Порой в моем раннем детстве родители по воскресеньям ездили в Галифакс, чтобы пообедать с Томпсонами. А иногда Томпсоны приезжали к нам в Лидс на обед. Мне нравилось играть с детьми Томпсонов у них в саду, где, насколько я помню, были качели и деревья. В это время взрослые сидели в доме и вели разговоры о политике, литературе и истории. Как-то раз в 1957 году я спросил свою мать: «Когда мы снова поедем к Томпсонам?» В то время мне было семь лет. «Не знаю», — ответила мама и сменила тему разговора.
Больше мои родители ни разу не ездили к Эдварду и Дороти Томпсонам. Я даже не уверен, что после 1957 года они вообще встречались, так как между ними возникли разногласия. Томпсоны дружили с моими родителями Арнольдом и Марго со студенческой скамьи, то есть, с конца 1930-х годов. Моя мать какое-то время жила в той же квартире, что и брат Эдварда Фрэнк, которого во время войны убили нацисты, когда он был в Болгарии. Но Томпсоны вышли из коммунистической партии из-за советского вторжения в Венгрию в 1956 году, а мои родители остались в ее рядах. И их дружба закончилась.
В 1990-е годы Дороти Томпсон рассказывала мне, что между двумя сторонами платформы на станции в Лидсе иногда вспыхивали эмоциональные споры, когда участники кризисных партийных собраний возвращались из Лондона в Йоркшир. После смерти отца я узнал, что он голосовал против просоветской резолюции, оказавшись в меньшинстве из двух человек в исполнительном комитете партии. Но он верил в партийный «демократический централизм», в соответствии с которым меньшинство должно было выполнять решения большинства. Поэтому он никогда не говорил об этом, в том числе и своей хорошей знакомой Дороти.
Разрыв оказался очень глубоким. Эдвард и Арнольд отказались от своей затеи совместно написать книгу о поэте Уильяме Блейке. Спустя много лет Эдвард все-таки написал эту книгу и отправил один экземпляр моему отцу, который был растроган до слез, когда прочитал сопроводительную записку.
Эту историю во всех деталях поведал Рафаэль Самуэль (Raphael Samuel) в своей лучшей книге на эту тему, в которой он описал «утраченный мир британского коммунизма». Это лучшее, что у нас есть. Сегодня британский коммунизм кажется таким же реликтом прошлого, как и сам Советский Союз, причем во многом по тем же самым причинам. Коммунистическая партия Великобритании (КПВ) не появилась бы на свет, если бы не русская революция 1917 года. В 1991 году, когда прекратил свое существование Советский Союз, партия самораспустилась, и произошло это по той причине, что ленинская революция себя исчерпала. Как говорил один оратор левого толка, товарищи, это неслучайно.
У британского коммунизма были крохотные досоветские предшественники, а также осталось множество постсоветских преемников, которые до сих пор грызутся между собой за его наследие. Но сущность КПВ заключалась в ее отождествлении с Советским Союзом, что доказали потрясения в ее рядах, вызванные драматическими событиями 1956 года в Венгрии. Эту партию основали в 1920 году революционеры, которые хотели защитить государство рабочих. Что крайне важно, еще одной причиной ее появления на свет был сам Ленин, который хотел, чтобы такая партия существовала в самом сердце империализма. Москва оставалась политической путеводной звездой для британской партии как минимум до 1950-х годов. В 1960-е годы ее преданность ослабла, но Россия продолжала оказывать этой партии финансовую помощь почти до конца, поддерживая ее на плаву.
Из-за связей с Россией эту партию первые 20 лет ее существования постоянно преследовала и запугивала полиция. Она проводила обыски в ее помещениях и часто отдавала под суд или бросала за решетку британских коммунистов. Из-за тесных связей с Москвой КПВ почти все время подвергалась эффективной слежке. К 1952 году МИ5 знала личности 90% членов этой партии. Национальный архив обнародовал часть дел, заведенных на этих людей, в том числе, на моего отца, и дети других коммунистов того времени часто обращаются ко мне с вопросами, желая узнать, можно ли обнародовать дела на их родителей (хотя решения такого рода принимает исключительно МИ5).
Из-за преданности Москве в истории КПВ были очень мрачные с нравственной точки зрения моменты. В 1920-х и 1930-х годах она меняла генеральную линию по настоянию Коммунистического Интернационала (Коминтерна), совершила разворот на 180 градусов, когда в 1939 году был подписан пакт между нацистами и Советами (это нанесло партии больший ущерб, чем любое другое событие в ее истории). В 1956 году в партийных рядах возник кризис из-за венгерских событий, в ходе которого из партии вышли многие видные члены, в том числе, Томпсоны и Самуэль. Все это в период после Второй мировой войны лишило КПВ того успеха на выборах, о котором она страстно мечтала.
Некоторые коммунисты тайком шпионили в пользу России. Многие другие с энтузиазмом посещали СССР, а после войны и его страны-сателлиты. Но большая часть коммунистов чаще всего черпала политическую энергию из источников, находившихся ближе к дому. Да, коммунисты были интернационалистами с глобальными политическими замыслами. Да, зачастую они были наивны, а иногда не верили в сталинские преступления, в советские интересы, а порой и в сам глобальный революционный проект. Но не только Советский Союз заставлял их каждый день вести чрезмерно активную политическую жизнь. В большинстве случаев люди становились коммунистами и преданными борцами за рабочее дело во время кампаний на предприятиях, по месту жительства, в ходе антифашистских и антиимпериалистических выступлений.
Те, у кого возникает искушение снисходительно и высокомерно относиться к британским коммунистам, должны помнить, что в те времена коммунистов часто заносили в черные списки, на них накладывали политические запреты, а их карьера оказывалась под угрозой.
Те из нас, кто знает об этом или вырос в этой среде, вряд ли станут спорить с высказываниями таких писателей как Рафаэль Самуэль, Давид Ааронович (David Aaronovitch) и Кеннет Ньютон (Kenneth Newton). Все они пишут о том, что Коммунистическая партия Великобритании, несмотря на все ее причуды и предубеждения, была сплавом огромной политической преданности и прагматизма в истинно британской манере.
У КПВ был моральный кодекс, взявший больше от Библии, нежели от большевиков. Олицетворением этого кодекса стал один британский делегат Коминтерна, который на ежегодном заседании выдвинул возражение против одного предложения, поскольку голосование за это предложение влекло за собой ложь. Остальные делегаты Коминтерна встретили его выступление смехом.
Ньютон был очень недоволен и даже отчаивался из-за того, что власти на каждом повороте с подозрением относятся к его исследованиям. Тем не менее, в 1969 году он попытался написать один из немногих аналитических обзоров коммунистической партии. В своей довольно сухой работе «Социология британского коммунизма» Ньютон пришел к выводу, что британские коммунисты «конечно же, преданы общему делу и идеологии, но в своих воззрениях проявляют больше прагматизма, сомнений и человечности, а иногда и неожиданной осторожности». Я думаю, что это правда. Может показаться, что коммунисты были довольно странными романтиками, и в определенной мере это действительно так; однако в других отношениях они были вполне обыкновенными людьми.
Как человек, который вырос в коммунистической семье из среднего класса, а в двадцать с небольшим лет отошел от партии, я нахожу, что все это соответствует моим собственным жизненным впечатлениям и опыту. Мои родители родились в 1916 году, а умерли в 1986 и 1995 годах. Таким образом, их жизнь совпала по времени с периодом существования Советского Союза и Коммунистической партии Великобритании. Но когда безнадежность их дела в конце 20-го века стала очевидна, они часто говорили о том, что прежде всего преданы своей партии и своим друзьям из ее состава, а не Советскому Союзу. Партия на такую преданность часто отвечала взаимностью, хотя на практике была не столь монолитна, как в теории, что мог бы подтвердить покойный историк-марксист Эрик Хобсбаум (Eric Hobsbawm) и многие другие.
Нельзя сказать, что Советский Союз находился на обочине мировоззрения британских коммунистов. Это не так. Он всегда присутствовал на заднем плане. Этот факт подчеркивают мои первые детские воспоминания. Это воспоминания о смерти Сталина. Мысленно я до сих пор вижу, как моя мать читает об этом в Daily Worker. Мои современники, скорее всего, запомнили другие события, скажем, коронацию или финал кубка Англии 1953 года, названный именем Стэнли Мэтьюза. Я не помню эти события, однако не чувствую себя обделенным из-за такого невежества. Напротив, у меня есть любопытное ощущение, что я входил в число избранных.
Большинство коммунистов, которых я знал в детстве, то есть, в 1950-е годы, по-прежнему видели в СССР общество нового типа, и надеялись — но в основном верили — что со временем оно станет лучше. Коммунисты были оптимистами. Они верили в прогресс. Они были странниками, отправившимися в долгое путешествие. Законы истории, как они их понимали, были на их стороне, потому что так говорил марксизм. Они считали себя людьми современными, хорошо информированными, стоящими на стороне рационализма, науки и будущего.
Когда родители брали меня на похороны лидера партии Гарри Поллита (Harry Pollitt) в 1960 году, где Поль Робсон пел песню Joe Hill, и на похороны бывшего депутата парламента от КПВ Вилли Галахера (Willie Gallacher) в 1965 году, во время которых люди на улицах отдавали ему последнюю дань, подняв вверх стиснутые кулаки, золотые дни партии были уже в прошлом. Но я считал, что ей принадлежит будущее.
По крайней мере, до середины 1960-х годов такая точка зрения имела право на существование. Ее главным олицетворением был Юрий Гагарин, чью фотографию я с гордостью повесил в 1961 году на стене в своей комнате. В то, что за Россией будущее, верили не только ее безоговорочные сторонники, но и некоторые противники коммунистов. Если вы перечитаете речь Гарольда Вильсона (Harold Wilson) о «белом калении технологий», которую он произнес в 1963 году, то обнаружите, что в ее основе лежит аргумент о том, что Британии нужна научная революция, а иначе ее может обогнать СССР.
В то же время все мы понимали, что находимся в меньшинстве. Коммунистическая партия Великобритании никогда не была многочисленной. Она была просто крохотной по сравнению с коммунистическими партиями Франции и Италии. На пике своего расцвета в конце Второй мировой войны она насчитывала около 50 тысяч членов. КПВ была мелкой рыбешкой в обществе таких акул как Консервативная партия, у которой, согласно ее заявлениям, в 1950-х годах было 2,8 миллиона членов, или лейбористы, которых было более миллиона. И хотя «коммунистическое голосование» в то время было феноменальным явлением, особенно в Глазго, в шотландской области Файф, в долинах Уэльса и в лондонском Ист-Энде, те 102 тысячи голосов, что были отданы в 1945 году за коммунистов (тогда два члена КПВ стали депутатами парламента), явились самым крупным электоральным успехом британской компартии.
Британские коммунисты известны тем, что оказывали несоразмерное своей численности влияние. Самым заметным влиянием они обладали в сфере промышленности. Это была пролетарская партия — даже в большей степени, чем КПСС. В пору расцвета КПВ треть ее организаций находились на заводах и фабриках, что вызывало у коммунистов огромную гордость. Особенно прочные позиции коммунисты занимали в инженерной среде, но они также пользовались ощутимым влиянием в кооперативном движении, в системе высшего и среднего образования, и в бесчисленных общественных организациях, в том числе, из сферы искусства, особенно театра. Коммунисты сыграли решающую роль в довоенном движении безработных и в послевоенном движении за мир. Кроме того, они были весьма заметны среди квартиросъемщиков муниципального жилья, борцов за гражданские свободы и бомжей.
Поскольку партия была невелика, в ее влиянии присутствовал элемент случайности, а ее воздействие носило локальный характер. Партия была сильна в Шеффилде, но у нее были слабые позиции в Ливерпуле. Коммунисты Хартфордшира в 1930-х годах занимали более левые позиции, чем все остальные, а коммунисты Суррея в 1960-е годы решительно выступали на стороне Советов.
Один российский критик КПВ начального этапа ее существования осуждал партию за то, что она является «обществом близких друзей», а не дисциплинированной силой. Партия никогда не утрачивала это качество. Кроме того, у нее был свой собственный язык и правила. Если ты был коммунистом «с партбилетом», от тебя требовалась дополнительная «активность». Товарищи по партии занимались «партийной работой», «заводской работой» или «университетской работой», как мой отец. Всем заправлял «политический комитет». Собрания проходили по-деловому. Собрания в первичных организациях нельзя было пропускать ни в коем случае. Коммунисты платили «взносы», а им в партбилетах ставили соответствующие штампы. В некоторых собраниях могли участвовать только коммунисты, платящие «членские взносы». «Прогрессивных людей» надо было переманивать на свою сторону. Коммунисты продавали «литературу», которую получали в «партийных комнатах», где также проводился базар Daily Worker (по крайней мере, так было в Лидсе). Карьеристов считали плохими людьми, но еще хуже относились к доносчикам. Самыми мерзкими в рядах коммунистов считались троцкисты.
Кроме того, партия была общественной организацией и системой социальной поддержки. В ее рядах были партийные врачи, партийные электрики, партийные продавцы автомобилей. Мои родители наняли партийного садовника, который воевал в составе интернациональных бригад. Все знали, кто из членов партии разбирается в винах, кто в древнегреческом искусстве, кто в сельском хозяйстве. Считалось, что браки надо заключать внутри партии. К романам с консерваторами относились неодобрительно (я узнал это на личном опыте). Если ты вдруг оказывался в чужом городе далеко от дома, партия могла найти тебе ночлег. Члены партии, а также их дети обычно читали такие книги, о которых беспартийные понятия не имели. Если ты говорил по-русски, это придавало тебе особую загадочность. К Шотландии, где родились многие партийные руководители, всегда относились с особым почтением, не только из-за ее пейзажей и музыки, но и по причине воинственности жителей.
Все это порой имело длительные последствия. Самуэль писал: «Как и у многих других коммунистов моего поколения, во мне сочеталось мощное чувство обособленности и жажда признания, стремление к демонстративному неповиновению и желание быть обычным человеком из толпы». Такая двойственность была свойственна еврейским коммунистам, но она была характерна и для других коммунистов, а также для самой партии. Она сохраняется по сей день. Я чувствую, что это моя отметина на всю жизнь. Наверное, у других точно такое же ощущение.
Но в 1960-е годы эти прочные узы начали ослабевать. Самуэль пишет об «ощущении критической ситуации», которое убеждало коммунистов в том, что они живут в период тектонических сдвигов. Но постепенно это чувство стало ослабевать перед лицом поражений и неудач. Если раньше коммунисты смотрели на мир как на арену непрекращающейся эпической борьбы, то теперь это чувство начало исчезать. Да и в самом коммунистическом движении произошел раскол между Россией и Китаем. Те резкие различия, которые существовали между рабочим и средним классом, постепенно стирались. 60-е годы стали временем культурных бунтов. Когда я учился в университете, коммунисты обоих полов отращивали длинные волосы и носили джинсы, однако студенческий парторг продолжал ходить в костюме с галстуком и осуждал джинсовую одежду как проявление американизма. Эти и многие другие противоречия привели к затяжной агонии коммунизма, которая наступила в 1980-х годах.
Советский Союз распался по двум основным причинам. Эта система не работала, и ее отвергло большинство людей. Такой вердикт был окончательным и справедливым. Слабеющая британская компартия отдалилась от Советского Союза задолго до его кончины, но все равно разделила его судьбу. В ее рядах началась борьба между старомодными сторонниками жесткой линии и более либеральными «еврокоммунистами», которой пресса уделяла гораздо больше внимания, чем всем прочим событиям в истории компартии.
Когда распался Советский Союз, Коммунистическая партия Великобритании утратила последовательные и ясные ориентиры и цели, а также свое прежнее мировоззрение. В итоге она поступила весьма достойно, объявив о самороспуске (хотя ее остатки, назвавшиеся Коммунистической партией Британии, продолжают существовать). Она перестала отделять себя от британского общества, и просто растворилась в нем. Это был закономерный несентиментальный итог для такой рационально мыслящей партии. Но поневоле возникает сентиментальное чувство утраты, когда думаешь о том, что пепел этого «общества близких друзей» развеяли, наконец, над британской землей.
Мартин Кетл — заместитель главного редактора The Guardian.
