Рассекреченные

Десять лет тому назад ветреным мартовским утром я оказался перед печально известной московской тюрьмой на Лубянке, страшной штаб-квартирой КГБ, где содержали за решеткой, допрашивали и пытали тысячи политзаключенных. Я пришел туда, чтобы отыскать досье на моего отца, которого я не знал - человека, который на момент ареста в страшные дни сталинских чисток был в два с лишним раза моложе, чем я сегодня.

Темный центральный лестничный колодец в том крыле, куда меня направили, был едва освещен. Единственная лампочка висела над пролетом второго этажа, где находился читальный зал. Там мне вручили папку на отца под бдительными взорами пары суровых сотрудников, сидевших за стеной из стекла. Мой русский гид Лада нервно переводила содержание досье, а я пристально смотрел на фотографию отца крупным планом, сделанную в Бутырской тюрьме, которая была построена во времена Екатерины Великой и до сих пор является  самой большой в Москве. Отец выглядел изможденным; казалось, что в глазах у него отражается его душа.

В папке говорилось, что мой отец Вильгельм Шварцфеллер (Wilhelm Schwarzfeller), немец по национальности, в 1930-е годы был сотрудником разведки Красной Армии, пока его не арестовали в январе 1938 года в Москве во времена сталинского Большого террора. Я в то время был младенцем, родившимся за шесть месяцев до этого в Лос-Анджелесе, и конечно же, никаких воспоминаний о нем у меня не осталось. Его приговорили к восьми годам лишения свободы в воркутинском лагере, одной из многих тюрем сталинского ГУЛАГа за полярным кругом, где он и умер от голода в 1943 году. Мы с матерью уехали из Москвы во время немецкого вторжения и вернулись в Америку, где я рос без отца. Моя мать, родившаяся на Украине, но ставшая натурализованной гражданкой США, уходила от моих вопросов об отце или просто их игнорировала - и не без оснований.

В детстве, в конце 1940-х и в 1950-е годы я насквозь пропитался коллективным страхом Америки перед «красной угрозой», который также не давал спать директору ФБР Джону Эдгару Гуверу (J. Edgar Hoover) и сенатору Джозефу Маккарти (Joseph McCarthy). В то время считалось, что легионы советских шпионов шныряют повсюду. Для меня было настоящим потрясением узнать из папки с Лубянки то, что я давно уже подозревал - что мой отец был одним из таких шпионов. Вскоре после этого со вздохом огромного облегчения я узнал, что он никогда не работал против США. Его главная задача заключалась в том, чтобы шпионить на Советы против оккупированной японцами Маньчжурии. Сталин был крайне обеспокоен намерениями милитаристской и все более агрессивной Японии в отношении Советского Союза. А вдруг граничащая с Сибирью Маньчжурия станет плацдармом для японского вторжения? Ведь японцы разгромили царскую армию в 1905 году, став первой азиатской страной, взявшей верх над западной державой. Как мне стало известно, мой отец работал в Мукдене (сегодня это Шэньян), представляясь как канадский бизнесмен.

Но до того утра на Лубянке я ничего этого не знал. Всю свою жизнь отец казался мне какой-то очень далекой фигурой, призраком. Но после этого я узнал, что не мне одному пришла в голову мысль раскрыть хранившиеся за семью печатями тайны своей семьи, отказавшись похоронить их в персональном сейфе холодной войны. Последние несколько лет я потратил на то, чтобы воссоздать и описать путь своего отца и его тайную жизнь. Занимаясь этой работой, я столкнулся со многими детьми шпионов, которые также решили расследовать секреты своих пропавших отцов. Оказывается, мемуары детей шпионов сегодня превратились в целую индустрию. Вот лишь некоторые ее образцы: книга Джона Ричардсона (John Richardson) «My Father the Spy: An Investigative Memoir» (Мой отец-шпион: мемуары-расследование) (2005 г.), книга Люсинды Фрэнкс (Lucinda Franks) «My Father's Secret War: A Memoir» (Тайная война моего отца: мемуары) (2007 г.), книга Джимми Бернса (Jimmy Burns) «Papa Spy: Love, Faith, and Betrayal in Wartime Spain» (Папа шпион: любовь, вера и предательство в Испании времен войны) (2009 г.), книга Сары Мэнсфилд Табер (Sara Mansfield Taber) «Born Under an Assumed Name: The Memoir of a Cold War Spy's Daughter» (Рожденная под вымышленным именем: мемуары дочери шпиона времен холодной войны) (2012 г.), книга Скотта Джонсона (Scott Johnson) «The Wolf and the Watchman: A CIA Childhood» (Волк и сторож: детство в ЦРУ) (2012 г.) и выходящая в ближайшее время книга Карла Колби (Carl Colby) «The Man Nobody Knew: In Search of My Father, CIA Spymaster William Colby» (Человек, которого не знал никто: в поисках моего отца, резидента ЦРУ Уильяма Колби).

Для тех из нас, кто вырос на книгах Ле Карре, Клэнси и Флеминга, в этих произведениях есть нечто большее, чем залихватские погони и приключения. Порой даже возникает странная, но ясно ощутимая ностальгия по временам холодной войны с ее игрищами плаща и кинжала, со шпионской борьбой добра со злом. Но в этой ностальгии есть явный настрой на иное поколение. В конце концов, дети беби-бума любят говорить о своих чувствах. Во всех этих книгах есть одна общая черта - напряженность в детях. Что важнее всего - страна, семья, любовь, честь? И эта напряженность переходит границы, простираясь от Британии и Испании до Австралии. Думал ли мой отец-немец, работавший на Советский Союз, притворявшийся канадцем и живший в Маньчжурии, о том, чтобы бросить свое занятие, когда в Америке появился на свет я? Понимал ли он, что нам придется как-то жить с его смертью, что обман может оказаться разрушительным? Есть ложь, говорить которую от тебя требует твоя страна, и ложь, которая разрушает жизнь ребенка.

В шпионской литературе таится некое очарование, пленяющее читателей. Это трепет, возникающий от твоего посвящения в тайну, ощущение общности и приключений, гоняющих твой адреналин, а также возбуждение, возникающее от понимания того, что сотрясающие мир события мирового масштаба, которые мы смотрим по телевизору, формируют (или предотвращают) действующие тайно немногочисленные мужчины и женщины. Однако когда об этом повествуют дети шпионов, появляется новое, совершенно иное измерение. Они рассказывают истории о подвигах своих отцов (да, большинство из них мужчины) с мучительной болью и тоской, возникающей от того, что их не пустили в очень важную часть жизни их собственной семьи. Эти мемуары читаются наполовину как хвала героям, и наполовину как результат задаваемого 15 лет вопроса - «папа, а что ты сегодня делал на работе?», в ответ на который неизменно звучит ложь.

Очень мало внимания уделяется вопросу о том, какой ущерб шпионаж наносит детям. В названии книги Табер «Рожденная под вымышленным именем» точно ухвачено одно важное и серьёзное затруднение. Табер родилась в 1954 году в Японии, однако в ее свидетельстве о рождении была записана другая фамилия, дабы не разоблачить дипломатическое прикрытие ее отца - так как он на деле был офицером американской разведки, выполнявшим секретную задачу по опросу людей, бежавших из коммунистического Китая, и по вербовке агентов для работы в этой стране. Тайная жизнь отца и завеса секретности, окутавшая и Табер тоже, занимали главное место в ее юности, заставив женщину написать эти мемуары спустя много лет. «Время от времени я крохотными глотками вкушала тайную жизнь и работу моего отца - это было похоже на глотки обжигающего китайского чая, который я иногда пила из его стакана, - пишет Табер. - Но я не знала, что я пью».

Как заметил поэт 17-го века Джон Драйден, «тайна - это остро отточенное оружие, и ее нужно хранить подальше от детей и дураков». Но от лжи, неизбежной в жизни шпионов, страдают не только дети. Все эти новые мемуары детей шпионов пронизывает глубокое и неотвязное ощущение попыток понять отца, а также высказаться за мать - невольную соучастницу этого обмана. Джонсон в своей книге «Волк и сторож» развод своих родителей объясняет отчасти именно этим напряжением. В моем случае стресс, который испытывала моя мать Фрида долгое время после исчезновения отца в Советском Союзе, привел ее к психическому расстройству в эпоху маккартизма. Но подлинная причина ее страха осталась для меня загадкой даже после того, как я поехал в Москву и узнал о тайном прошлом своего отца. Оказывается, шпионаж в семье порождает много загадок.

Согласно данным из лубянской папки, мой отец после ареста провел 13 месяцев в Бутырской тюрьме, где его девять раз допрашивали. Один допрос длился всю ночь. В итоге отца судила военная тройка, отправившая его в страшный ГУЛАГ. Узнав о приговоре, мать твердо решила остаться в Москве до его освобождения. Но в 1941 году полчища Адольфа Гитлера напали на Советский Союз. У нее не оставалось выбора, и она была вынуждена бежать. Проблема заключалась в том, что она приехала по фальшивому канадскому паспорту, и Госдепартамент долго колебался, прежде чем выдать ей американский паспорт взамен того, который она якобы потеряла. Поскольку существовали доказательства моего рождения в Лос-Анджелесе, я являлся гражданином США. На этом основании мне был выдан специальный паспорт. Тогда мне было 4 года.

Остальные подробности всплыли лишь в прошлом году, когда в ответ на мой поданный задолго до этого запрос в соответствии с Законом о свободе информации, я получил досье ФБР на свою мать. Я выяснил, что подручные Гувера 13 лет вели против нее дело по подозрению в шпионаже - и все из-за инцидента с паспортом. К сожалению, моя мать умерла в 2007 году в возрасте 97 лет, и мне так и не удалось рассказать ей об этом досье. На протяжении всех моих детских лет та тайна о нашей прошлой жизни, которую она не могла мне поведать, тяжким бременем висела над нашей маленькой семьей. Она не могла долго работать на одном месте. Она постоянно оглядывалась, чувствуя, что за ней следят. Сейчас я это понимаю, и понимаю, что ее чувствительная натура не смогла вынести этого стресса от постоянной слежки, перехвата почты, а также тайных обысков в нашей однокомнатной квартире в наше отсутствие. Несомненно, она боялась, что ее обвинят как шпионку и за использование поддельного паспорта. Я догадываюсь, что она была полна решимости защищать не только себя, но и моего отца, о чьей судьбе ей ничего не было известно, а также меня, своего единственного ребенка. Неудивительно, что на какое-то время она помешалась.

Ощущение медленно приоткрывающейся завесы тайны, одного секрета, ведущего к другому - такова общая канва всех этих книг. Если у тебя отец шпион, пусть и любящий, это сродни признанию того, что ты не знаешь правду о своих родителях. И рядом постоянно присутствует ощущение, что на предательство его толкнуло государство, и что твоя частная жизнь каким-то образом стала вопросом большой политики.

Из книги Ричардсона «Мой отец-шпион», например, мы узнаем, что в годы холодной войны его отец Джон Ричардсон-старший был «высокопоставленным» сотрудником ЦРУ, ранее работавшим под прикрытием в Вене в советской зоне. Позднее он был руководителем резидентуры ЦРУ в Сайгоне, но затем его отозвали, сделав козлом отпущения за просчеты посла Генри Кэбота Лоджа, когда в американской политике царила неразбериха. «Его ожесточение, - пишет Ричардсон об отце, - было загадкой моего детства». На другом конце этого континуума находится книга Роберта Меерополя (Robert Meeropol) «An Execution in the Family: One Son's Journey» (Казнь в семье: путь одного сына). Он -один из сыновей Этель и Юлиуса Розенбергов, которых казнили как шпионов, работавших на Советский Союз. Страстно защищая родителей, Меерополь вновь переживает мучения детских лет, когда его все сторонились как прокаженного из-за дурной славы отца и матери. Видимо, стремясь примирить свою преданность родителям и родине, он заявляет: «Я верю, что мои родители действовали как патриоты». Хотя мой отец шпионил не против США, а против Японии, я слышу эхо мольбы Меерополя в страданиях моей матери.

Это довольно странно, но мне ближе и понятнее всего другая вышедшая недавно книга об отце-изменнике. Это написанная Вибке Брунс (Wibke Bruhns) «My Father's Country: The Story of a German Family» (Страна моего отца: история немецкой семьи). Автор рассказывает о своем отце, офицере германской армии времен Второй мировой войны, казненном в 1944 году (Вибке Брунс тогда было шесть лет) за участие в заговоре с целью убийства Гитлера. «Я никогда его не знала, и в результате  он меня совершенно не трогал. Я никогда не скучала по нему», - пишет она о своем детстве. Став взрослой, она с огромным трудом примирилась с тем, что ее семья поддерживала национал-социализм. Но в итоге из-за участия отца в неудачном покушении она стала смотреть на него как на героя, отрекшегося от Гитлера. Она с сожалением говорит со своим мертвым отцом: «Как бы мне хотелось посмеяться вместе с тобой».

Глядя на фотографию своего отца, я понимаю, что смеяться вместе с ним мне было бы трудно. Когда я узнал, как с ним обращались в тюрьме и в ГУЛАГе, моей первой инстинктивной реакцией была ненависть к его мучителям. Но куда я могу направить свой гнев? Сталин давно уже умер, как и его кровожадные приспешники. Советской системы больше нет. Она - лишь память о времени и о политике давно ушедших дней. Но когда я смотрю на его фотографию, где он так молод, у меня возникает странное желание защитить его - как будто он мой сын. Мне больно от того, что он умер от голода и холода, что его похоронили в бескрайней российской тундре, не оставив никакого памятника, никакой надписи. Поэтому я и пишу - чтобы вернуть его обратно из ГУЛАГа, чтобы собрать его жизнь в единое целое из нескольких пыльных клочков бумаги, лежащих в папке на Лубянке, чтобы организовать ему похороны, которых у него не было.