Gazeta Wyborcza: Помог ли Юзеф Пилсудский Ленину победить белых и спасти тем самым большевистскую Россию? В 1919 году он остановил наступление польских войск на востоке, чем в тот момент облегчил положение Красной армии.
Анджей Новак (Andrzej Nowak): В активном плане он большевикам, конечно, не помог: оперативного сотрудничества между польской и Красной армией против Белой не было. Но можно сказать, что в решающий момент, то есть между августом и октябрем 1919 года, он не помог белым, когда наступление с юга войск генерала Антона Деникина находилось на пике успеха и, как казалось Деникину, помощь поляков могла склонить победу на его сторону. В тот момент Пилсудский сознательно остановил действия на фронте, которые активно разворачивались с февраля 1919. Бои продолжались, например, в августе 1919 был занят Минск, но в последующие недели польская армия уже не вела никаких серьезных оперативных действий.
— Почему он так поступил?
— Первая причина носила чисто военный характер. Деникин, который изначально не признавал Польшу, выдвигал Пилсудскому претензии по поводу приостановки военных действий уже в ноябре 1919. Он писал это в тот момент, когда начал отступать, и потом повторил эти обвинения в своих воспоминаниях. Российские (и не только российские) публицисты отвергали военные аргументы, указывающие на ограниченные возможности Польши. Нужно напомнить, что в августе 1919 польская армия находилась в стадии формирования всего 10 месяцев, она, правда, насчитывала 600 тысяч человек, но подавляющее большинство солдат были новобранцами. Вопрос, не было ли слишком рискованно бросать эту массу необученных солдат на такую серьезную операцию, как марш на Москву (ведь раз поляки были уже в Минске, речь шла об этом). Военные эксперты наверняка ответят по-разному, однако, это не праздный вопрос.
В тот же самый момент, в августе 1919, в рядах Красной армии было около 3 миллионов 540 тысяч человек (хотя, конечно, не все были готовы воевать на фронте), то есть она в шесть раз превосходила польскую. Войска Белой армии насчитывали около 600 тысяч человек.
— Поляки вместе с белыми в любом случае были слабее?
— Кроме того белые были разделены на три основных группы. В Сибири действовал адмирал Александр Колчак, который, впрочем, в этот момент уже проигрывал. На севере, неподалеку от Петрограда, находился генерал Николай Юденич: его силы были самыми слабыми, зато они были в выгодном положении — вблизи от столицы. На юге России в наступлении шел самый сильный из них — Деникин. Диспропорция сил показывает, что с чисто военной точки зрения польская атака на Москву вовсе не обязательно перевесила бы чашу весов.
Но у Пилсудского были еще политические мотивы, по которым он не хотел помогать Деникину, в этом смысле его можно обвинить в близорукости и цинизме. Он не однократно говорил прямо: «Давите друг друга, сражайтесь, меня это не интересует, пока не затрагивает интересы Польши». Так он заявил в беседе с Михалом Коссаковским (Michał Kossakowski), который был формальным представителем Польского Красного Креста в переговорах по обмену военнопленными с представителями советской России. Пилсудский так изложил свой политический замысел: продолжать эти переговоры, пока белые и большевики находятся в клинче, чтобы ослабить Россию. Не белую и не красную: любую.
— Россия в любом виде — это польский враг, и нужно сделать так, чтобы она стала как можно слабее?
— В первую очередь речь шла о том, чтобы Россия была слабым государством. Если говорить об оптимальном с точки зрения Пилсудского сценарии, я полагаю, что он заключался в том, чтобы гражданская война в России продолжалась как можно дольше. Фактическое окончание войны или, по крайней мере ее решающей фазы в 1919 году, было для него, несомненно, неприятным сюрпризом. Он хотел, чтобы конфронтация двух Россий продолжалась в 1920, чтобы как можно дольше оставалось неясным, кто победит, так как тогда победитель окажется слабым и обескровленным. Это звучит цинично, но так смотрел Пилсудский на конфликт. Он считал Россию врагом номер один, который несет Польше смертельную опасность. Чем она была бы слабее, тем было бы лучше для Польши.
— Как белые генералы относились к польской независимости?
— Они вели себя благородно и неумно. Они не хотели лгать, говоря, «поляки, мы дадим вам столько, сколько захотите», а потом не сдержать слова. Переговоры с белыми велись в Варшаве и в Таганроге, но в политическом плане далеко они не продвинулись. Россияне говорили ясно, что Польша может остаться максимум в этнографических границах, то есть до Буга. Примерно, как Царство Польское.
— Более-менее так, как потом провел границы Сталин?
— Приблизительно. Кроме того белые говорили прямо, что Восточная Галиция с Львовом должна быть передана России, хотя до Первой мировой войны она ей не принадлежала. А этого в Польше никто, за исключением коммунистов принять не мог, не было такой политической силы, которая бы согласилась отдать всю Восточную Галицию. Вильнюс, по мнению белых, тоже должен был отойти России. Все это с точки зрения таких людей, как Пилсудский, для которых Вильнюс имел не только стратегическое, но и сентиментальное значение, делало союз невозможным.
— Почему белые выдвигали такие абсурдные требования? Они наверняка знали, что для поляков это неприемлемо. Они настолько были ослеплены верой в свой успех?
— Я думаю, были две главные причины. Во-первых, они верили в свою силу, проистекающую из традиции имперской России, которая за ними стояла. Они считали, что эта сила все еще многое значит на международной арене, особенно в Париже. Делегация белых, которую не признали на Парижской мирной конференции, завершившей Первую мировой войну, все-таки пыталась неофициальным образом представлять интересы России. Французская дипломатия поддерживала перспективу возвращения белых к власти, потому что такая Россия была нужна Франции в качестве противовеса Германии.
Во-вторых, они рассчитывали, что когда им удастся победить в гражданской войне, они продиктуют свои условия с позиции силы. Они были военными, а не политиками и, я говорю это с определенной симпатией, не хотели обманывать, поскольку считали, что офицерская честь требует решать дела честно.
Об этом сожалел Василий Маклаков, единственный помимо Бориса Савинкова сторонник сотрудничества с Польшей в политической делегации белых в Париже. Этот выдающийся политик Конституционно-демократической партии убеждал, что по геополитическим причинам шансы белых на победу зависят от сотрудничества с Польшей, поэтому нужно сначала ей уступить, а потом будет видно... Но он столкнулся с непониманием коллег, которые стояли на принципе «единой и неделимой» имперской России. Белые приняли этот принцип и не хотели от него отступать, считая, что отдать хоть сантиметр российской империи, значит пойти наперекор чести, традиции и порядочности.
— У Ленина такой проблемы не было?
— Абсолютно, что он показал в Бресте, подписав 3 мая 1918 года мир с Германией. Он был готов отдавать (конечно, временно) сотни тысяч квадратных километров. Впрочем, большевики пару раз повторяли эту тактику. Они торговали территорией в обмен на ценное время, которое они могли использовать для укрепления своей власти.
— Мог ли Пилсудский понимать, что своей тактикой он поддерживает тоталитарный режим, который окажется гораздо опаснее, чем царская Россия, которую он очень хорошо знал?
— Пилсудский был неплохо знаком с представителями большевистской России, он встречался с ними во время разных встреч социалистических деятелей в Западной Европе (начиная с первых заграничных поездок на рубеже XIX и XX века), а также после бегства из психиатрической клиники в Петербурге в 1901 году. Он был знаком с Лениным и многими другими, хотя в политическом плане ему с ними было не по пути. Я краковянин, так что приглашаю всех в кафе Новорольского на рыночной площади, где в 1912-1914 годах бывали и Пилсудский, и Ленин. Они, правда, не ходили туда вместе, но могли появляться там одновременно. Был короткий период, пара недель, когда за одним столиком сидел Ленин со Сталиным, а за другим — Пилсудский. Хотя он предпочитал другое кафе — уже не существующую «Эспланаду» на Кармелицкой улице. Так что он знал взгляды большевиков, не доверял им. Но я соглашусь с тезисом критиков Пилсудского из лагеря белой России, которые говорили, что он считал большевиков меньшим злом.
— Как долго?
— По крайне мере до 1920. Тогда он понял, что на Западе, в первую очередь в Великобритании, есть политические силы, которым все равно, белой или красной будет Россия. Они были готовы договариваться с любой — ценой таких стран, как Польша.
— До этого он рассчитывал, что большевики останутся в изоляции и будут не так опасны?
— Он рассчитывал, что Запад оттолкнет их из-за того, что ему чужд их режим и идеология: раз красная Россия заявляет о войне со всем капиталистическим миром, значит, с ней будет сложнее договориться. Между тем оказалось, что британский премьер Ллойд Джордж склонен, скорее, договариваться с Лениным, чем с представителями белой России. Это нарушало всю логику Пилсудского.
Однако в 1919-20 годах Пилсудский еще не отдавал себе отчета, какие опасные последствия может иметь советский тоталитаризм. Но кто тогда знал, насколько человеконенавистническим окажется этот режим? Конечно, все видели одичание и насилие, которые очень меняли людей. Пилсудский говорил об этом, в частности, в очень интересной беседе с представителем белой России генералом Петром Махровым, которого он принимал в сентябре 1920 в Варшаве.
— Когда он понял опасность советского режима?
— Я думаю, у него был один учитель, который привил ему чувствительность к злу тоталитаризма. Это Борис Савинков, который до революции был одним из лидеров очень сильной партии эсеров, пользовавшейся самой большой поддержкой в российском обществе, особенно среди миллионов крестьян. Савинков был сторонником применения индивидуального террора против царизма и после февральской революции 1917 года в качестве нового представителя новых властей начал искать в Польше поддержку для своей идеи федеральной крестьянской России. Эти переговоры начались в январе 1920 и продолжались целый год. Пилсудский поддерживал постоянный контакт также с другом Савинкова Каролем Вендзягольским (Karol Wędziagolski). Глава государства долгое время надеялся, что между красной и белой Россией удастся создать пространство для России «третьей»: менее имперской, более демократической. Он и Савинков, который собирался представлять эту Россию, использовали такое понятие. В их разговорах много раз звучали аргументы о сути большевизма как абсолютного зла, которому нужно всеми силами противостоять.
— Можно ли сказать, что это была вариация старой польской интеллигентской мечты о демократической, справедливой и неопасной для соседей России?
— Да. Одновременно, будучи реалистом, Пилсудский отдавал себе отчет, что какая-то Россия на восток от Польши все равно будет. Она не исчезнет. Этого русским он не желал, ведь он не был таким кровавым их ненавистником, как некоторые его изображают. Он рассчитывал, что, у «третьей России» возможно, остается тень надежды на власть, и хотел этот шанс поддержать. Эсеры предлагали такой план демократизации и федерализации еще до войны и, напомню, получили самую большую поддержку на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917. Большевики уже тогда взяли власть в Петербурге и Москве, но выборы состоялись, и эсеры получили на них 40% голосов. Так что это не была ставка на слабое объединение.
— Но оно не было вооружено.
— И у него не было сплоченного руководства. Савинков был одним из многих (не самым важным в политическом плане) лидеров этой партии. Самым важным был Виктор Чернов, он был свидетелем знаменитого тезиса Пилсудского из парижской речи февраля 1914 года, когда тот сказал, как будет развиваться Первая мировая война: сначала Германия победит Россию, а потом западные государства победят Германию. Чернов приводит эти слова в своих воспоминаниях. Но сам он после 1917 года не выступал за сотрудничество с Россией. У эсеров, представлявших собой огромную силу, не было ни единого фронта, ни реальной идеи, как отобрать у большевиков власть. А большевики были, вспоминая метафору Ленина, сплоченными, как кулак. Эсеры напоминали, скорее, море крестьянских голов, над которыми возвышались головы благородных интеллигентов.
— Пилсудский прямо обещал большевикам не идти в наступление?
— В момент успехов наступления Деникина в июле 1919 года польский коммунист и член большевистской партии Юлиан Мархлевский (Julian Marchlewski) предпринял попытку контакта с варшавским руководством. Ему удалось добраться до Юзефа Бека (Józef Beck), заместителя министра внутренних дел, отца ставшего более известным главы внешнеполитического ведомства. Мархлевский передал ему предложение о переговорах, Пилсудский его одобрил. Первый раунд прошел в конце июля в Беловеже и завершился формулированием важных для обеих сторон политических условий. Большевики хотели прекращения боев, а польская сторона — прекращения коммунистической пропаганды и заявления по поводу Украины. Но бои продолжались, и Мархлевский вернулся в Москву. Что будет дальше, зависело от решения Пилсудского. В октябре, когда положение большевиков стало тяжелее, он решил возобновить переговоры.
Второй раунд переговоров начался в Микашевичах, на территории современной Белоруссии, Пилсудского представлял там Игнацы Бернер (Ignacy Boerner) — легионер, самый возрастной боец Первой кадровой компании (первый регулярный отряд польской армии после Январского восстания 1863 года, созданный Юзефом Пилсудским, — прим.пер.), которому в 1914 году было 39 лет.
Запись этих переговоров Бернер передал в Институт имени Пилсудского в Варшаве, но в 1939 году они были украдены и вывезены в Москву. Я держал их в руках там в архиве, ничего сенсационного в них нет. Эти переговоры не привели к созданию какого-то союза, были только уточнены условия, на которых он может быть создан. Ленин был готов пойти на большие уступки на белорусском направлении, но не хотел уступать на украинском. Когда Бернер вернулся в Варшаву, а Мархлевский — в Москву, стало ясно, что договора не будет: Ленин говорил, что отдать Украину он не может.
— Какую границу хотели видеть поляки?
— Это не были разговоры о границах! Речь шла о том, чтобы большевики оставили Украину в покое, а она сама приняла решение о своей судьбе. Напомню, это было начало сотрудничества Пилсудского с украинским лидером Симоном Петлюрой, которое было формализовано в апреле 1920 двусторонним договором. Но уже осенью 1919 Пилсудский думал о том, чтобы противопоставить «свою» Украину России. Даже такие переговоры позволили Ленину добиться своих целей, так как в октябре польская армия не вела никаких действий на антибольшевистском фронте.
— Как это помогло Ленину?
— Это нам как раз известно: большевики перебросили 40 тысяч штыков и сабель, как в терминологии того времени называли солдат, способных воевать, на фронт против Деникина. Мы, конечно, можем задаваться вопросом, было ли это решающим событием в решающий момент, но никогда не найдем ответа. Мне лично не кажется, что именно эти силы в конечном счете сыграли решающую роль, но это мое мнение. Между августом и октябрем 1919 фронт Красной армии, воевавший с Деникиным, получил дополнительно 326 тысяч солдат. Деникин был тогда для большевиков основным противником. Некоторые польские историки вернулись к этой теме в эпоху Польской Народной Республики, источники стали публиковаться в 50-е годы. Тогда появился вопрос: может быть, соглашение можно было заключить уже в 1919, и тогда не было бы войны?
Пилсудский не питал иллюзий, что это возможно. Он исходил из того, что раз красная Россия хочет получить Украину, и она всегда останется для Польши смертельной угрозой, а коммунистическая пропаганда на польской территории будет продолжаться, и поэтому нужно оградить себя от нее стеной победоносной войны. Так рассуждал Пилсудский, и так произошло в 1920.
— Иначе быть не могло?
— Этого мы проверить не можем. Я думаю, Пилсудский был прав, считая мир с большевиками в 1919 невозможным. Это проистекало из самой большевистской доктрины, гласившей, что революция не может победить только в одной стране. Большевики полагали, что революция не будет успешной, если она не дойдет до Германии, поскольку в России пролетариат и промышленность были слишком слабы. Они считали революцию в Германии залогом своего существования. Эти цели существовали не только на бумаге, они были жизненно важны для большевистского государства. А Польша преграждала этим целям путь.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Пилсудский не питал иллюзий, что это возможно. Он исходил из того, что раз красная Россия хочет получить Украину, и она всегда останется для Польши смертельной угрозой, а коммунистическая пропаганда на польской территории будет продолжаться, и поэтому нужно оградить себя от нее стеной победоносной войны. Так рассуждал Пилсудский, и так произошло в 1920.
