В последнее время в Твиттере и других местах я часто слышу разговоры, которые пробуждают в моем мозгу старую жалобу: читатели редко задумываются об ограничениях, с которыми приходится считаться журналистам, в том числе - об элементарных ограничениях по количеству слов в статьях. Все журналисты сталкиваются с извечной проблемой нехватки времени и места, но мне кажется, что труднее всего приходится авторам публицистических статей, излагающих собственное мнение.
Не могу сосчитать, сколько раз за все эти годы я слышал жалобы людей на то, что в колонке газеты Х или в статье журнала Y не уделяется должное внимание нюансам и сложностям той или иной ситуации или события. На это я всегда отвечаю так (правда, обычно делаю это про себя): «Все правильно, но это из-за того, что им дают всего восемьсот слов».
Читайте также: «Быть внуком Толкина сложно - это мешало мне писать...»
Таков формат колонки комментатора – и он так же неизбежен, как и то, что солнце каждый день восходит на востоке. Автор вынужден писать свою картину широкими мазками. Вопросы и мнения приходится представлять в общем виде, потому что другого способа представить их нет, за исключением случаев, когда вы пишете на тему настолько простую и элементарную, что о ней и писать-то не стоит. Все, что достойно дебатов, необходимо описывать глубоко и детально. Однако публицисты лишены такой возможности.
Я никогда не был завзятым публицистом, но за долгие годы написал немало колонок, правда, делая это нерегулярно. Я писал для Los Angeles Times, для Wall Street Journal и для других изданий. И мне это всегда было ненавистно. Да, я ненавидел эту работу. Попытка втиснуть материал на небезразличную тебе тему в 800 слов всегда похожа на усилие впихнуть кого-то в Прокрустово ложе. И мне не раз говорили, порой за несколько часов до выхода свежего номера, что статью надо еще урезать слов на 150-200. Эта работа вызывала такое сильное отчаяние, что несколько лет тому назад я дал себе обещание никогда ею больше не заниматься.
Такой опыт лишь усилил мое уважение к тем отважным бойцам из пишущей братии, которые берутся за написание публицистических статьей. Занимаясь этим делом, вы наверняка знаете о том, что любая написанная вами колонка будет иметь такие огромные логические и доказательные бреши, что через них сможет проехать целая автоколонна грузовиков. Комментаторы тут же отметят все те контр-примеры, которые вы не рассмотрели, и все те нюансы, которые вы не отметили. И в определенном смысле они будут правы. Но не абсолютно. Потому что автору за один раз дают всего 800 слов.
Также по теме: Когда писатели формируют язык
Так зачем же вообще этим заниматься, если постоянно возникают такие ограничения? Я думаю, тому есть две причины. Во-первых, в колонке публицистики можно исправить общую ошибку или предложить полезный аргумент – и тем самым поспособствовать улучшению качества публичной дискуссии, пусть и незначительно. А во-вторых, хотя в 800 словах невозможно изложить все действенные аргументы по какому-то важному вопросу, вы можете развивать свою мысль в следующих статьях этой колонки. И по прошествии нескольких месяцев или лет вы сумеете весьма всесторонне и последовательно изложить свое мнение по теме, на которую вам поручили написать.
Но сделать это вы сможете лишь в том случае, если хорошо помните, насколько лимитированным и лимитирующим является этот жанр. А если не помните, то в итоге уподобитесь Полу Кругману (Paul Krugman). Этот очевидно умный человек, похоже, пришел к убеждению, что все мировые экономические проблемы настолько просты, что он может решать их по одной за статью. Его мысль усохла и съежилась под стать его колонкам. (Не могу сказать, что я часто соглашался с Кругманом, но с годами он становится все хуже и хуже.)
Я думаю, лучшим публицистом Америки на сегодня является Росс Даузет (Ross Douthat). Его успех во многом объясняется тем, что он понимает, что можно сделать с 800 словами, и чего сделать нельзя (это еще важнее). И Росс постоянно испытывает глубокий дискомфорт от ограничений своего жанра. А что касается меня, то это просто не мое дело.
