Очередная волна дискуссий вокруг секретных тюрем ЦРУ в нашей стране ушла, как это обычно бывает в Польше, далеко от исходной темы. Паликот (Janusz Palikot) пытается добить Миллера (Leszek Miller), Качиньский (Jarosław Kaczyński), защищая Миллера, пытается сделать из него потенциального партнера по коалиции (речь идет о лидерах трех польских парламентских партий, - прим. пер.). А правящая «Гражданская платформа» (PO), посмеиваясь, наблюдает за происходящим, потому что момент возникновения сильной левоцентристской коалиции на левом фланге отодвигается на неопределенное время. В добавок ко всему этому журналист Морозовский (Andrzej Morozowski) размышляет с экрана телевизора, решился ли бы он применить пытки, если бы его семье что-то угрожало, если бы его семья погибла в теракте. И там же на телеэкране приходит к выводу, что все же решился бы.
Почему все эти размышления не относятся к теме? А потому, что даже американцы, у которых «семьи погибли в теракте», стали пытать не у себя, а в Польше и в Румынии – в странах, с которыми они могли себе позволить обойтись как со сточной канавой для своих собственных интересов и эмоций. Если бы Буш топил талибов в своем Овальном кабинете, если бы он делал это хотя бы в подвалах Капитолия или Лэнгли, тогда рассуждения о допустимости или недопустимости применения пыток в пограничных ситуациях (которые сейчас наивно ведутся в Польше журналистами, некоторыми политиками и тысячами непрофессионалов, любящих в тишине собственной квартиры пописать какие-нибудь резкие посты о том, можно ли и какими методами пытать парней в тюрбанах) были бы уместны.
Читайте также: Тюрьмы ЦРУ, ответственность Польши
Но американцы, даже когда «их семьи гибли во Всемирном торговом центре», защищали общественную мораль, не хотели нарушать свои права на своей территории и охраняли хотя бы собственное лицемерие («дань уважения, которую порок платит добродетели»), в общем, так или иначе, не хотели вконец одичать. Зачем же тогда дичать нам, выражая общественное согласие на использование пыток при чрезвычайных обстоятельствах?
Задачка с тайными тюрьмами - это не упражнение в универсальной морали, а упражнение в политическом реализме в нашей конкретной локальной ситуации. Польша впустила к себе ЦРУ, потому что она была слабее США, остается более слабой и останется таковой в обозримом будущем. Миллер был премьером слабого государства, которое хотело что-то получить от более сильных американцев, а Квасьневский (Aleksander Kwaśniewski) был президентом этого государства. Когда я оглядываюсь назад, мне представляется, что они были более ответственными и эффективными политиками, что Лех и Ярослав Качиньские (что, впрочем, несложно), а по эффективности они могли бы вполне успешно конкурировать с нынешними Туском (Donald Tusk) и Коморовским (Bronisław Komorowski). Но в любом случае, вся эта польская лига была и остается лигой относительно слабого государства, которое еще только становится на ноги, а последние пятьсот лет принадлежало и, пожалуй, еще принадлежит, скорее к цивилизационной периферии, чем к центру, которое участвовало и будет участвовать в том или ином цикле подчиненного развития.
Мы не империя, так что сами (что вполне логично, пока мы не выйдем из цикла империй и их периферий) вынуждены оставаться и остаемся периферией каких-нибудь империй. «Европейская империя», т.е. ЕС, пытается преодолеть этот современный фатализм и стать постсовременным сообществом, где не будет периферии и центра, а лев мирно ляжет рядом с ягненком. Но получится ли у него это, вопрос еще, к сожалению, нерешенный.
Также по теме: Скорее всего, США продолжат осуществление плана ПРО в Польше
Миллер и Квасьневский в отношении Кейкут (место расположения центра ЦРУ, - прим. пер) могли совершить ошибку, потому что они стали заложниками ошибок Буша, аналогично тому, как их предшественники бывали заложниками ошибок Брежнева, Николая II или Франца Иосифа. Этой их ошибкой восхищен Ярослав Качиньский, поскольку в отношениях с США он «реалист», но одновременно он воспитывает в своих людях тупую ненависть к любого рода проявлениям политического реализма в отношении Европейского союза или России. Это польское идеологизированное лицемерие и пристрастность раздражают меня больше, чем то, что происходило в Кейкутах, поскольку из-за них то, что делалось в Кейкутах, будет повторяться там вечно. Достаточно, чтобы этого потребовала («или вежливо попросила») глобальная держава, которую мы в тот момент будем любить (существование подобной любви в современном государстве, вот это настоящее извращение).
Как вы видите, я плохой моралист. Я не гожусь даже в «реалистичные политики». Я слишком много и слишком громко болтаю, как Обама в его пресловутом разговоре с Медведевым. Только то, что Обама говорил шепотом, я хотел бы сказать еще громче: что, например, ограничение ядерных потенциалов сверхдержав гораздо более ценно, чем раздуваемый (особенно в предвыборных кампаниях) таблоидный патриотизм народа, из которого выросла Первая мировая война, Вторая мировая война, а может вырасти и очередная.
Я не гожусь в современные политики, потому что я хотел бы иметь право говорить все это народу еще громче, чем «подслушанный» Обама. Я считаю, что народ (какой бы партии он ни симпатизировал) должен слышать политические аргументы – он имеет на это право. Даже если этот народ бывает ужасным и непредсказуемым. Даже если он «дорастет» для того, чтобы понять перешептывающихся Обаму и Медведева, только через тысячу лет, а в промежутке, услышав тайны политических альковов, станет опасным и непредсказуемым. Но если он вообще не узнает этих тайн, хотя бы с помощью WikiLeaks, если все, что относится в этом мире к политике, будет всегда говориться над головами народа (а сейчас так говорят практически все, даже Людвик Дорн (Ludwik Dorn) одно шепчет своим партийным коллегам, а совсем другое говорит вслух своему народу, поддерживающему «Право и Справедливость» (PiS)), то народ ни до чего не дорастет даже через тысячу лет. А народ незрелый, «неэмансипированный» (я не мог удержаться, чтобы не использовать это слово) навсегда останется чудовищем. Каким он остается до сих пор, чтобы ни говорили вслух сладкоречивые политики, которые шепотом всегда презирали его и боялись.
