Я люблю весеннее итальянское солнце. Поэтому я согласился участвовать в трех литературных фестивалях: в марте в Милане, в апреле в Венеции и потом, ближе к лету, — в Удине. Но в итоге я оказался здесь, в добровольной изоляции, на острове стокгольмского архипелага. Не потому, что я должен, а потому что таково мое желание. Запаса дров мне хватит сполна, и я могу ходить за продуктами на склад, как обычно. Правда, сегодня идет снег, но весна придет и сюда.

Все задаются одним и тем же вопросом: почему шведское правительство не борется с пандемией коронавируса теми же методами, что и власти других стран? Почему оно не вводит ограничения и контроль? Почти все дети продолжают ходить в школу. Открыты даже детские сады. Мы до сих пор можем ездить куда хотим, ходить по пабам, если возникнет такое желание, и, хотя в запрет на проведение собраний с участием более 500 человек недавно внесли поправку, ограничив максимальное количество участников 50-ю, по сравнению с остальной Европой разница огромная.

Может быть, мы наивны? Или эта странная стратегия объясняется как-то иначе? Позвольте мне кое-что разъяснить.

В конце концов шведская модель основана на доверии. В целом шведы доверяют друг другу и своим институтам: они с готовностью следуют рекомендациям и советам, особенно если слово берет премьер-министр, а может, даже король. Мойте руки! Не выходите без насущной необходимости! Оберегайте пожилых людей! И пока это доверие действует, запреты не требуются.

Это доверие представляет собой внушительный капитал, аналогичный государственной казне, отчасти и потому, что в нашей стране коррупция — редкое явление. Здесь тоже произошло дерегулирование некоторых рынков, но государство сохраняет стабильные позиции. Здесь тоже звучит критика со стороны тех, кто опасается краха, но на данный момент мы движемся вперед.

Кроме того, шведские институты пользуются особенной независимостью. В нашем государственном устройстве, имеющем долгую традицию, министр не может позволить себе распоряжаться как ему вздумается, когда здесь и сейчас требуются решительные меры. Ответственность за решения лежит на институтах, и в данный момент бал правит Институт общественного здравоохранения. Ранее не известный эпидемиолог, безликий государственный служащий в свитерке, ежедневно проводит пресс-конференции для разъяснения сложившейся ситуации. Правительство в свою очередь следует рекомендациям институтов.

Генеральный директор, еще менее заметная личность, если это вообще возможно, только и делает, что повторяет: надо выиграть время. Если все заболеют одновременно, система здравоохранения не выдержит. Почти все понимают этот посыл. Остается только избрать необходимую стратегию, чтобы график заражения резко не взлетел вверх. До сих пор в разных странах наблюдалась одинаковая ситуация. Отличие в том, что Швеция предпочитает ограничениям свободу выбора. Согласно некоторым оценкам, это более эффективный путь, особенно если представить себе предстоящие недели. Или месяцы.

В начале эпидемии некоторые требовали закрыть все школы, как в других странах. Но Институт общественного здравоохранения оценил, что все «за», принимая во внимание невысокий процент заражения, не перевесят все «против», учитывая нехватку персонала в медицинских учреждениях. В Швеции мало домохозяек, работают почти все — и мужчины, и женщины, и последние преобладают в области здравоохранения. А закрытие школ привело бы к тому, что многие медсестры останутся дома с детьми. Кроме того, говорили, что дети в любом случае будут встречаться, передавая друг другу вирус, даже если школы будут закрыты.

Ученики старших классов и студенты университетов могут посещать занятия дистанционно без особых проблем, вот почему в этом случае было принято решение о закрытии образовательных учреждений. «За» перевешивают «против» — простая математика, понятная каждому.

Время. Это все вопрос времени. В конце холодной войны, когда мир был в руках неолибералистов, шведские склады на случай чрезвычайных ситуаций были демонтированы, а значит, у нас наблюдается нехватка средств персональной защиты и аппаратов ИВЛ, а не только медицинского персонала. Но даже в этом случае важную роль играет доверие. Мы просто верим, что шведская промышленность сможет быстро реорганизоваться и произвести все, чего не хватает. Именно это сейчас и происходит.

Неудивительно, что Виктор Орбан (Viktor Orbán) объявляет чрезвычайное положение в стране: вероятно, он ждал подобного шанса. Возможно, к столь же драконовским мерам придется прибегнуть и во Франции, Испании и Италии, но Швеция во многих аспектах от них отличается. Разумеется, мы бы тоже могли закрыть весь Стокгольм на карантин и отправить армию патрулировать все выезды. Или сделать, как немцы, и запретить общение в количестве более двух человек. Но здесь у нас эффективнее предоставлять людям свободу выбора. Например, прививки от детских болезней всегда делались добровольно. При этом Швеция возглавляет статистику: не потому что мы должны, а потому что таково наше желание.

Стоит также сказать, что Швеция — однородная страна с преобладанием благополучного зажиточного среднего класса, достоинства которого восходят корнями к секуляризованному пролетариату послевоенного времени и разнообразным более или менее пуританским народным движениям. Очевидно, что и нам приходиться брать под контроль некоторых богатых избалованных граждан, которые считают отдых на горнолыжных курортах важнее любой формы солидарности, а в последнее время — и приезжий (из стран вне ЕС) люмпен-пролетариат, чья бедность и теснота жилищ способствуют распространению инфекции, но это явление маргинальное.

Шведы в значительном большинстве дисциплинированы, и я — один из них. Никто не запрещает мне навещать 95-летнюю мать, живущую в регионе, где количество заражений еще не достигло значительного уровня. Но, поскольку мне рекомендуют воздерживаться от путешествий, я этого не делаю. Так рассуждают почти все. И результаты очевидны. Мы знаем, что противодействие эпидемии — это вопрос равновесия между здравоохранением и экономикой, и мы доверяем себе больше некоторых наших бюрократов.

Возможно, думается мне, дело еще и в том, что Швеция — древнейшее национальное государство. Да, в наше время национализм — это бич, но факт в том, что Швеция существовала уже в Средние века, и, думаю, корни доверия восходят именно к тому времени. Аргумент, что мы, шведы, наивны, потому что нас не затронули мировые войны XX века, меня не убеждает. Традиции имеют гораздо более глубокие корни.

Кроме того, мы скорее патриоты, чем националисты. И это важная разница. Джордж Оруэлл (George Orwell) писал в 1945 году, что патриотизм рождается из любви к определенному месту и жизненному укладу, но при этом он никогда не несет в себе желания навязать этот уклад другим. Как следствие, патриотизм — это мирное явление и средство защиты. Национализм же связан с жаждой политической власти и может с легкостью привести к ошибочному пути.

Дела обстоят примерно так. Во время чумы мы делаем то, что можем, каждый по-своему.

Год назад я был на холмах восточной части Флоренции по приглашению Фонда Святой Магдалины ди Доннини. Я пробыл там несколько недель, писал целыми днями, а вечером ужинал, пил вино, смеялся и дискутировал с итальянскими, канадскими, ирландскими, английскими и колумбийскими писателями. Мы редко соглашались друг с другом, однако стали добрыми друзьями. И именно так нужно вести политику. Я надеюсь, что скоро вернусь. Изоляция временна, поверьте мне.