Регистрация пройдена успешно!
Пожалуйста, перейдите по ссылке из письма, отправленного на
Мой отец написал «Очи черные», сам царь танцевал под его музыку

Прекрасная эпоха в жизни новарского композитора Адальджизо Феррариса

© Фото : Wikimedia Commons / EuropeanexplorerКомпозитор и пианист Луиджи Адальджизо Феррарис в Петербурге в 1912 году
Композитор и пианист Луиджи Адальджизо Феррарис в Петербурге в 1912 году
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Читать inosmi.ru в
По радио «снова» транслировали «Очи черные», одну из самых знаменитых русских мелодий, которая была лишь отчасти русской, ведь окончательную форму придал ей отец Луиджи Адальджизо Феррарис, пианист, развлекавший царя в Петербурге и выступавший на сцене королевских дворцов в Лондоне, под музыку которого танцевал ас итальянской авиации Франческо Баракка.

В памяти почти девяностолетнего Луиджи Феррариса (Luigi Ferraris) до сих пор жив незабываемый с детства каркающий голос диктора BBC, объявлявшего: «Once Again, Black Eyes!» (И снова «Очи черные»!). По радио «снова» транслировали «Очи черные», одну из самых знаменитых русских мелодий, которая была лишь отчасти русской, ведь окончательную форму придал ей отец Луиджи Адальджизо Феррарис (Adalgiso Ferraris), пианист, развлекавший царя в Петербурге и выступавший на сценах королевских дворцов в Лондоне, под музыку которого танцевал ас итальянской авиации Франческо Баракка (Francesco Baracca). «Once Again!», — произносил диктор, а значит, одного прослушивания было недостаточно англичанам, проживавшим бурные 30-е под джаз, классику и интермедии, смешанные с цыганскими гармониями. Всеми этими составляющими маэстро Адальджизо Феррарис управлял так, как будто родился на берегах Невы.
 
Воспоминания сына

«Отец был из народа, он был бесконечно далек от снобизма», — уверяет Луиджи, 1927 года рождения, анестезиолог на пенсии, живущий в небольшой вилле на берегу озера д’Орта. За улице идет дождь, а он рассказывает нам музыкальную эпопею Адальджизо, красивого брюнета с насмешливым лицом: на фотографии 1923 года он выставил вперед указательный палец, дирижируя Novara Band, небольшим танцевальным оркестром, увлекавшим своими ритмами жителей Лондона. «Он играл на всех инструментах, — рассказывает его сын, — что само по себе разумелось при его таланте аранжировщика».

Доктор Луиджи с удовольствием и любовью углубляется в детали. Он делает вид, что сопротивляется, только когда возвращается к истории о романсе «Очи черные», которую приходится повторять, как заевшую пластинку, регулярно, как авторские отчисления, которые до сих пор ежегодно приходят в городок Петтенаско. Русские сделали из этой мелодии едва ли не второй национальный гимн, но история музыки простирается далеко за эти пределы. Этот романс пел Лучано Паваротти (Luciano Pavarotti), его играл Луи Армстронг (Louis Armstrong), исполнял хор Красной армии. «Это была популярная мелодия, которую он слышал в Петербурге», — продолжает свой рассказ сын музыканта. «О цыганке». Черные глаза красавицы. «Да, поговаривали об одной русской…», далее следует, возможно, неизбежное признание.

Обвинение в шпионаже

Адальджизо, сын железнодорожного рабочего из Бассы, родился в 1890 году и с детства занимался на пианино. В 16 лет он уже играл в конце службы, сначала Гимн Италии, потом Гимн Гарибальди, чтобы все были довольны. Четыре года спустя он был уже в Санкт-Петербурге. Днем учился у местного маэстро, а ночью — играл в клубах. «Чего он только там не творил», — признается Луиджи. Среди его приключений выделяется концерт на трехсотлетии Романовых, в конце которого он пообщался с Распутиным «который не произвел на него никакого впечатления», после чего последовал арест и обвинение в шпионаже. «Его заперли в камере с низкими потолками, чтобы он не мог выпрямиться, узкой, чтобы он не мог лечь, там постоянно играла музыка и горел свет». Его спасли «Очи черные» и другие его мелодии. «Один офицер узнал его и сказал: „Маэстро, а где, по-вашему, вы оказались?“»

Тогда маэстро понял, что пришла пора распрощаться с матушкой-Россией, где подул революционный ветерок, и вернулся в Италию, в Рим. Его наняли переводчиком, потому что он владел русским и немецким. Еще до ухода на фронт он познакомился со своей прекрасной женой, Аделе, когда война подошла к концу, они поселились в Лондоне. Это было начало новой жизни, о прошлом можно было забыть. «При встрече с одним русским, сбежавшим из России, тот напомнил ему о женщине, которая ждала его в Петербурге, рассчитывала, что он ее увезет», — рассказывает сын музыканта. Но он был уже женат и сделал вид, что ничего не слышал.

Феррарис обосновался в Челси и накопил достаточно денег, чтобы купить дом в Брикстоне. В эти безумные и счастливые годы «мой отец действительно радовался жизни». Вторая мировая война застала его, когда он только вернулся в Новару на семейном опеле Кадетт. Последовали пять лет затишья, которые закончились его участием в сопротивлении. Потом он снова оказался в Лондоне, пережив множество трудностей. Он играл в разных заведениях, на море, на пересекавшем Атлантику лайнере «Карония». Брался за все, что попадалось ему под руку. «Когда появились Битлз, он уже был не у дел». Он умер в Вулвиче 31 декабря 1966 года. В доме, где живет его дочь Джизелла, до сих пор стоит его инструмент, Pleyel.

Партитуры

Среди оставшихся у Луиджи бумаг вместе с черным армейским беретом отца хранятся десятки партитур. Цыганская музыка, старинные мелодии для любого случая, они периодически повторяются: «Две гитары» (Two Guitars), «Цыганская идиллия» (Idylle Tzigane), танго «Под балалайку». «Никудышная жизнь у артистов», — вздыхает сын композитора, встряхивая свою трубку. «Я до сих пор помню тот раз, когда он повел меня на сцену, этих напомаженных с ног до головы танцовщиц, жуткий запах пота».

Адальджизо был строгим отцом, он с достоинством держался на сцене. Он пользовался определенным успехом и жил достойно. «Он терпеть не мог картошку, видимо, наелся ее в свое время». Он любил «Очи черные», но не слишком. Он относился к романсу просто как к одной из своих песен. К тому же, тут была замешана какая-то русская барышня, о которой, быть может, стоило забыть.