более гнусная личность и кто погубил больше людей. Помимо того, что сопоставление это в высшей степени мерзко, ни к каким выводам оно также не приводит. Однако британский историк Ричард Овери (Richard Overy) в книге «Диктаторы», опубликованной в 2004 году и в настоящее время переизданной в Португалии издательством Bertrand (первое издание вышло в 2005 году) в безупречном переводе Виктора Антунеша (Victor Antunes), преследует иные цели.

Овери не собирается производить мрачные подсчеты, его цель — проанализировать сходства и различия в режимах двух диктаторов. При этом автор осторожно отмечает, что «сравнивать — не то же самое, что уравнивать". Овери особо подчеркивает, что не стремится выдвигать предположения о том, что Гитлеру и Сталину «был присущ один и тот же тип личности […] или что на основе этих двух примеров можно вывести общие характеристики диктатора или диктатуры».

Британский историк мог бы подписаться под словами французского писателя Жоржа Бернаноса из его эссе «Большие кладбища под луной»: «Один Террор похож на другой, один стоит другого, вы не заставите меня делать различий между ними — теперь, когда я многое повидал, многое познал и мне много лет. Мне всегда и всюду отвратителен страх, а за красивыми словами карателей стоит только он. Уничтожают всегда из страха, ненависть при этом — лишь алиби…» (отрывок в переводе В. Г. Исаковой — прим.пер.). Эти слова Бернаноса заслуживают еще большего восхищения, если учесть, что написаны они были в 1938 году под впечатлением от гражданской войны в Испании в то время, когда нацистский террор еще не заявил о себе в полную силу и никто не знал об истинных масштабах и жестокости советского террора.

Нормальные люди или психопаты?

По мнению Овери, Гитлер и Сталин нормальными людьми не были, однако автор также не склонен относить их к психически больным и полагает, что они вполне отвечали за свои действия.

Обоими двигала «безоговорочная преданность своему делу, историческими исполнителями которого они себя […] считали». Отчасти присущая обоим диктаторам одержимость смертью объяснялась страхом не прожить достаточно долго для того, чтобы выполнить доверенную им миссию.

Ярким доказательством абсолютной убежденности в собственном предназначении является заявление, которым 1 апреля 1924 года Гитлер завершил речь в свою защиту в мюнхенском суде, где обвинялся в подстрекательстве к «Пивному путчу»: «Вы можете тысячу раз считать нас виновными, но богиня вечного суда истории улыбнется и выкинет предложение государственного прокурора и приговор этого суда; мы будем признаны невиновными». Овери не делает этого в книге, но кажется вполне уместным сопоставить это утверждение с уверенностью, какую Сталин однажды выразил в разговоре с Молотовым: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее». Или, если на то пошло, с фразой, которой 16 октября 1953 года Фидель Кастро закончил четырехчасовую речь в суде, где его обвиняли в нападении на казармы Монкада: «История меня оправдает».

Овери указывает и на другие сходства личностей Гитлера и Сталина: обоим были свойственны «безжалостность, оппортунизм, изменчивость в выборе тактик, а их политические действия самым откровенным образом были нацелены на личное выживание. Обоих недооценивали как соратники, так и противники, не сознававшие, что столь непритязательные и скромные в состоянии покоя фигуры скрывали внутри себя сгусток амбиций, политической жестокости и лишенного всякой нравственности презрения к окружающим».

Именно это пренебрежение слышится в словах, которые Гитлер произнес в середине 30-х годов в личной беседе со своим (временным) нацистским союзником Германом Раушнингом: «Массы подобны животному, которое повинуется своим инстинктам. Они не способны прийти к какому-либо заключению силой разума […] При больших скоплениях масс мышление упраздняется». Подобная же холодность и отсутствие эмпатии звучит в приписываемой Сталину фразе о том, что «смерть человека — трагедия, смерть миллионов — статистика».

Образ лидера

Диктаторы разительно отличались друг от друга ораторскими способностями и умением держаться на публике: в первые годы после Октябрьской революции Сталин был фигурой непримечательной, внешне «скромной и сдержанной, без того блеска и уверенности в собственном интеллектуальном превосходстве, о которых свидетельствуют многие из его товарищей. Современники вспоминают, что его речи были „монотонными", ораторские данные довольно посредственными, что он медленно зачитывал заранее приготовленные тексты, делая случайные паузы, чтобы перевести дыхание».

Отчасти эта манера была маскировкой, но правда в том, что Сталин никогда не был убедительным оратором в отличие от Гитлера, который, на протяжении 1920-х годов «смог превратить свои нудные доводы в триумф публичного красноречия, который сделался его наиболее выдающимся атрибутом».

Хотя изображения Сталина на пропагандистских плакатах подвергались щедрому ретушированию, сам лидер едва ли был настолько одержим собственным образом, как Гитлер, который «страшно боялся показаться смешным» и приказал своему личному фотографу Генриху Гофману никогда не снимать его в очках или купальном костюме.

Но правда — в том, что ни Гитлер, ни Сталин не могли похвастаться впечатляющей внешностью: предлагаемый Овери портрет Гитлера в 1920-е годы в «легендарном грязном плаще, с темными усиками, падающей на лоб прядью волос, бледным и слегка пухлым лицом и голубовато-серыми глазами, взгляд которых порою казался блуждающим и отсутствующим», противоречит тому магнетическому эффекту, который многие — даже те, кто не сочувствовал его идеям — по признаниям, испытывали в его присутствии.

Сосредоточив власть в своих руках, оба диктатора довели культ личности до невиданных крайностей, хотя Овери отмечает, что причины для этого в двух случаях были совершенно разные. По мнению Гитлера, «личность являлась решающим критерием лидерства» и современное и эффективное государство должно основываться на ней, а не на понятии большинства; подразумевалось, что «единственным в своем роде гениям [в число которых он, разумеется, включал и себя] некогда размышлять о заурядном человечестве».

Сталин же возникает в контексте революции, целью которой была замена личного лидерства, воплощенного в фигуре царя, партией масс, но довольно скоро Сталин признал, что во времена кризиса становится необходимым «сосредоточить все силы пролетариата в одной единственной точке». От требования единой линии партии к установлению авторитарного лидера оставался всего один шаг — «народу нужна звезда», признавался он позже.

Есть свидетельства того, что Сталин выказывал сопротивление сложившемуся вокруг его личности культу, но на самом деле. хотя советский лидер и обладал абсолютной властью, он ничего не делал для упразднения или даже смягчения культа — либо из-за того, что ему это было по душе, либо из-за того, что он осознавал его полезность в деле управления страной и подчинения масс, либо потому что, как отмечает Овери, в народных автократиях «правитель, выступающий в образе мифического героя, и его последователи, которые делают из него святого и вкладывают в него содержание», становятся своего рода сообщниками, в результате чего «диктаторам чрезвычайно сложно выбраться из спектакля, который они же сами и помогали устраивать».

Культ лидера

Масштабы культа, сложившегося вокруг обоих лидеров, настолько велики, что сегодня кажутся, откровенно говоря, до смешного нелепыми. В качестве примера можно привести присвоенные Сталину официальные титулы: «Великий строитель коммунизма», «гений человечества», «корифей науки» и «садовод человеческого счастья» — и образованные от его имени названия городов: Сталинград, Сталиногорск, Сталинбад, Сталиноград, Сталиниси и Сталинаул. В 1935 году в «Правде» была опубликована речь Александра Авдеенко (несовершеннолетнего правонарушителя, из которого коммунизм и тяжелая работа сделали работника, а затем писателя, специализирующегося на восхвалении режима), который не скупился на гиперболы: «Все поколения людей будут обращаться к вашему имени, сильному, прекрасному, мудрому, удивительному. Ваше имя выбито на каждом заводе, каждой машине, каждом уголке земли, в сердце каждого человека». Порою Сталина превозносили и до по истине божественных сфер, как, например, в этом опубликованном в 1936 году в «Правде» панегирике: «О ты, великий вождь народов, / Призвавший к жизни человека, / Призвавший земли к плодородью».

Если советских писателей еще можно понять, ведь подобного рода хвалебные речи обеспечивали им благосклонность режима и в конечном счете выживание, то не менее безумные по своей природе похвалы иностранных интеллектуалов, посещавших СССР, приводят в замешательство. Взять, к примеру, отрывок из очерка «Мир мира: Советский Союз и народные демократии», написанного Жоржи Амаду после того, как он по приглашению советского Союза писателей провел в СССР зиму 1948-1949 года: «[Сталин] мудрый вождь народов мира в борьбе за счастье человека на земле. […] Имя его для хозяев заводов — орлиный клекот, для простых рабочих — сладкое щебетание птиц. Масштабы его личности выходят за границы СССР, Сталин везде, где человек борется против угнетения и страдания […] Мы любим в Сталине Советский Союз, идущий по пути коммунизма. Мы любим в Сталине культуру, молодежь, красоту вещей, гармонию и музыку. Для нас он символ этого и многого другого. Сталин с простыми людьми, угнетенными рабочими, с теми, кто стремится обрести свободу, кто ведет борьбу, кто строит новую жизнь. Простые люди всего мира, рабочие глядят в лицо этого человека, который трудится в Кремле, и приветствуют в нем красоту жизни, радость созидания, завоеванную свободу, братство людей».

Сталину было присуждено множество наград и званий. Отклонил он лишь два предложения, показавшиеся ему излишними: переименование Москвы в Сталинодар («дар Сталина») и идею начинать летоисчисление со дня рождения вождя. Газета «Известия», которая выступала своего рода рупором КПСС, в августе 1936 года признавала, что «писатели уже не знают, с кем и с чем сравнивать вас, у наших поэтов уже нет достойных языковых перлов, чтобы достойно описать вас».

Пусть и «не настолько гипертрофированный и наивный, как культ Сталина в СССР», в Германии мы наблюдаем похожий ажиотаж вокруг личности Гитлера, которого один из лидеров нацистской партии сравнивает с «новым Иисусом Христом, более великим и сильным», один служитель церкви видит в нем «истинного Святого Духа», Роберт Лей (руководитель Германского трудового фронта) заявляет, что «Адольфа Гитлера послал нам сам Господь», а Рудольф Гесс (правая рука Гитлера), перефразируя Библию (Исаия 9:6), утверждает, что «младенец родился нам в Браунау» (Браунау-ам-Инн, родной город Гитлера), «„небольшие алтари", посвященные Гитлеру, [стали все чаще появляться] в общественных местах и частных домах», а книга Mein Kampf считалась (согласно программе пронацистского христианского движения) «величайшим памятником письменности нашего народа» и хранилищем «самых чистых и подлинных этических ценностей».

 

Своевременное появление в кризисные времена

По мнению Овери, «ни один из двух героев его книги не мог просто так взять и узурпировать власть. [Их] диктатуры были результатом уникальной исторической обстановки, в которую идеально вписались не только амбиции самих лидеров, но и чаяния тех, чьи интересы они намеревались представлять».

В случае Гитлера можно говорить об «исключительном политическом и социальном кризисе, вызванном депрессией 1929 года, [ее] результатом стала националистическая революция, которая бросила вызов всей политической системе, культуре и ценностям Республики и жаждала подлинного национального сообщества Германии». В случае Сталина речь идет о «второй революции», начавшейся в 1928 году, о «периоде чрезвычайного социального недовольства в связи с началом коллективизации, планами пятилеток и продолжающимся наступлением на культуру, идеи и знания, определяемые как „буржуазные"». Именно в этом контексте Гитлер и Сталин выступили «как представители всех тех, кто стремится к переменам и стабильности. Если бы не кризис, было бы трудно поверить в то, что кто-то из этих двух политиков смог возвыситься до положения диктатора».

Овери обращает внимание на тот факт, что мессианский культ, сложившийся вокруг Гитлера, отнюдь не был «чертой немецкой политической культуры, его притягательность стала производной от общего, хотя и не единодушного, ожидания немецкого Избавителя».

В свою очередь Сталин после смерти Ленина предпринимал искусные маневры, дабы предстать в глазах людей «единственным подлинным исполнителем революционной теории». С этой целью в 1924 году Сталин публикует «Основы ленинизма» (ленинское руководство для непосвященных) и в политической борьбе, которую вел на протяжении 1920-х годов, делает все возможное, чтобы утвердиться в качестве единственного законного интерпретатора ленинизма и скрыть свидетельства недовольства и подозрений, которые Ленин выказывал по отношению к его персоне. В адрес Бухарина и его сторонников он выдвинул следующее обвинение: «Вся ваша компания не марксисты, а знахари. Никто из вас не понял Ленина». В итоге в 1929 году Бухарин был освобожден от должностей, которые занимал в Коминтерне и «Правде»; в ноябре того же года был также исключен из Политбюро, а в декабре «Правда» уже превозносит Сталина как «первого ученика Ленина». Даже если бы эти выдающиеся качества были правдой, остается выяснить, какое практическое применение может иметь политическая идеология настолько заумная, что только один человек на планете способен ее понять.

Взгляды на демократию

Находясь на противоположных политических полюсах, Гитлер и Сталин, однако, имели в чем-то схожие взгляды на демократию. Сталин в 1936 году заявил, что «в капиталистических странах […] в конечном счете демократия сильных мира сего, демократия для меньшинства, обладающего богатством […] Советскому народу нужна только партия, ведь разногласий между капиталистами и рабочими или между помещиками и крестьянами больше не существует». Несколько месяцев спустя Гитлер объяснял на встрече нацистских лидеров, что «прежде всего мы не можем терпеть оппозиции, поскольку она, безусловно, приведет к новой фрагментации». Оба диктатора, пишет Овери, «воспринимали многопартийные системы как проявления социальных волнений и разделенной лояльности, а не как свободно сделанный политический выбор».

«Каждый из режимов позиционировал себя как выбор народа, именно его интересы он представлял и от его имени вел переговоры» (Овери). Представление интересов всего советского народа обеспечивалось Коммунистической партией и государством, так же и в Германии «демократия означала не более чем правительство народа для народа» (если пользоваться выражением одного нацистского правоведа). В своей речи в 1937 году Гитлер ставил риторический вопрос: «Что может быть для народа прекраснее осознания того, что из его рядов, вне зависимости от происхождения, родословной или чего-то еще, выходят лучшие люди, которые способны достичь самых значительных высот?»

Эти претензии на «социалистическую демократию» и «демократию по немецкому образцу», которые якобы «[представляют] весь народ так, как не способны это делать либеральные парламентские системы», сегодня находят свое отражение в популистских движениях, которые в последние годы набирают силу в Европе и Северной Америке и претендуют на более прямую связь с народом без посредничества политического класса, который они преподносят как погрязший в коррупции и действующий в чьих-то посторонних интересах.

Что же касается методов, используемых в политической борьбе, то здесь оба диктатора демонстрируют необычайное сходство: узнав про Ночь длинных ножей (когда в июне 1934 года Гитлер организовал беспощадную чистку в СА и приказал казнить ее лидера Эрнста Рема), Сталин воскликнул: «Гитлер какой молодец! Вот как надо поступать с политическими противниками».

Жизнь при терроре

При обсуждении истории нацизма и сталинизма часто возникает такой вопрос: почему немцы и советские люди без особых колебаний или сопротивления приняли строительство репрессивной машины, получившей настолько всеобъемлющий и безжалостный характер?

Овери отвечает, что «оба режима позиционировали аппарат государственной безопасности в качестве инструмента для защиты большинства населения, которое не участвует в подрывной деятельности». А люди были тем более готовы принять такую защиту, чем серьезнее им представлялась угроза — к тому же в обеих странах эффективно работала пропагандистская машина, которая внушала немецкому народу идею о существовании масштабного и зловещего еврейско-большевистского заговора, а в умы советских людей внедряла мысль о том, что мощные реакционные силы, в сговоре с иностранными державами и международным капитализмом, все время стремятся подорвать мощь Советского Союза. Таким образом, согласно «официальной» версии, оба режима «неустанно боролись против подрывной деятельности и упадка национальной жизни. Это смертельная и беспощадная война велась от имени народа. Террор, как и система, был представительным».

Однако между репрессивными системами Германии и СССР имеются существенные различия. «Несмотря на всю свою очевидную несправедливость и некомпетентность, на правовую условность и искусственность, советская система работала на признанно законных основаниях». То есть расследования могли быть предвзятыми и коррумпированными, а приговоры — фарсом, но режим считал своим долгом проводить расследования и рассматривать дела в суде. Даже в периоды наиболее ожесточенных репрессий «государственные службы безопасности не имели права задерживать людей, а также сажать их в тюрьму или казнить без предварительного допроса или вынесения приговора». Между тем в Германии репрессии осуществлялись незаконным путем — принятый уже в 1936 году «новый закон освобождал гестапо от любого вмешательства судов, наделяя его полномочиями самому решать, кто является политическим преступником и в чем состав политического преступления».

Разумеется, видимость правосудия нисколько не смягчает жестокости аппарата госбезопасности, а пуля, пущенная в затылок по решению инстанций, имеющих отдаленное отношение к закону, не приносит большего утешения невинной жертве, чем если бы ее казнили без суда и следствия.

Основное отличие

Несмотря на то, что в обоих случаях жертвами режима стали миллионы, что был создан репрессивный и кровожадный аппарат органов госбезопасности, и на ряд других сходств в самых разных областях Ричард Овери заостряет внимание на существенной разнице, по крайней мере, с точки зрения формальных целей: «советский коммунизм ставил себе целью прогресс человечества, какой бы несовершенной эта концепция ни казалась нам сегодня, в то время как национал-социализм был по природе своей инструментом для прогресса одного конкретного народа» и стремился «к построению нового европейского порядка, основанного на расовой иерархии и культурном превосходстве германской Европы».

С другой стороны, можно сказать, что советский коммунизм носил более вероломный характер: в то время как Гитлер с самого начала своей политической карьеры (или по крайней мере с момента публикации Mein Kampf) открыто говорил о своих зловещих проектах, сталинский режим, проводя репрессии и организовывая ГУЛАГ, в то же время лицемерно обещал «будущее процветание» и вовсю славил великие достижения и цивилизационный прогресс страны — да так, что ему удалось убедить многих зарубежных коммунистов в том, что Советский Союз претворяет в жизнь грандиозную утопию.

Итоги

Книга «Диктаторы» предлагает читателю исчерпывающий сравнительный анализ нацистского и сталинского режимов, основанный на кропотливой научно-исследовательской работе, и представляет собой фундаментальный труд, необходимый для понимания природы обоих режимов. Оговорки заслуживают только два момента.

1) Рассказ о юности Гитлера в Вене содержит неточности и упущения в том фрагменте, где утверждается, что «вопреки сказанному им позднее [Гитлер] не жил в нищете, поскольку получил вполне приличное наследство, и к тому же продавал свои картины, в основном пейзажи, которые выставлялись в местных галереях». Гитлеру действительно полагалось наследство, кроме того он получил кое-какие деньги от родственников (особенно тетки Иоганны), но быстро все растратил, потому что все время ходил без работы. Оказавшись без денег, Гитлер с помощью одного своего изворотливого приятеля начал рисовать акварели, многие из которых были копиями изображений на календарях и открытках. Это были ничем не примечательные работы, сделанные в большинстве своем на скорую руку и довольно посредственно, в расчете на нетребовательных покупателей. В художественном мире эти картины не признавались «искусством» и в галереях не выставлялись. Денег, вырученных с продажи этих акварелей, было явно не достаточно, чтобы предотвратить бедственное финансовое положение Гитлера, который дошел до того, что стал жить в приюте для бездомных — Гитлер жил фактически в нищете, хотя оказался в этом положении в основном по собственной вине.

2) Говоря о вторжении Германии в СССР в 1941 году, Овери представляет Сталина так, как если бы он никогда не терял контроля над ситуацией, хотя, разумеется, само вторжение, отчетливые и многочисленные признаки которого он упорно и категорически отрицал, застало его врасплох. Овери пишет, что «сегодня у нас есть доказательства того, что Сталин все время работал» в первые дни неудержимого наступления немцев в рамках операции Барбаросса и последовательных поражений Красной Армии и не сломился под напором событий. Это было верно до 29 июня, когда, согласно авторитетной биографии Сталина за авторством Роберта Сервиса, советский лидер начал демонстрировать нестабильное поведение. Сталин растерялся, когда Тимошенко и Жуков доложили ему об истинных масштабах позора советских войск; он скрылся на «ближней даче», но поручил персоналу никому об этом не сообщать; время шло, и верхушку советского правительства, привыкшего по любому поводу получать распоряжения Сталина, охватило смятение. Когда его подчиненные набрались достаточно мужества, чтобы отправиться у нему на дачу, они нашли Сталина усталым, сидящим в кресле; его первой реакцией был вопрос «зачем пришли?», что заставило одного из членов «делегации», Микояна предположить, что Сталин подумал, будто они пришли его арестовать и отстранить от должности; ему стоило некоторых усилий понять, что его просили возглавить Государственный Комитет Обороны, и лишь тогда к Сталину вернулась его обычные манера держаться и расположение духа.

Эти оговорки касаются биографических деталей и никоим образом не затрагивают сам анализ и соображения, высказанные Овери о природе двух режимов и личностях их лидеров. Главное упущение этого издания книги связано с другим: португальский редактор решил сократить тридцатистраничный алфавитный указатель, что всегда непростительно, особенно в случае столь обширного труда, включающего почти 800 страниц текста (более 150 страниц примечаний и библиографии), в котором упоминаются сотни исторических фигур, организаций и учреждений.