Хотя прошло уже тридцать с лишним лет с той зимы 1974 года, когда в бывшем Советском Союзе начали ходить по рукам напечатанные на машинке самиздатовские, без переплета, копии произведения Солженицына 'Архипелаг ГУЛаг', те эмоции, которые они породили, не утихают и сегодня. Обычно читателям давали сутки на чтение этой длинной рукописи, ставшей первым историческим описанием советской системы концентрационных лагерей. Затем ее нужно было передать следующему человеку. Надо было провести целый день и всю ночь за чтением порой красноречивой, порой гневной прозы Солженицына. Такое вряд ли забудешь.
Люди из того первого поколения читателей помнят, кто дал им эту книгу, кто еще знал о ней, кому они ее передали после прочтения. Они помнят истории, которые их больше всего поразили - рассказы о маленьких детях в лагерях, о стукачах, о лагерной охране. Они помнят, как выглядела книга - расплывчатый, отпечатанный в нескольких экземплярах на машинке текст, страницы с загнутыми углами, тусклый свет лампы, горящей далеко за полночь. Они помнят, с кем обсуждали ее содержание.
Советские читатели так живо реагировали на книги Солженицына отчасти по той причине, что писатель, умерший в воскресенье в возрасте 89 лет, одновременно был очень знаменит и находился под строгим запретом. За двенадцать лет до этого советский режим по какой-то случайности официально разрешил опубликовать его первое художественное произведение о сталинских лагерях - 'Один день Ивана Денисовича'. Оно стало также и последним. Эта книга была слишком честной для руководителей того времени, она стала настоящей литературной сенсацией. И ее быстро запретили вместе с автором, чьи последующие работы 'издавались' уже нелегально или за рубежом.
Но это уже не имело значения. Даже выдворение Солженицына из Советского Союза в 1974 году лишь усилило его известность, а также воздействие нового произведения писателя 'Архипелаг ГУЛаг'. Хотя книга основана на 'рассказах, воспоминаниях и письмах 227 свидетелей', это не документальный исторический отчет (очевидно, у Солженицына не было доступа к секретным тогда архивам). Это, скорее, толкование истории. Произведение носит отчасти полемический, отчасти автобиографический характер. Оно написано эмоционально и субъективно. Автор постарался показать, что вопреки мнению многих людей, массовые аресты и концентрационные лагеря не были случайным явлением, а составляли важную часть советской системы, существуя с самого ее начала.
Не все в этой книге было в новинку. Заслуживающие доверия свидетели и до того рассказывали о развитии системы ГУЛага и распространении террора после русской революции. Но то, что произвел на свет Солженицын, оказалось более тщательным, более монументальным и более подробным, чем все предыдущие произведения. Его работу нельзя пренебрежительно назвать жизненным опытом отдельного человека. Никто из числа связанных с Советским Союзом людей, как по дипломатическим, так и по интеллектуальным каналам, не мог не обратить на нее внимания. Эта книга оказалась настолько опасной для определенных левых сил Европы, что сам Жан-Поль Сартр (Jean-Paul Sartre) назвал Солженицына 'опасным элементом'. Ее публикация определенно сыграла свою роль в признании прав человека в качестве законной составляющей международных дебатов и внешней политики.
Позднее Солженицын утратил часть своих позиций и влияния, что в какой-то мере объясняется усилиями советской пропаганды, изображавшей его вечно недовольным сумасбродом и экстремистом, а отчасти также и тем, что сам писатель не смог понять и принять либеральную демократию. Запад никогда ему не нравился по-настоящему. Он так и не сумел привязаться к свободному рынку и поп-культуре. Когда в 1991 году Советский Союз наконец распался, Солженицын вернулся в Россию, где его сперва дружно приветствовали, а потом забыли. В стране, которая больше не хотела изучать собственную историю, он казался несовременным человеком, представителем неактуального прошлого. Даже в его национализме, ставшем сегодня популярным течением, было что-то закостенелое и старомодное. Его представления о более богатом в духовном плане обществе, о России как об альтернативе западному миру потребления, оказались весьма непривлекательны для крайне энергичной и чудовищно разбогатевшей на продаже нефти российской элиты сегодняшнего дня. Очевидное одобрение действий бывшего президента Владимира Путина было больше похоже на старческую причуду, нежели на серьезную внутреннюю перемену.
Но в дни после его смерти важно не то, каким был Солженицын, а то, что он написал. В нашем мире, где новости распространяются мгновенно, а фотографии доходят до адресата в тот же момент, когда они снимаются, очень легко забыть, насколько сильно еще печатное слово. А Солженицын, в конце концов, был писателем - то есть человеком, который собирает факты, сортирует их, сопоставляет с собственным опытом, а затем сочиняет на их основе параграфы и главы своего произведения. Не его личность, а его язык заставляли людей глубоко задумываться о своих ценностях, предположениях, о том обществе, в котором они живут. И не появление Солженицына на телевидении оказало влияние на историю, а его художественное слово.
Произведения Солженицына читали молча, и молча же над ними размышляли. Те мысли, которые он вкладывал в свои творения, заставляли думать и его читателей. В итоге его книги приобрели значение не потому, что Солженицын был знаменит или скандально известен, а потому что миллионы советских граждан увидели в работах писателя себя самих. Они читали его книги по той простой причине, что знали - эти книги правдивы.
__________________________________________
Ни один серьезный человек ни в одной стране мира больше не сможет оправдывать преступления Сталина ("The Wall Street Journal", США)
Александр Солженицын: великий русский вне своего времени ("The Guardian", Великобритания)
Солженицын: нелюбимый пророк в России и неудобный гость на Западе ("The Financial Times", Великобритания)
