Дэвид Ремник (David Remnick) считает, что ему повезло — «несуразно повезло» - дважды за его профессиональную жизнь: в первый раз, когда в 1988 году The Washington Post послала его корреспондентом в Москву, и во второй раз, когда он стал главным редактором журнала The New Yorker. Однако профессиональные успехи Ремника невозможно объяснить одной удачей. Этот плодовитый писатель, интересующийся Россией, написал тысячи статей, был награжден десятками премий и стал автором шести книг. За книгу «Мавзолей Ленина» («Lenin's Tomb») он получил сразу литературную Пулитцеровскую премию и журналистскую Премию Джорджа Полка. Его последняя книга «Мост: жизнь и карьера Барака Обамы» («The Bridge: The Life and Rise of Barack Obama») недавно вышла в русском переводе, и Ремник приехал в Москву, чтобы представить свой труд читателю, снова погрузиться в русский язык и ненадолго вернуться к роли репортера. Перед тем, как написать статью о своих впечатлениях для The New Yorker, он нашел время, чтобы поговорить с обозревателем Moscow Times Мишель Берди о Москве «тогда» и Москве «сейчас», о том, что быть и корреспондентом, и редактором приятно, но по-разному, и об инь и ян российской политики.
Читайте также: Москва глазами французских студентов факультета журналистики
Мишель Берди: Вы привыкли к переменам, которые произошли в Москве, или, когда Вы приезжаете, они Вас шокируют?
Дэвид Ремник: К экономическим переменам я привык – они произошли уже давно. Однако каждый раз я сталкиваюсь с чем-то, что меняет картину на культурном или на политическом уровне – куда-нибудь хожу, с кем-нибудь общаюсь, о чем-нибудь слышу. Например, я никогда раньше не бывал на кондитерской фабрике «Красный октябрь», которая была в своем роде передовым местом — она получила политическое значение еще в 1990-х годах, когда стала одной из первых приватизированных компаний. Сейчас на ней размещаются интернет-телеканал «Дождь» и журнал «Большой город», молодые сотрудники которых занимаются своим делом с большой энергией.
- Когда Вы работали здесь корреспондентом, Советский Союз распадался, а сейчас…
- Трудно не расстраиваться, когда думаешь о политической системе в целом. Она совсем не похожа на то, что люди представляли себе в 1990-1991 годах. Но это было так давно… Сегодня многие говорят, что наступило нечто вроде брежневской эпохи – застойная репрессивная политика, нефтяная моноэкономика. … Но это не советская система. Советская система была абсолютно всеобъемлющей и абсолютно репрессивной. Ключевое слово здесь «абсолютно». Эта система намного умнее. Она позволяет многому происходить. Она позволяет выпускать пар – но вопрос в том, как много этого пара…
Читайте также: Россия глазами польки, Польша глазами россиянина
Очевидно, — это чувствуется не только в московских кругах, но и в регионах, и в разных углах интернета — что рокировка вызвала большое недовольство. Вот так спокойно сказать: «Мы давно об этом подумали и все решили», - это, конечно, был качественный скачок в уровне цинизма.
Однако, на мой взгляд, обстоятельства сейчас стали радикально другими. До 1985 года в стране существовали некоторые признаки гражданской активности — в первую очередь диссидентское движение, — но они находились в изоляции и подавлялись. А затем произошла революция, которую пришлось начинать сверху. Ее начал отчаянно смелый реформатор и продолжил еще более радикальный антагонист. Горбачев и Ельцин – это были своего рода инь и ян. Сейчас все совсем иначе. Инь и ян наверху системы – теперь не антагонисты, а части одной структуры. Ключевое слово для системы сегодня «продолжение». Девизом Горбачева было: «Так жить нельзя». Сейчас в ходу нечто обратное: «Надо так жить и дальше».
- Как Вы думаете, Россия в Соединенных Штатах освещается слишком много, слишком мало или в самый раз?
- Трудно сказать, это все-таки не сказка о трех медведях. Она, безусловно, вряд ли когда-нибудь еще будет освещаться так активно, как тогда, когда я работал в России, потому что в то время события следовали одно за другим… Можно было писать по три-четыре статьи в день, и иногда я так и делал. Да, в основных СМИ России сейчас уделяется меньше внимания – без всяких вопросов. И интерес стал ниже. Но нас сейчас беспокоят другие вещи.
Еще по теме: СССР 1981 года глазами путешественника
- Вы скучаете по работе репортера?
- Конечно, но я могу жить только одной жизнью. Именно поэтому, вместо того, чтобы загорать на пляже, я предпочитаю отправиться куда-нибудь на пару недель с ноутбуком. Надеюсь, мою жену это не очень расстраивает. Мне так лучше. Если ты едешь на пляж, ты обгораешь, и у тебя облезает кожа. Если ты готовишь статью, ты что-то узнаешь. Хотя репортер и редактор вроде бы работают в связке, это очень разная работа. Как редактор The New Yorker, я в основном помогаю творческой и журналистской работе других людей, чтобы помочь им выйти на тот уровень, к которому они стремятся. Но быть журналистом или писателем — это только твое. Вдобавок это намного более конкретная работа. С нами сотрудничают несколько прекрасных писателей, и с ними моя функция вообще сводится к тому, чтобы говорить: «Спасибо». Ну что я мог сказать Джону Апдайку (John Updike), когда он присылал мне статью, кроме: «Спасибо, она еще великолепнее предыдущей»?
- Вам нравится быть редактором?
- Да! Конечно, я хотел бы заодно быть игроком второй базы у Yankees и работать корреспондентом The New York Times в Китае, но приходится выбирать что-то одно.
