Это был теплый парижский день, и в библиотеке Института Франции царили жара с духотой. Но Даниэль Делатр, известный французский папиролог, не снимал свой костюм. Институт, который включает в себя Французскую академию — это то место, где нужно придерживаться делового стиля в одежде.
68-летний Делатр в мечтательной манере, свойственной человеку, заблудившемуся на просторах ученого мира, изучал маленькую деревянную коробку с ярлыком «Объект один», лежавшую перед ним на столе. В библиотеке института находятся тысячи редких объектов; сам факт того, что содержимое коробки называлось «Объект один», свидетельствовал о его значимости. Снаружи к коробке была прилеплена карточка с витиеватой надписью на французском: «Данная коробка содержит останки папируса из Геркуланума» — римского города, погребенного вместе с соседними Помпеями под слоем вулканического пепла в результате извержения Везувия в 79 году нашей эры.
Папирусные свитки Геркуланума, обнаруженные в 1752, давно интересовали любителей античности. Их нашли в изящной вилле, похороненной под двадцатью семью метрами вулканического пепла — это археологическое чудо известно ныне как Вилла папирусов. Было найдено по меньшей мере восемь сотен свитков; они составляют единственную уцелевшую библиотеку древнего мира. Некоторые из них хранились на полках в маленькой комнате, другие были найдены на вилле упакованными в тубусы — переносные хранилища для свитков, предположительно, подготовленными к транспортировке.
Учитывая роскошь виллы и найденные в ее руинах бронзовые скульптуры, представители научного сообщества выдвинули предположение, что библиотека содержала утерянные шедевры. Можно было надеяться на пару томов Тита Ливия, у которого сохранилось лишь тридцать пять книг по истории Рима из ста сорока двух, или на один из девяти томов поэзии греческой поэтессы Сапфо: лишь одно ее стихотворение сохранилось полностью. По некоторым подсчетам, 99% древней греческой литературы утеряно, и у латинской дела обстоят немногим лучше. Среди утерянных работ, о которых нам известно наверняка, находятся второй том «Поэтики» Аристотеля, посвященный комедии, философский трактат Горгия «О небытии», четыре недостающих книги «Анналов» римского историка Тацита, посвященные правлению Калигулы и началу правления Клавдия, переписанная Овидием «Медея» и труды Светония о греческих Олимпийских играх (его работа «Жизнь замечательных шлюх», к сожалению, также не уцелела). Греческая трагедия была уничтожена. Согласно «Суде», византийской энциклопедии по древней культуре из X века, Еврипид написал девяносто две пьесы — до наших дней дошло восемнадцать. У нас есть по семь сохранившихся пьес Эсхила и Софокла, которые написали по девяносто и сто двенадцать пьес соответственно. «И это только большая тройка трагиков. Из тысяч пьес, которые предположительно были написаны и сыграны за столетний расцвет трагедии, нам известны лишь тридцать три, которые сохранились до наших дней — это около трех процентов», — рассказал мне писатель и профессор классической литературы Дэниел Мендельсон.
Делатр мечтал обнаружить что-то вроде потерянных трудов Эпикура (341-270 до н. э.), греческого философа, посвятившего всю жизнь исследованию процесса мышления, чьи труды известны только из косвенных источников.
«Собственно, вне зависимости от специальности, именно это вы хотите найти в свитках», — заверил меня Дэвид Сидер, профессор классической литературы в Нью-Йоркском университете и автор книги «Библиотека Виллы Папирусов в Геркулануме» 2005 года издания.
Но в этом и проблема. Пытаясь прочесть свитки, ученые и кураторы их неизбежно повреждали или разрушали. Свитки из Геркуланума уцелели только потому, что из них высушило всю влагу — необожженные свитки уже давно бы сгнили в более влажном климате. В каждом свитке туго обернутые слои волокнистой мякоти папируса привариваются друг к другу, как буррито, которое пролежало на заднем сиденье машины две тысячи лет. Но из-за того, что листы такие сухие, при попытке их развернуть они могут рассыпаться в прах.
За последние 250 лет было придумано множество методов и материалов для более легкого разворачивания свитков, включая розовую воду, ртуть, «овощной газ», серные вещества и папирусный сок — большая часть этих методов нанесла огромный вред нежному растительному материалу, на котором содержался текст. Многие свитки были сильно повреждены или уничтожены из-за того же исключительно человеческого желания, которое привело к их созданию — желания читать.
Прежде чем обратиться к «Объекту один», Делатр открыл другую коробку, хранившую фрагменты двух свитков (у института их всего шесть), которые пережили неудачную попытку прочесть их в 1985 году. В наборах маленьких коробок хранились сотни фрагментов, напоминавших куски высушенной глины. Но, приглядевшись, на их покоробленных поверхностях можно было разглядеть крошечные греческие буквы, нанесенные писцом две тысячи лет назад — будоражащий заряд рукописных свидетельств людей древнего мира.
Делатр объяснил, что эти два невезучих свитка были отправлены в Неаполь, где их обработали смесью этанола, глицерина и теплой воды, которая должна была разгладить складки. Один свиток рассеялся на множество фрагментов; другой высох и, как в катастрофе, снятой в ускоренной съемке, рассыпался на триста с чем-то кусков. «Ну, он просто взорвался», — прошептал Делатр и грустно покачал головой.
Как институт вообще заполучил эти шесть свитков? Делатр объяснил, что к 1800 году свитки из Геркуланума стали орудиями дипломатов и политиков. В 1802 Фердинанд, король Неаполя и Сицилии из династии Бурбонов, «подарил» шесть свитков Наполеону, который угрожал захватить Неаполь. Наполеон разместил их в Институте Франции, превращенном им к 1803 году в пять академий, на которых и поныне зиждется институт. Вокруг свитков собралась целая коллекция; именно поэтому коробка, которую мне показал Делатр, называлась «Объект один». Но свитки лишь ненадолго задобрили Наполеона — извлекая выгоду из победы при Аустерлице, Франция захватила Неаполь в 1806, вынудив Фердинанда и его двор бежать в Сицилию и оставить свитки в соседнем Портиси, где их выставили в королевском музее. Когда Британия помогла Фердинанду вернуться на трон в 1815 году, он был так благодарен, что прошли слухи, будто он подарил восемнадцать свитков британскому принцу-регенту, будущему Георгу Четвертому, который в ответ подарил неаполитанскому двору восемнадцать живых кенгуру из британской колонии в Новом Южном Уэльсе. Часть свитков отвезли в Оксфорд, но некоторые до сих пор не найдены. Судьба кенгуру еще более туманна.
Делатр положил руки на коробку с «Объектом один», но не открыл ее. Он готовил своих гостей к худшему — к шоку, будто от увиденного в морге трупа. И когда он наконец поднял крышку, причина этого стала ясна. Содержимое коробки, обернутое в тонкий хлопок, напоминало человеческие экскременты.
Одного взгляда на свиток было достаточно, чтобы понять: его невозможно развернуть физически. Но можно ли сделать это виртуально?
Геркуланум находился на юго-западном склоне Везувия, ближе к вулкану, чем юго-восточные Помпеи, и погиб он по-другому. Помпеи медленно погребло под пемзой и пеплом, которые несколько дней наносил господствующий ветер, а Геркуланум прижгло вулканическим явлением, известным как пирокластический поток — чередой волн перегретого газа и пыли, которые быстро заполонили город, в конце концов покрыв все толстым слоем пепла. В знаменитом письме к Тациту Плиний Младший, который наблюдал за извержением с Мизенума на другой стороне залива (его дядя Плиний Старший, философ и естествоиспытатель, погиб в катастрофе), описал «ужасающую темную тучу, которую пронзали внезапные вспышки огня, метавшегося из стороны в сторону».
Веками было принято считать, что большинство жителей Геркуланума уцелели. Лишь в 1980 было сделано удручающее открытие: в гавани среди обломков лодочных сараев было найдено около трехсот скелетов людей, которые, судя по всему, ждали спасения. Пирокластический поток зацементировал всю органику — дерево, еду, содержимое канализации и свитки; от них почти ничего не осталось в Помпеях, где вся органика в конце концов сгнила. Джозеф Джей Дэисс в своей книге «Геркуланум: Затерянное сокровище Италии» описывает сцену из жизни города, застывшую во времени: «На столах все еще стоит обед… Больной мальчик в лавке огранщика лежит в постели, его курица нетронута. Младенец лежит в своей люльке жалкой кучкой замерзших костей».
Считается, что Виллу Папирусов построил свекр Юлия Цезаря, Луций Кальпурний Пизон Цезонин — богатый политик, служивший консулом Римской республики в 58 году до н. э. Огромный, по меньшей мере трехэтажный дом был расположен на берегу Неаполитанского залива, занимавшего в те времена на 150 метров больше суши, чем сейчас. Центральной частью виллы был длинный перистиль — крытая колоннада, окружавшая бассейн, сады и зоны отдыха с видом на острова Ишиа и Капри, где располагался дворец удовольствий императора Тиберия. Вилла Гетти в Лос-Анджелесе, построенная Дж. Полом Гетти для хранения его коллекции классического искусства и открытая для посещений в 1974 году, была построена по образцу античной виллы и позволяла посетителям самим пройтись по перистилю, словно в тот день 79 года.
Геркуланум, похороненный в четыре раза глубже Помпей, был забыт, и его имя исчезло из истории. В 1709 году, спустя более чем шестнадцать веков после извержения, рабочие, копавшие колодец в городе Резина, наткнулись на верхний ярус театра Геркуланума, который когда-то вмещал в себя две с половиной тысячи человек. Последовавшие за этим раскопки, больше напоминавшие охоту за сокровищами, чем работу археологов, проводились под надзором королевского дома Бурбонов, члены которого правили Францией и большой частью южной Европы, включая Испанию и отдельные части Италии. Вилла Папирусов была обнаружена в 1750, и ее раскопки контролировал шведский архитектор и инженер Карл Вебер, который прокопал сеть туннелей в подземной части сооружения и составил карту виллы. Архитекторы Виллы Гетти брали план Вебера за основу.
О находке первого схрона со свитками в октябре 1752 доложили через месяц в письме, отправленном доктору Ричарду Миду от Камилло Падерни. Падерни был художником и переписчиком из Рима, который приехал в Геркуланум, чтобы восстановить некоторые из настенных пейзажей виллы. Каким-то образом он убедил Карла, отца Фердинанда, назначить его «смотрителем» королевского музея в Портиси, где хранились скульптуры и свитки. Мид был известным британским физиком, членом Королевского общества и страстным собирателем книг, чья библиотека в Блумсбери содержала больше ста тысяч томов, распроданных на грандиозном аукционе длиной в 56 дней после его смерти в 1754. Переписываясь с Падерни, Мид мог надеяться на величайшую находку перед смертью — заново обнаруженное произведение классической литературы, существовавшее в единственном экземпляре.
Письмо Падерни было зачитано на ежемесячном заседании Королевского общества в Крейн-корт, что на Флит-стрит, в феврале 1753, и опубликовано в выпуске его «Философских Трудов» за тот год. Новость о свеженайденной древней библиотеке взбудоражила Европу. Свитки, бронзовые статуи и возможность спуститься в театр Геркуланума стали причиной того, что Неаполь вошел в Гран-тур джентльменов XVIII века. («Увидеть Неаполь и умереть») Кто мог противиться соблазну узреть потерянный шедевр античности? Должно быть, свитки подняли престиж Карла; в 1759 он сел на испанский трон, оставив своему сыну Фердинанду Неаполь и Сицилию.
Карл приказал Падерни поработать над открытием свитков, и смотритель, которого историк Чарльз Сеттлман описал как «ленивого лизоблюда», постарался с этим разобраться. В своем письме к Миду Падерни отметил, что папирус «превратился в подобие угля, такого ломкого, что он распадается в прах от одного прикосновения». Он продолжил: «Тем не менее, по приказу его величества я много раз пытался его открыть, но безрезультатно; читабельны лишь несколько слов». Как рассказал мне известный американский папиролог Дэвид Бланк из Калифорнийского университета, сначала Падерни просто разрезал свитки напополам. Он убирал наименее обгорелую мякоть, а потом вычищал внешние слои, — коры, как их называли — пока не начинали виднеться надписи. (Лишь потом он понял, что мякоть была самой читаемой частью) По словам Бланка, «Карл хотел, чтобы надписи были ясно видны, и он мог показывать их важным гостям».
В 1753 Карл привлек отца Антонио Пьяджо из библиотеки Ватикана, который построил машину для очень медленного разворачивания свитков по сантиметру в час — так называемую машину Пьяджо. Йоганн Винкельманн, немецкий археолог искусства, описал работу Пьяджо в своем «Письме об открытиях Геркуланума», опубликованном в 1762:
То, что задумал и создал этот человек [Пьяджо] поражает воображение. Он изготовил машину, с помощью которой (в работе используются направляющие, которые приклеиваются к обратной стороне папируса) Пьяджо, по одному градусу, разгибает свиток, одновременно разделяя листы инструментом, похожим на тот, что используют гравировщики (это самая сложная часть).
Первый свиток был развернут только через четыре года, но в конце концов Пьяджо с помощью своей машины привел в читаемый вид еще пятьдесят, некоторые десятки метров длиной. И какие же утерянные шедевры явились миру? Не Ливий, Сапфо или Симонид, греческий поэт-лирик, которого Уильям Вордсворт упоминает в своей поэме «Сентябрь, 1819»:
Кто изучал, забыв про сон,
Прах геркуланумских письмён —
Он славу вам сулит!
Кто знает, может, в свитках сих
Фрагмент фивейский, или стих,
Что создал Симонид.
Почти все свитки, составляющие «О музыке. Книга 4», в том числе первый развернутый машиной Пьяджо, были написаны одним и тем же человеком — малоизвестным греческим поэтом Филодемом. Кто он такой? Рецензент XIX века назвал его «невежественным, велеречивым и недостоверным эпикурейцем времен Цицерона». Благодаря десятилетиям тяжелого труда отца Пьяджо и его последователей, в наши руки попала последняя часть многотомника «О музыке», крупные куски «Риторики» и «О стоиках», все за авторством Филодема. Также, помимо них, были развернуты «О праведном правителе по мнению Гомера», «О лести», «О богатстве» и «О гневе». В некоторых случаях это были копии одной и той же книги.
Филодем родился через 230 лет после Эпикура и учился в афинской школе эпикурейской мысли. Он также писал эпиграммы, о которых Цицерон говорил с насмешкой (он называл Филодема «гриклингом» (уничижительное для римлянина указание на его восхищение греческой культурой — прим. Newочём)). Некоторые из них были посвящены Писону, тестю Цезаря. Как и многие римские аристократы времен Поздней республики, Писон был последователем учения Эпикура и, судя по всему, покровительствовал Филодему. В определенный момент, когда римляне захватили Афины, Филодем якобы переехал в Геркуланум, захватив с собой свою обширную библиотеку. Вилла, которую, судя по всему, построил Писон, служила хранилищем для книг. (Доказательства тут идут по кругу: Филодем был связан с Писоном, который, в свою очередь, был одним из немногих римлян, могущих себе позволить постройку такой виллы, следовательно, он её, скорее всего, и построил, а значит, в ней могла содержаться библиотека Филодема).
До сих пор среди сотен неразвернутых свитков могут быть великие работы, о которых говорил Филодем; а именно, полное собрание копий рукописей Эпикура. Много свитков из Виллы Папирусов написаны на латыни; большинство из них были в футлярах предположительно потому, что кто-то хотел сохранить их, но вполне вероятно, что в них содержатся работы римских писателей. Латинские папирусы находятся в еще худшем состоянии, чем греческие. Сара Хендрикс, молодой австралийский папиролог, работающий с латинскими свитками, с которой я познакомился в Государственной библиотеке Неаполя, рассказала мне: «В то время как найти отдельные буквы — это относительно легко, на поиск целых слов могут уйти недели или месяцы. Строчки текста — большая редкость. Я часто с завистью смотрю на греческие папирусы!»
В 2005 году Делатр принял участие в оксфордском совещании профессиональных папирологов и ученых-любителей, входящих в состав группы «Друзей общества Геркуланума». Главным докладчиком был Брент Силз, специалист по программному обеспечению и руководитель отделения компьютерных наук в университете Кентукки. Он выступил с докладом о «виртуальном разворачивании» свитков с использованием технологии рентгеновского анализа на молекулярном уровне, техники спектральной визуализации и специальных программ, разработанных его студентами и им самим.
Идея цифровой реставрации — применения современных технологий построения изображений для чтения древних рукописей — не принадлежала лично Силзу, но она стала главным методом его работы. Она же прославила его в среде папирологов и сделала его местной знаменитостью в кампусе в Лексингтоне — о его достижениях регулярно сообщают в школьной газете. Обычно Силз работает над рукописями в университетском Центре визуализации и виртуального окружения, директором которого он является.
«Идея состоит в том, что вы не просто сохраняете изображение в цифровом виде — вы можете восстановить его», — объяснил Силз в своем стиле. Перспективность такого подхода пришла ему в голову в 1995, когда он помогал Кевину Кьернану, английскому профессору, в работе над проектом цифровых изображений, когда им был доступен лишь единственный сохранившийся экземпляр «Беовульфа», средневекового шедевра, который хранится в Британской библиотеке. Рукопись пострадала при пожаре в 1731 году. Команда из Кентукки использовала большое количество технологий, включая так называемое «мультиспектральное изображение», или MSI — оно было разработано NASA для нанесения на карту месторождений минералов во время планетарных облетов — для выделения букв с обугленного фона. Базовый принцип технологии таков: разные поверхности отражают свет немного по-разному, особенно в инфракрасном спектре. Таким образом, буквы, написанные чернилами, будут производить отражения, длины волн которых отличны от тех, что производятся пергаментом или папирусом, на котором эти буквы написаны.
Во время работы с другими рукописями Силз понял, что проблема, о которой он думал, как о двухмерной, на самом деле трехмерная. В процессе старения письменная поверхность трескается и мнется. Если бы Силз смог разработать программу, которая могла бы воспроизвести этот процесс в обратном порядке — «как если бы вы могли увидеть то, как развевается флаг, задом наперед», он мог бы виртуально сгладить рукопись. Еще в Кентукки Силз и его команда попробовали проверить свою задумку на переводе Короля Альфреда на англосаксонский «Об утешении философией» Боэция, которая также хранится в Британской библиотеке. Они также досконально изучили пергамент, который использовался в то время, и путем компьютерного моделирования Силз смог виртуально сгладить рукопись, делая некоторые буквы видимыми впервые.
Впоследствии его имя стало известно владельцам коллекций, содержащих очень поврежденные рукописи; он был человеком, который мог прочитать нечитаемое. «Я начал думать об этом как о „невозможном"», — признался он. «Каждый раз, когда мы получаем коллекцию, люди дают нам образцы, с которыми ничего уже не могут сделать, и говорят: „Ладно, тогда у вас получилось, а сейчас?"»
Ричард Джанко, специалист по классической филологии Мичиганского университета и ведущий папиролог, наслышан о работе Силза. Он побеседовал с ним о свитках Геркуланума — наиневозможнейший сценарий, потому что для их прочтения нужно не только разгладить поврежденные поверхности: для этого нужно заглянуть внутрь свитков, которые вообще никогда не вскрывались. В 1999 и 2000 годах команда из Университета Бригама Янга, по сути, провели исследование MSI на нескольких уже открытых свитках. И они достигли впечатляющих результатов. Но они ничего не могли сделать с сотнями неразвернутых свитков.
В своей лекции в Оксфорде Силз предложил поместить свитки в КТ-сканер. КТ — компьютерная томография — рентгеновская технология, которая используется для создания трехмерных изображений человеческих костей и органов. Не так давно КТ была применена к мумиям и еще нескольким археологическим артефактам, а также к ископаемым. Поскольку рентгеновские лучи показывают присутствие металла, они хорошо сработали бы и на средневековых рукописях, чернила на которых содержат металл. Чтобы убедить нас в действенности этого метода, Силз создал собственный свиток из нового пергамента, на котором он с помощью железо-желчных чернил написал текст. Затем он трижды свернул свиток. Результатом сканирования стали изображения, на которых четко был виден текст, несмотря на то, что свиток даже не разворачивался.
Но никто никогда не делал 3-D сканирование свитка папируса древнего Геркуланума. «Да, я такой наивный американец. Я думаю, что все, что мне нужно сделать — это спросить, могу ли я отсканировать свиток, и мне разрешат», — поделился со мной Силз. Государственная библиотека Неаполя, где хранится большинство свитков, в итоге отказала ему.
После этого разговора Делатр представился Силзу и рассказал, что в Париже есть шесть свитков. Силз не знал о них. «Да, это так», — ответил Делатр. И он, Даниель Делатр, был главным ученым, ответственным за их изучение.
Даниель Делатр выучил латынь к одиннадцати годам, а древнегреческий — через несколько лет. «Именно эти предметы мне тогда нравились», — рассказывает он. Со своей женой Жюли Делатр-Бьенкур он познакомился в старших классах, они полюбили античность и друг друга. После окончания Университета Лилль Делатр вел античную литературу в старших классах и начал работать над своей докторской диссертацией, посвященной теологии Эпикура, который больше всего известен своей доктриной, гласящей что цель жизни состоит в удовольствии.
Эпикур также утверждал, что мир состоит из атомов (от др.-греч. atomos — неделимый) — неделимых элементов материи. «Все, что происходит, — это результат того, что атомы сталкиваются, отскакивают друг от друга и становятся связанными между собой без какой-либо цели или плана, мотивирующих их движения», — объясняет Делатр. Он полагает, что эпикуреизм объединяет физику и этику, что это полная картина мира, которую он изучает и стремится превзойти. Делатр рассказал мне, что по мере того, как он становится старше, его утешает идея, что «когда мы умираем, происходит распад соединений, и атомы собираются вместе, чтобы образовать нечто новое. Поэтому нам не стоит бояться смерти; не будет никакого наказания, никакого ада — мы просто перестанем существовать». Есть боги, «но они очень счастливы, ведут себя тихо и не вмешиваются в деятельность человека». Эпикур оказал влияние на римского поэта и философа I-го века до н. э. Лукреция, написавшего эпическую поэму «О природе вещей», которую в 1417 году нашел Поджо Браччолини в монастырской библиотеке. В своей книге «Отклонение: о том, как мир стал современным» (The Swerve: How the World Became Modern), ставшей лауреатом Пулитцеровской премии 2011 года, Стивен Гринблатт называет эту находку основополагающим документом эпохи Возрождения.
Не сохранился ни один философский текст Эпикура; за исключением нескольких фрагментов, единственными сохранившимися его словами являются два сборника изречений и три письма, известных только по второстепенным источникам. В одном письме, воспроизведенном Диогеном Лаэртским, древним биографом греческих философов, мы читаем: «В этот счастливый и вместе с тем последний день моей жизни я пишу вам следующее. Страдания при мочеиспускании и кровавый понос идут своим чередом, не оставляя своей чрезмерной силы. Но всему этому противоборствует душевная радость при воспоминаниях бывших у нас рассуждений».
Делатр не планировал становиться папирологом, но одно из сочинений Филодема, развернутое священником Антонио Пьяджо в восемнадцатом веке, было посвящено Эпикуру и богам, и он захотел прочесть его. Он обратился в Национальную Библиотеку в Неаполе.
«Когда я впервые увидел раскрытые листы обуглившегося папируса, они безумно меня впечатлили. Такой живой язык. Как будто я оказался в том месте. Первое же упоминание о Платоне растрогало меня. Это был тот момент, когда я стал папирологом» — делится воспоминаниями Дэниэл
Папирология — это наука, которая сочетает аспекты текстологии, филологии и археологии. Для того, чтобы разглядеть буквы и слова среди настолько испорченного материала, нужно иметь титаническое терпение и постоянно учиться, иначе смысл найденного не разгадать. Получить три слова подряд без пропусков — уже что-то из ряда вон выходящее. Трудность увеличивает тот факт, что писцы использовали греческий без пробелов между словами. На расшифровку одной строчки может потребоваться шесть месяцев. Иногда проницательные, казалось бы, догадки оказываются неверными, полностью меняя смысл написанного. Многозональная съемка в университете им. Бригема Янга обнаружила многочисленные ошибки в ранних прочтениях свитков. Некоторые редакторы просто создавали свои собственные тексты.
«Папиролог — редкая птица. Он работает с ужасно поврежденными рукописями. Зато у него есть возможность обнаружить что-то действительно новое, что само по себе довольно редкое явление в антиковедении», — рассуждает Энтони Графтон, профессор истории Возрождения и Реформации в Принстонском университете
Заметки на полях остаются единственной надеждой.
Делатр провел год в Национальной Библиотеке, где, в дополнение к исследованию для своей диссертации, он начал работать над новым изданием сочинения Филодема «О музыке, Книга 4», первым из свитков, развернутых с помощью машины Пьяджо. На дворе был 1985 год. Делатр закончил свою работу двумя десятилетиями позже. В процессе он сделал потрясающее открытие: в предыдущих изданиях «О музыке» несколько листов свитка были расположены в обратном порядке. Издание Делатра, опубликованное в 2007 году, исправило это и заставило папирологов полностью переосмыслить труд Филодема. Ричард Джанко в рецензии для the Journal of Hellenic Studies назвал это событие «в высшей степени новаторским».
Делатр стал официальным редактором шести свитков в Институте Франции в 2003 году, спустя год после того, как два поврежденных свитка вернулись из Неаполя. С тех пор, работая в Сорбонне и Институте Франции, он готовит к изданию одну из рукописей с помощью своих студентов и коллег; его жена, профессор философии на пенсии, тоже стала членом команды. Делатр пытается успеть вычислить верный порядок страниц, прочесть их и опубликовать до своей смерти. Ученый признается, что это невозможно, потому что проект «занимает бесконечное количество времени. Люди не могут тягаться со свитками». В своей работе Делатр продвинулся достаточно, чтобы точно знать, что это уже другой труд Филодема, «О клевете».
Чтобы получить разрешение на сканирование парижских свитков, Силзу пришлось выступить с речью на французском перед Академией надписей и изящной словесности, которая является частью Института Франции. «Я так нервничал, что перед выступлением мне хотелось убежать и спрятаться», — признается он. Его просьбу одобрили. В 2009 году, получив грант от Национального научного фонда, Силз заказал для института компьютерный томограф и провел четыре недели, сканируя два неразвернутых свитка.
На получившихся изображениях складки папируса выглядят сотообразными, почти живыми. Там и тут видны песчинки, которые, вероятно, оставил на свитках две тысячи лет назад нечистоплотный читатель. Силз предложил использовать их как ориентиры в запутанных томах.
Но томография не выявила букв. Остался лишь небольшой след чернил. Хотя чернила содержали углерод, он не выделялся на фоне углерода в почерневшем папирусе. «Мы надеялись найти в чернилах кальций или другой важный компонент, который помог бы нам увидеть надписи, но ничего не получилось», — объяснил Силз.
В 2010 году на конференции в Хельсинки, посвященной цифровой реставрации, Силз встретил Уве Бергмана, физика из Стэнфордского университета. Силзу было известно, что Бергман работал над палимпсестом (рукопись на пергаменте или папирусе, нанесенная поверх смытого или соскобленного текста — прим. Newочём) Архимеда. В начале XX века ученые обнаружили, что два утерянных труда Архимеда, греческого математика и изобретателя, жившего в третьем веке до нашей эры, были сокрыты в средневековом религиозном тексте; был также найден третий труд, переведенный на латинский язык. Палимпсест, скорее всего, создали в Иерусалиме в тринадцатом веке: пергамент был в дефиците, и писец соскоблил надписи десятого века, чтобы использовать бумагу повторно. Используя многозональную съемку, исследователи смогли увидеть названия: «Стомахион», «Метод механических теорем», «О плавающих телах», но им не удалось расшифровать больше текста, чем было видно невооруженным глазом.
Когда Бергман прочитал о палимпсесте на страницах журнала GEO, который дала ему мать, он сразу подумал о синхротроне, виде ускорителя частиц — машина, которая использует магниты и микроволны, чтобы передвигать субатомные частицы на скорости, близкой к световой. Некоторые ускорители линейные, другие — кольцевые; в Стэнфорде были оба. В синхротроне траектория частиц изменяется таким образом, чтобы создать мощные рентгеновские лучи, которые могут быть сфокусированы в луч толщиной с волос. Этот луч позволяет создавать изображения молекулярной структуры; синхротрон стал очень полезным инструментом для развития и изучения новых составов в медицине и электронике.
Луч может быть «настроен» на поиск отдельных элементов. «В статье говорилось, что чернила, использованные писцами, содержали железо. Это как раз то, чем мы занимаемся на стэнфордском синхротроне: измеряем железо и другие металлы в белках — бесконечно малые концентрации железа», — рассказывают ученые.
Получив доступ к палимпсесту, Бергман использовал рентгенофлуоресцентный анализ, или РФА, в синхротроне, чтобы получить изображения молекул железа в чернилах. В отличие от многозональной съемки, РФА чувствителен к отдельным элементам. Разные элементы выделяют волны света уникальной длины, когда на них попадает рентгеновское излучение. Настроившись на железо, Бергман смог увидеть буквы. «То, что нельзя было увидеть веками, стало видимым прямо на наших глазах. Строка за строкой, оригинальные надписи Архимеда возвращались к жизни, в буквальном смысле сверкая на наших экранах. Это было самым удивительным», — рассказал исследователь в интервью, опубликованном Министерством энергетики.
На конференции в Хельсинки Силз указал Бергману, что РФА не сработал бы на неразвернутых свитках, потому что он не проникает достаточно глубоко — он просканировал бы только внешние слои. Уве на это даже глазом не моргнул. Он просто сказал: «ФКМ, дружище».
Палимпсест Архимеда
Фазово-контрастная микроскопия, или ФКМ, — это еще один инструмент для создания микроскопических снимков, появившийся на базе синхротрона. Поскольку ФКМ может проникать на большую глубину, она используется для измерения плотностей. Детектор позади исследуемого образца запечатлевает изменяющуюся интенсивность луча, пока тот проходит сквозь атомы разной плотности, что позволяет исследователям свитков получить вмятины, оставленные пером.
Бергман и Силз хотели использовать стэнфордский синхротрон, но Институт Франции запретил вывозить свитки из страны. Другой синхротрон находился недалеко от Парижа, но «облучение» на нем стоило около двадцати пяти тысяч долларов в день, и Силз не мог получить грант на оплату такой суммы.
Сегодня вид нераскрытого свитка стал для Силза чем-то вроде квеста. «Мы прочитаем папирусы. Прошло всего десять лет — и посмотрите чего мы достигли. От невозможного к правдоподобному, даже вероятному. Из свалки свитков Геркуланума мы создали систематичную научную работу», — поделился Силз в электронном письме. Дело оставалось за проведением ФКМ.
Отклонение — центральная концепция в физике Эпикура. Если все вещество создано из атомов, и если атомы двигаются в пустоте согласно своим законам, тогда все, что происходит с нами, предопределено. Но, как объясняет Делатр: «Тогда не было бы свободы, а по Эпикуру мы свободны, так что он хотел сохранить место для возможности подобных небольших отклонений». Иногда атомы слегка отклоняются от своей естественной траектории, что приводит к незапланированным столкновениям с непредвиденными последствиями — немного напоминает то, что делают частицы в синхротроне (ускоритель частиц — это изобретение Эпикура). «Лукреций называет это клинаменом, что означает „отклонение" по-латински — тенденция атомов слегка изменять направление», — добавляет Делатр. В глобальном масштабе это создает изначально непредсказуемую вселенную, в которой человек свободен выбирать свой путь.
Отклонением в планах Силза был Вито Мочелла, физик Института микроэлектроники и микросистем в Неаполе, который тоже интересовался свитками. В 2007 году он отдыхал с семьей на Капри, когда конференция папирологов Геркуланума проводилась в его отеле. Вито услышал, как один из ученых говорил о проблемах с чтением свитков и, как он сказал мне, сразу подумал о ФКМ, который регулярно использует в своей работе над новыми медицинскими составами: «Я подумал, что это поможет решить проблему».
Мочелла — уроженец Неаполя; он похож на Джона Леннона, если бы у того была итальянская жена, которая бы хорошо его кормила. Он вспоминает, как впервые увидел свитки в Национальной библиотеке, когда ему было десять лет. «Я подумал, как странно, что машина Пьяджо до сих пор была лучшим методом разворачивания свитков. Машина, которой уже двести лет!» — делится он.
Мочелла без проблем получил доступ к синхротрону. Его старый друг времен аспирантуры Клаудио Ферреро был главой Департамента анализа данных в Европейском исследовательском ускорительном комплексе (European Synchrotron Radiation Facility) в Гренобле. Ферреро подумал, что комплекс сможет выкроить время для изучения, если Мочелла раздобудет свитки. Ферреро описал потрясающие результаты, которые палеонтологи получили с окаменелыми яйцами — рентгеновское излучение показало форму и плотность эмбрионов. Он подумал, что ФКМ могла бы различить надписи. Папирус не впитывает жидкости, поэтому чернила слегка приподняты на поверхности.
Вито подал запрос в Национальную Библиотеку Неаполя о возможности помещения свитка внутрь синхротрона в Гренобле, и получил ответ, что это исключено. Узнав о свитках в Институте Франции, он связался с Делатром летом 2013 года и заручился его поддержкой, чтобы одолжить у них свиток и фрагменты одной из поврежденных рукописей. Той же осенью Делатр на скоростном поезде доставил в Гренобль два фрагмента и целый свиток, упакованные в цилиндрический тубус из пенопласта, изобретенный Силзом для томографии. Однако Силз с ним не поехал.
Европейский синхротрон расположен в обширном исследовательском парке, который раскинулся чуть выше слияния двух рек, Изер и Драк, в северной части Гренобля, окруженного горами маленького городка, в котором в 1968 году проводились зимние Олимпийские игры. Ускоритель здесь — кольцевой, километр в окружности. Он испещрен бункерами, в которых проводятся эксперименты. Внутри каждого бункера есть экспериментальная комната, в которой луч сталкивается с образцом, и контрольная комната, где ученые отслеживают результат на компьютерах. Здание, в котором находится весь ускоритель и гостевой дом для приезжих ученых окружены садами.
Как хранитель, Делатр нес ответственность за фрагменты и свиток, которые нужно было сканировать отдельно. В экспериментальной комнате он один за другим устанавливал образцы на подставку, где их должен был просветить луч. Он наклонил два фрагмента, свиток поставил вертикально. Затем в контрольной комнате он присоединился к Вито Мочелле, Ферреро, Эммануэлю Брюну, французскому физику и члену комплекса, и начали эксперимент. Образец подвергли излучению. По очереди, луч прошел сквозь два фрагмента и множество слоев свитка, попал в детектор позади них, который записал информацию о контрастных плотностях. Облучение опасно, поэтому исследователям пришлось оставаться в контрольной комнате на протяжении всего времени сканирования — нескольких часов. С каждой вспышкой луча подставка поворачивала свиток и фрагменты на долю градуса. Поскольку луч узкий, для 3Д изображения свитка нужны миллионы снимков. Пусть буквы и составляют всего два или три миллиметра в высоту, для обнаружения хотя бы одной из них необходимы сотни сканирований.
Команда нервно ждала, пока машины завершат компиляцию результатов. (Перевод сканирования требует гигантских компьютерных мощностей.) На второй день они начали получать изображения. Поначалу рельеф казался однородным, лишенным читаемых поверхностей. Углерод в переплетенных волокнах папируса (листы создавались путем сдавливания листьев) выделялся темными полосками. Но чуть позже в тот же день команда получила, как говорит Мочелла, «образ» букв в одном месте неповрежденного свитка, на открытом конце примерно во второй трети рукописи. Спустя две недели работы Делатр подтвердил этот образ. Общими усилиями команда обнаружила разрозненные письмена по всему свитку, а в одном фрагменте они нашла ряд букв, следующих одна за другой — пи, йота, пи, тау, омикрон, йота — что означает «упадет».
Статья, в которой команда рассказала о своем открытии, Revealing Letters in Rolled Herculaneum Papyri by X-Ray Phase-Contrast Imaging («Открытие букв в свернутом папирусе Геркуланума путем рентгеновской фазово-контрастной микроскопии»), опубликованная в январе 2015 года в Nature Communications, вызвала почти столько же внимания к свиткам, как письмо Падерни к Миду. Она стала важной вехой как доказательство того, что концепция виртуального разворачивания могла работать. «Это первая за долгие годы надежда на настоящий прогресс», — уточняет Дэвид Сидер из Нью-Йоркского университета. Но пока что на фоне скорости, с которой команда расшифровывает текст, машина Пьяджо кажется сверхбыстрой.
Более трех четвертей Виллы Папирусов вообще никогда не раскапывали. Лишь в девяностые годы археологи обнаружили два нижних этажа — в перспективе огромное хранилище сокровищ искусства, ждущих своего часа. Мечта, которую разделяют папирологи и любители, заключается в том, что бурбонские туннельщики нашли не главную библиотеку, а только вестибюль с работами Филодема. Львиная доля пропавших произведений может все еще быть где-то здесь, мучительно близко.
Мочелла сопроводил меня на Виллу Папирусов. Джизеппе Фарелла, работник Soprintendenza, местного археологического агентства, охраняющего Виллу, пропустил нас через запертые ворота и привел в старые туннели, сделанные бурбонскими cavamonti в 1750-х. Мы использовали фонарики на телефонах, чтобы пробраться по гладкому, низкому проходу. Иногда на бледных фресках на стенах были видны лица. Мы дошли до конца.
«Впереди библиотека», — как утверждал Фарелла, комната, где были найдены книги Филодема. Предположительно, главная библиотека, если таковая существует, должна быть рядом, на доступном расстоянии.
Но в обозримом будущем новых раскопок виллы или города не предвидится. По политическим причинам эра раскопок закончилась в девяностых. Лесли Рэйнер, реставратор настенных рисунков и старший специалист Института Консервации Гетти, встретившаяся со мной в Casa del Bicentenario, одной из самых хорошо сохранившихся построек Геркуланума, призналась: «Не думаю, что раскопки снова начнутся. Не на нашем веку». Она указала на рисунки на стенах, над оцифровкой которых трудится команда Института. Когда-то яркие, желтые тона покраснели, подвергшись жару от извержения вулкана. С тех пор, как их обнаружили, состояние изображений ухудшалось — краска отслаивается и крошится от постоянных перепадов в температуре и влажности. Проект Рэйнер анализирует этот процесс.
Ричард Джанко из Мичиганского университета считает, что книги — это особый случай с точки зрения археологии, и должны быть раскопаны, несмотря ни на что: «Книги — это уникальный объект. Благодаря одной можно получить знания обо всей жизни. Они созданы, чтобы передать информацию сквозь века». Ричард предупреждает, что если мы будем ждать следующего извержения, книги могут быть утеряны навечно. Везувий, который извергался множество раз с 79 года нашей эры и до сих пор является одним из самых опасных вулканов на земле, молчит с 1944 года.
Брент Силз, лишенный научной славы человека, заглянувшего первым в свернутые рукописи, сконцентрировал свое внимание на программной стороне вопроса. Чтобы большие объемы склеенных свитков когда-нибудь были прочитаны, процесс нужно автоматизировать. Понадобится ридер свитков, который сможет последовательно просматривать поверхность каждой складки в поисках особенных форм и плотностей букв. Силз работает над прототипом подобного оборудования и недавно показал его Делаттру, который нашел его «впечатляющим». Джанко считает, что «очевидным следующим шагом будет объединение работы Силза с данными Мочелла».
Подобное слияние, казалось, должно было произойти этой весной, когда Силз, Делатр и Мочелла договорились встретиться в Гренобле для новой синхротронной сессии: инженер программного обеспечения, папиролог, физик и целая неделя излучения. (Силз до сих пор не был частью команды, но в любом случае был приглашен, чтобы показать свою программу.) Однако в последний момент команда не получила свиток. За несколько дней до начала эксперимента Институт Франции отказал Мочелла в его просьбе. Официальная причина не была названа, но считается, что недавний всплеск интереса к виртуальному разворачиванию привел к переоценке значения свитков Институтом в рамках интеллектуальной собственности. Доступ к свиткам всегда был видом власти.
Решение Института стало ударом для Делатра. Когда я увидел его в библиотеке Института спустя небольшой отрезок времени, он все еще казался потрясенным.
Пока коробка с Объектом один была открыта, я спросил Делатра, думает ли он, что свиток когда-нибудь смогут виртуально развернуть. Раздумывая над ответом, он посмотрел на черную, съежившуюся глыбу углерода. С одной стороны, это всего лишь старая сгоревшая масса слов, оставшаяся после мелкого греческого поэта и неоригинального мыслителя. С другой стороны — невидимый поток знаний, удовольствий и прогресса — только получи к нему доступ.
«Я не думаю, что свиток будет прочитан пока я жив», — наконец ответил Делатр.
Он закрыл коробку обеими руками, и его плечи опустились.
