Глава 5: Строгая изоляция
На пятой неделе моей работы в тюрьме меня попросили заняться обучением нового сотрудника. Это черноволосый белый мужчина в возрасте около 40 лет. Он рассказывает, что работал контрактником в Blackwater и Triple Canopy в Афганистане и Ираке и надеется скоро вернуться в Афганистан. «Там я уничтожал дерьмо вроде террористов, которые взрывали школы. Там не было этой политкорректности, которая здесь повсеместно распространена, — по его словам, с заключенными тут обращаются слишком мягко. — У них есть права и прочая ерунда. Да пошло бы это все».
Я показываю ему, как открываются двери и как нужно вызывать подмогу, и говорю, что скоро мы начнем выпускать заключенных на обед. «В смысле?! — испугался он. — Ты просто откроешь двери и выпустишь их? Да ладно!»
Он считает, что им в принципе не надо выходить. «Нахрена? Только при возникновении чрезвычайной ситуации. Или план каких-то мероприятий, или что-то подобное. Я бы создал условия в тюрьме настолько невыносимыми, что возвращаться бы не захотелось. Когда я был маленьким, моя мама жила в Миссисипи. Там были рабочие бригады, которые были одеты во все оранжевое и в цепи. Каторжники или как там их? Вот это правильный подход. Пусть все будет настолько жестко, чтобы они не захотели возвращаться».
«Поверь здесь и так все плохо, — говорю ему я. — Людей тут постоянно увозят с ножевыми ранениями». За последние шесть недель как минимум семь заключенных получили подобные травмы. Пока все возвращаются с обеда, я слышу по радио: «„Синий код" в блоке „Вяз"! „Синий код" в блоке „Вяз"!» Охранник судорожно просит доставить носилки. Несколько заключенных устроили поножовщину; а сколько в драке участвует людей они подсчитать не могут.
— Все сюда, на уровень! — кричит Бэкл на слоняющихся без дела заключенных.
— Да черт возьми, — говорит один из них. — У нас опять долбанный «Синий код».
Бэкл свистнул. Мы отправляем всех обратно в камеры, и я выхожу на аллею к блоку «Ясень», чтобы посмотреть, что же происходит.
Минуту спустя на специальной грузовой каталке вывозят истекающего кровью заключенного, и я возвращаюсь внутрь. Несколько человек было ранено; я слышал, что у одного из них 30 ножевых ранений. Чудом никто не умер.
Тремя днями позже, два зэка из блока «Ясень» пытались зарезать друг друга на моих глазах.
Спустя неделю после этого случая, другой заключенный был ранен и избит в блоке «Вяз». Говорят, что он получил больше 40 ножевых ранений. В это же время мисс Прайс увольняется, после двадцати пяти лет работы. Она говорит, что устала от всего этого. Вскоре после того, как она уходит, одного из заключенных избивают и протыкают заточкой щеку в блоке «Береза», а другого пытаются зарезать в «Кипарисе».
Трудно представить, что кого-то могут зарезать в изоляторах. Как туда попадают заточки? Как заключенные достают друг друга? На следующее утро после происшествия в блоке «Кипарис» я слышу, как помощник директора Уорден Паркер (Warden Parker) разговаривает по рации, давая кому-то из техслужбы указание прийти и укрепить двери камер. Месяц назад он сказал нам, что некоторые заключенные в блоке могли справится с дверными петлями. За месяц до этого мистер Такер, командующий SORT, говорил о том же. По-видимому, эту проблему так и не решили.
Мисс Кэлэхэн (настоящее ее имя), начальник смены в блоке «Ясень», рассказывает, что у них в корпусе была та же проблема еще до того, как я пришел к ним работать. Она указывает на общую камеру D1 и рассказывает, что в течение двух месяцев они с Бэклом просили вышестоящих лиц починить дверь. Как минимум один заключенный подал жалобу по этому поводу. «Я несколько раз открывал ее ногой», — говорит Бэкл. Он даже показал надзирателю, как он это делал. Однажды вечером двое заключенных открыли дверь снаружи, судя по всему, оставшись незамеченными надзирателями этажа. Один из них пронес 20-сантиметровый нож, а другой — ледоруб. Согласно материалам уголовного дела, эти двое нашли другого, жившего на этом этаже, и нанесли ему 12 ударов в лицо, голову и торс. Один из нападавших предупредил, что убьет любого, кто позовет охрану, так что пострадавший истекал кровью и лихорадочно ждал, пока кто-нибудь придет на обязательную проверку раз в полчаса. Неудивительно, но никто так и не пришел. Он истекал кровью в течение полутора часов, пока надзиратель не пришел для пересчета заключенных. Тот зэк провел 9 дней в лазарете.
«И только на следующий день, сынок, они починили эту дверь!» — рассказала мисс Кэлэхэн.
Бэкл хотел бы, чтобы здесь было проведено журналистское расследование. Он жалуется, что в других тюрьмах заключенным дают новые сроки за нападение на соседей, но здесь их просто отправляют в изоляторы и редко переводят в другие тюрьмы с более строгим режимом. «CCA считает каждый долбанный доллар! — шипит Бэкл. — Вот почему мы так жалуемся на то, что нам не повышают зарплату. Все, что они хотят — как можно больше денег».
Высокий уровень насилия зафиксирован в нескольких тюрьмах CCA. Согласно данным администрации штата Огайо, после того, как Коррекционное учреждение Лейк-Эри было куплено CCA в 2011 году, нападения одних заключенных на других выросли на 188%, а на сотрудников тюрьмы — более чем на 300%. (В докладе государственного тюремного инспектора от 2015 года, представленном CCA, утверждается, что в Лейк-Эри ситуация «радикально улучшилась», и эта тюрьма «превосходит некоторые государственные учреждения».) В 2009 году штат Кентукки отказался повышать суточную оплату CCA в одном из учреждений, поскольку в тюрьме CCA совершалось вдвое больше насилия, чем в государственной, а также потому, что сотрудница с суицидальными наклонностями пронесла на работу оружие и застрелилась в кабинете надзирателя. В настоящее время статистики относительно насилия в публичных и частных тюрьмах нет. Последнее исследование проводилось Министерством юстиции в 2001 году, и в нем выяснилось, что в частных тюрьмах на 38% больше нападений одних заключенных на других, чем в государственных.
Но так ли точны эти данные? Если бы я не работал в Уинне и исследовал эту тюрьму более традиционными средствами, я бы так и не узнал, сколько здесь на самом деле насилия. Пока я здесь нахожусь, я слежу за каждым нападением, которое вижу или о котором слышу от надзирателей или очевидцев. За первые два месяца 2015 года ранения получили по меньшей мере 12 заключенных. Компания обязана докладывать обо всех серьезных нападениях в DOC, но записи DOC показывают, что за первые 10 месяцев 2015 года CCA доложила только о пяти (CCA заявляет, что докладывает обо всех нападениях, и что DOC, возможно, иначе классифицировало эти инциденты).
Говорится об этом или нет, на седьмой неделе моей работы надзирателем насилие выходит из-под контроля. Поножовщины случаются так часто, что 16 февраля тюрьма переходит в закрытый режим. Ни один заключенный не имеет права покинуть уровень. Места прогулок пусты. В рекреационных дворах собираются вороны и лужи воды. Корпорация прислала еще больше людей в черном. Они ходят вокруг тюрьмы маршем. На лицах некоторых маски.
Новая команда SORT, в которую вошли надзиратели со всей страны, постепенно проверяют тюрьму. Надзиратели из DOC продолжают приходить, а CCA также посылает собственных надзирателей из других штатов. Напряжение на пределе. Только работающие на кухне заключенные могут покидать свои камеры. Раздача еды становится ежедневной битвой. Заключенные набегают на тележку и уносят все, что могут.
«CCA не имеет права управлять этим местом, — кричит мне один заключенный через день после активации закрытого режима. — Постоянно приходится быть взаперти, так невозможно работать, школа и все остальное тоже не могут функционировать, потому что все в изоляции».
Тут вмешивается другой заключенный: «Сколько я тут нахожусь, постоянно случается поножовщина. В других тюрьмах такого нет, потому что там есть власть. Там есть контроль. Тут никакого управления, вот постоянно что-то и происходит. Нужно начинать с верхов, смекаешь? Если начальники правда и хотят контролировать это место — черт возьми, наймите рабочих! Но тут все же думают только о деньгах. Да поубивайте тут друг друга. Им в принципе плевать на все».
Однажды в блок «Ясень» пришел бывший начальник государственной тюрьмы. «Я не знаю, что тут происходит, но думаю ничего хорошего. Я уверен, здесь что-то катится к чертям».
Я спрашиваю, отличается ли Уинн от государственных тюрем. «Ты даже не представляешь как. Слишком тут у вас свободно». Он говорит, что если бы это была его тюрьма, тут было бы по четыре надзирателя на уровень, а не по два. В его тюрьме надзиратели получают минимум 12.5 долларов в час. Если они идут учиться в полицейскую академию, то получают еще по 500 долларов сверху. Каждый раз, когда они проходят ежеквартальную проверку физической подготовки, им доплачивают еще по 300 долларов. Начальное обучение занимает 90 дней. Я говорю ему, что здесь оно продолжается всего 30. «Да вы что, смеетесь? Я этим занимался 16 лет. Для меня это свободная тюрьма. Слишком много тут всякого дерьма происходит, не так ли?» Он говорит, что CCA может потерять свой контракт.
Однажды в «Ясень» прибывает другая команда SORT. Один офицер в маске следит за всеми с перцовым пистолетом в руках. Другие стоят рядом, едят печенье и пирожные и запивают Mountain Dew. Они открывают двери на этажах, выбрасывают оттуда вещи, потрошат матрацы. Они находят там наркотики и мобильные телефоны. Бэкл пытается не дать им взять кофе заключенных или уничтожить их поделки из спичек. Их чрезмерное усердие раздражает его. «Я смотрю тут многие считают, что раз эти люди сидят, то они все здесь кучка дерьма. А я вижу это так — они что-то натворили и теперь отбывают за это наказание».
Как только сотрудники SORT покидают помещение, заключенные начинают кричать мне, что у них забрали вещи, проклиная меня за то, что я не постоял за них.
Во время изоляции Магазинчик просит меня выпустить его с уровня. Поскольку столовая закрыта, заключенные крайне нуждаются в его услугах. Магазины для заключенных пропадают, многие отчаянно ищут сигареты. Они просят меня передавать всякие вещи с уровня на уровень, но я отказываюсь, в основном потому что знаю, что если соглашусь, просьбы не прекратятся. Магазинчика я не выпускаю. Я говорю ему, что на виду у всех это делать слишком рискованно. Целыми днями он просто лежит на кровати, уставившись в потолок.
Его должны выпустить через пять дней, но он все еще не знает, куда пойдет, когда выйдет.
— Тебя разве не во вторник выпускают?
— Да вроде, — отвечает он.
Закон штата Луизиана не разрешает досрочное освобождение, если нет адреса, по которому заключенный сможет потом жить. Только что откинувшиеся бывшие зэки должны оставаться в пределах штата, а его мать живет, например, не в Луизиане. Не имея на свободе никого, кто мог бы ему помочь, он вынужден надеяться на то, что CCA договорится с приютом. Магазинчик говорит, что он решил вопрос с администрацией тюрьмы.
— Они просто тебя здесь держат?— с недоверием спрашиваю я.
— Ну как-то так. Да я даже не злюсь, бро. Я просто знаю, что мой день близится. Я этого ждал много лет. Я не злюсь.
Я спрашиваю ответственного по делу Магазинчика о его ситуации. «Ему, возможно, и полагается выйти, — отвечает тот. — Но до тех пор, пока у него нет адреса, ноги его не будет на свободе. Ничем не могу ему помочь».
«Они никого не хотят выпускать, — говорит мне Магазинчик. — Чем дольше они нас держат, тем больше они зарабатывают. Понимаешь?»
Один из членов SORT говорит мне, что они останутся в Уинне на несколько месяцев. Вчера они нашли в блоке «Вяз» 51 заточку, то есть примерно по одной на семерых заключенных. Данные DOC показывают, что за первые четыре месяца 2015 года в Уинне нашли почти 200 видов оружия. Это значит, что Уинн стала самой вооруженной тюрьмой штата, где объем конфискованного оружия на одного человека в пять раз превышал показатели «Коррекционного центра Аллен», а показатели «Анголы» — в 23 раза. «Они готовятся к войне», — говорит один из надзирателей на утренней пятиминутке.
Сержант Кинг остается в блоке «Ясень». Как только он собирается уходить, люди начинают кричать со своих уровней «Что черт возьми с магазином?» Уже три недели никого не пускают в столовую. Озлобленные заключенные стоят у решеток. «Вы спровоцируете здесь бунт», — говорит один из них Кингу.
Бэкл нервничает. «Если они начнут кидать все это дерьмо, встань вот сюда, тут тебя не достанут», — говорит он мне, указывая на вход. Меньше недели назад заключенные подняли бунт в частном центре содержания мигрантов в Техасе. Я видел, как здешние заключенные видели это в новостях.
Я иду к одной из общих камер.
— Никакой переклички не будет! — кричит на меня один из заключенных.
— Ни один надзиратель сюда не придет, пока мы не пойдем в столовую.
— Да! Мы только за!
— Мы сделаем все, черт возьми, чтобы попасть на восьмой канал.
— Вы рискуете своей жизнью, черт побери, чтобы играть в эти гребаные игры!
— К черту пересчет! Приведите нам начальника тюрьмы!
Кинг подходит к одной из камер.
— Дайте мне шанс. Прежде чем начнете упираться, прежде чем откажитесь. Потому что иначе сюда приведут сотрудников SORT.
— Нам плевать на это!
— У меня, черт возьми, даже мыла нет! Ничего нет! Дезодоранта нет, сигарет нет! Как в дерьме живем!
Я не хочу, чтобы они считали, что мы испугались, поэтому я хожу по этажу. Все заключенные в ярости. Я чувствую, что грядет взрыв, и хочу бежать. «Удивлен, что никто тебя еще не тронул, — говорит белый бритоголовый заключенный с холодными и сосредоточенными глазами. — Они тебя достанут».
Несколько лет назад в тюрьме CCA с низким уровнем безопасности в штате Миссисипи возник бунт из-за плохой, по мнению заключенных, медпомощи и плохого питания. Одного из надзирателей избили до смерти. Когда Алекс Фридман, бывший заключенный CCA и акционер компании, попросил минуту молчания в память об умершем на корпоративном совещании в 2013 году, совет директоров отказался удовлетворить просьбу (тогда CCA заявила, что уже «почтила его память иначе»).
Кинг зовет нас с Бэклом к двери.
— Слушайте, тут очень напряженно.
— Да ладно, — отвечает Бэкл.
— За два дня нашли 75 заточек. Эти уроды опасны и я не хочу, чтобы вы ходили к ним в камеры и не хочу, чтобы вы кого-то выпускали. Сейчас, если все не уладить, у вас тут будет бунт. А эти шишки не станут ничего предпринимать, только прострелят им задницы перцем.
Он уходит.
Позже к нам приходит надзиратель тюрьмы CCA из штата Теннеси поговорить с заключенными. «Вы говорите, что с вами здесь жестоко обращаются, у меня тут много людей. Если хотите вести себя как беженцы и животные, мы вам это устроим». Заключенные не отступают.
Спустя пару часов приходят SORT и отводят заключенных в столовую.
Резкая перемена
Изоляция длится в общей сложности 11 дней. Когда она заканчивается, Магазинчик встает у решетки, ожидая, когда я выпущу его поработать на этаже. Я его игнорирую. Он меня умоляет, но я непреклонен. Я убедился в том, что он считает, будто имеет на меня влияние, но я не могу понять, почему. Я начинаю подозрительно относиться к его дружелюбию и сомневаться, а не манипулирует ли он мной. Я начинаю говорить с ним как со всеми остальными заключенными, и он с недоумением смотрит на меня. Когда он слишком долго задерживается в столовой, пока я держу дверь открытой, я ее захлопываю и оставляю его поволноваться внутри. Он зовет меня, когда я ухожу. Я чувствую вину, но длится это лишь мгновение.
Дата его выхода на свободу наступила и прошла. Когда я делаю подсчет заключенных, то вижу его на кровати. Он перестал смотреть на меня, когда я прохожу мимо.
Один из заключенных задает мне вопрос.
— Слушай, в чем проблема?— начинает он, опираясь на метлу.
— Какие проблемы?— кратко спрашиваю я.
— Слушай, только спокойно. Мы просто разговариваем. Расслабься. Почему ты такой агрессивный, когда я с тобой разговариваю?
— Да не агрессивный я!
— Нет-нет-нет. Ты как-то резко изменился. Что, черт побери, не так-то?
Я пытаюсь ему втолковать, что руководство давит на нас, чтобы мы стали строже. Это правда, но это не все. Я вижу, как готовятся заговоры. То, что я раньше воспринимал как безобидное непослушание, теперь представляется личными нападками. Когда заключенный с физическими увечьями не выходит вовремя из душа, я уверен, что он меня испытывает, пытается меня сломить, доминировать надо мной. То же можно сказать, когда я вижу, что зэки в дневное время лежат под одеялами или стоят у решеток. Правила как таковые меня не волнуют; многие из них не имеют логики. Но я постоянно думаю, будто люди нарушают их передо мной, чтобы сломить мою волю. Весь день я пишу донесения на заключенных. Я складываю эти документы в стопку один за другим, иногда доходит до 25 дисциплинарных выговоров за день. Некоторые заключенные умны, они знают, как меня вывести из себя, не нарушив при этом правил. Поэтому я выворачиваю их кровати и ищу повод наказать.
Все это я забираю с собой. Иногда, когда я заезжаю заправиться по пути с работы домой, то замечаю, буквально на секунду, что внимательно рассматриваю чернокожих мужчин, приезжающих на заправку. Когда я играю на бильярде в местном баре, то представляю себе — и каждый раз надеюсь на это — что белый мужчина в охотничьем камуфляже, играющий со мной, что-нибудь сотворит, чтобы спровоцировать драку.
Однажды главный по смене говорит мне пройти в кабинет капитана. Я нервничаю, потому что раньше этого никогда не случалось. Он сидит за столом. «Я считаю, что вы очень сильный сотрудник, — говорит он мне. Я расслабляюсь, потому что это моя оценка как работника. — Я думаю, что вы очень точны, по крайней мере, у вас есть способности к этому. Вы просто такой человек. И вы отправились в блок „Ясень", взяли быка за рога и продолжили в том же духе. Такое впечатление, что ребята там начали понимать, так теперь будет работать этот корпус. Вот так им будет управлять Бауэр».
На экране компьютера перед ним написано: «Это выдающийся сотрудник, он берет на себя ответственность, он надежен и строг, он отличный кандидат на повышение».
«Это то, каким мы вас считаем. Я просто думаю, что вам нужно оставаться непреклонным в своей работе. Держитесь этого курса». Я не сдерживаюсь и начинаю расплываться в улыбке.
Даже после снятия изоляции сотрудники SORT не покидают тюрьму. Они патрулируют зону прогулки, обыскивают случайных заключенных и постоянно проверяют уровни. Однажды утром, когда приезжаю на работу, то вижу снаружи тюрьмы белые автобусы. На утренней пятиминутке присутствуют около 15 начальников и надзирателей из государственных тюрем со всего штата. На трибуну поднимается начальник Уинна. «Наши друзья из Коррекционного департамента Луизианы приехали нам помочь», — говорит он. Это момент, которого мы все боялись. Они берут власть? Мы потеряем работу?
Начальник тюрьмы и два офицера из Анголы следуют за мной и Бэклом в блок «Ясень». Один из них говорит нам, что они забирают заключенных, которые слишком дружелюбно настроены по отношению к персоналу и переводят их в другие тюрьмы. Он также говорит, что сотрудники проходили тестирование на детекторе лжи. Некоторые уже отказались от этого и ушли с работы. Когда он об этом говорит, я начинаю нервничать. Я иду в туалет и просматриваю свой блокнот. Я вырываю свои записи, бросаю их в унитаз и смываю их секунд десять.
Когда наступает время очередной переклички, надзиратели из Анголы свистят в свисток и приказывают всем сидеть на койках смирно. Мы никогда такого не делали. Они говорят нам, что если мы привыкнем считать людей, когда они спят под одеялами, мы можем в конце концов сосчитать кого-то, кто уже умер. Все заключенные без колебаний садятся. Пока здесь офицеры DOC, все тихо и спокойно. Они заставляют заключенных проходить через металлоискатель, когда те заходят в корпус, а мы с Бэклом уводим их на их уровни. Теперь мне не так страшно, что на меня нападут, и некоторые заключенные говорят, что им тоже стало лучше. Но другие говорят, что как только DOC уйдет, все опять будет как раньше. «Это как будто папа с мамой вернулись домой, — говорит один из них. — А как только они снова уезжают в отпуск, дети опять хулиганят».
Надзиратели Уинна вежливы с офицерами DOC, но между собой говорят о них как об элитарных полудурках. Похоже, будто некомпетентность заменили чрезмерным рвением. Офицеры DOC выговаривают нам за то, что мы разрешаем заключенным курить внутри, и когда они видят на мониторах, что кто-то курит, то находят его и обыскивают на глазах у всех. Когда я сажусь на стул, чтобы сделать перерыв, офицер DOC наблюдает за мной в монитор в кабинете дежурного и приказывает мне пойти в телевизионную комнату одного из уровней. Там есть заключенный, у которого повисли штаны. Он приказывает мне, чтобы я велел ему их подтянуть.
«Это место пронизывает тебя»
Три дня спустя офицеры DOC уезжают, и наведенный ими порядок улетучивается вместе с ними. Надзиратели возвращаются к своей привычной рутинной работе, а заключенные сопротивляются больше прежнего. Паркер, однако, ликует: CCA приперли к стенке. «Великий штат Луизиана приехал в Уинн, чтобы нас проучить», — говорит он нам на утреннем собрании. Из разговора с сотрудниками офицеры DOC выяснили, что работники «проносили целые горы моджо», — синтетической марихуаны, — и занимались сексом с заключенными. Одна из сотрудниц призналась: «Заключенный помог меня почувствовать себя красивой. Почему бы мне его не полюбить? Почему бы мне не приносить нужные ему вещи, если вы отказываете ему в этом»?
Позже тем же утром, я напрягаюсь, когда в блок заходит мой старый инструктор Кенни. «Начальник тюрьмы попросил меня найти кого-нибудь компетентного и готового стать лидером. Из всей команды я выбираю тебя. Если ты хочешь попасть наверх, я об этом позабочусь. Я займусь твоей подготовкой для следующего уровня», — говорит он мне с легкой улыбкой на лице. На работе я провел два месяца.
Все следующие дни я слоняюсь по уровням туда-сюда в установленное время и гавкаю на заключенных, чтобы они сидели на своих койках. Если они спят, я пинаю их кровати. Те, которые не подчиняется, попадают в мой специальный журнал.
В конце долгого дня я иду по коридору. Когда я выхожу, то встречаю главного психиатра — Мисс Картер.
— Ну как вам тут, нравится?— спрашивает она.
— Да пойдет. Иногда даже весело, — отвечаю.
— Это место пронизывает вас, не так ли? Кто-то спросил меня, не слишком ли мы разборчивы в отношении того, кого нанимаем на работу, — продолжает мисс Картер, когда мы проходим через передние ворота. — Я сказала: «Я бы и рада согласиться, но на самом деле мы берем даже калек и ленивых. Да вообще, берем кого только можем привлечь!» — смеется она. — Когда попадаешь на такое дно, готов согласиться на кого угодно. А потом нам попадаются хорошие люди, вроде вас. Но это скорее исключение.
Снаружи слышно кваканье лягушек и пение сверчков. Воздух сладкий и ароматный. Сейчас, как и каждый вечер после смены, я делаю вдох и пытаюсь вспомнить, кто я на самом деле. Мисс Картер права. Это место проникает в меня. Граница между гневом и удовольствием размывается. Когда я кричу — чувствую себя живым. Я с удовольствием говорю «нет» заключенным. Мне нравится слышать, как они жалуются на мои отзывы о них. Мне нравится игнорировать их, когда они просят дать им перерыв. Когда они развешивают свои вещи сушиться в телевизионной комнате, что запрещено, я забираю все белье и испытываю удовольствие, когда они кричат на меня со второго уровня. Во время строгой изоляции, когда заключенные блока «Ясень» грозились поднять бунт, я надеялся, что появятся сотрудники SORT и распылят газ по всему блоку. Все бы кашляли и задыхались, включая меня, но это было бы хорошо, потому что это была бы движуха. Только это и важно.
И все это до конца моего рабочего дня. Пока я иду домой, я думаю над тем, кем становлюсь. Мне стыдно за нехватку самоконтроля, за растущую жажду наказывать и мстить. Мне страшно от понимания того, что между тем «я» дома и «мной» в тюрьме — огромная разница. Вместо одного бокала вина за ужином я теперь выпиваю три. Пока я засыпаю, звуки из «Ясеня» преследуют меня. Мне снятся монстры и люди за решеткой.
Однажды поздно ночью в середине марта меня будит жена. Джеймс Уэст, мой коллега из Mother Jones, недавно приехавший в Луизиану, чтобы снять видео для моей истории, не вернулся после того, как поехал снимать ночную панораму Уинна. Что-то не так. На телефон Джеймса отвечает шериф гражданского округа Уинн. Он говорит, что Джеймс будет находиться в тюрьме некоторое время. Я чувствую, как побледнел. У меня вертится в голове вопрос: «Меня они тоже заберут?» Мы в спешке пакуем все, что хоть как-то связано с моим расследованием и в 2 часа ночи заселяемся в гостиницу. Через несколько часов я звоню на работу и отпрашиваюсь, объясняя, что плохо себя чувствую.
В то же утро Джеймс говорит шерифу, что ему нужно позвонить. Шериф говорит: «Скажешь им, что ничего мы с тобой не сделали!». Потом закованного в кандалы Джеймса ведут на допрос. «Нам все равно, если ты собираешь разоблачительный материал для репортажа о CCA. Мы не имеем с ними общих дел. У нас из-за них уже были неприятности», — говорит ему заместитель шерифа. Полицейский штата добавляет: «Мне без разницы, если тот парень работает в тюрьме». Джеймс предполагает, что это он обо мне, и молчит.
Джеймсу предъявляют обвинение в незаконном проникновении на частную территорию. К вечеру за него вносят залог в размере 10 000 долларов, и его отпускают. «Пришли мне копию статьи, когда она будет готова», — говорит ему один из полицейских.
Мы забираем Джеймса на заправочной станции на окраине Уиннфилда и выезжаем за город. На следующее утро, ожидая свой кофе в вестибюле гостиницы, я вдруг замечаю сотрудника SORT в черной униформе и с лентами-наручниками. Неужели меня ищут? Мы выходим через боковую дверь, и когда я выезжаю на своем пикапе, то замечаю еще одного знакомого из тюрьмы. Мы возвращаемся в квартиру, лихорадочно собираем все в целлофановые пакеты и уезжаем. Мы проезжаем границу штата и оказываемся в Техасе. Странно, но мне как-то грустно.
Через пару дней я звоню в отдел кадров Уинна. «Это надзиратель Бауэр. Я звоню сообщить, что увольняюсь».
Сотрудница отдела кадров отвечает, что ей жаль это слышать: «Мне так не хочется вас терять. Оценка вашей работы была замечательной, и мы думали, что вы останетесь у нас работать, и надеялись на ваше повышение. Ну раз так, мне правда очень и очень жаль, мистер Бауэр. На будущее: если передумаете, то со всеми процедурами вы знакомы».
Эпилог
Когда Бэкл заехал в главные ворота Уинна после моего отъезда из города, охранник попросил его зайти к помощнику директора. «Что, черт возьми, я сделал?» — думал он. Заместитель директора тюрьмы Паркер спросил его обо мне. «Он был хорошим напарником. Мне нравилось работать с этим парнем. Он без проблем писал докладные на заключенных», — ответил ему Бакл. Он спросил, что случилось, но Паркер молчал. На выезде Бэкл поинтересовался у охранника на воротах: «Что с Бауэром-то случилось?»
Офицер ответил: «А ты разве не знаешь? Он был журналистом под прикрытием!»
Спустя 10 месяцев Бэкл рассказал мне об этом по телефону: «Да уж, я тогда посмеялся. Не знаю, помнишь ли, но однажды я сказал тебе, что было бы хорошо, если бы у нас было проведено журналистское расследование».
Новость обо мне разнеслась мгновенно. На следующий день после того, как я ушел, газета Уиннфилда сообщила, что я работал в тюрьме. Федеральные СМИ заинтересовались данным делом, а CCA выступили с официальным заявлением, где говорилось, что мой подход «поднимает серьезный вопрос» о моих «журналистских стандартах». Несколько охранников, с которыми я работал, сразу связались со мной. Мисс Кэлэхэн, которая уволилась до меня, потому что решила, что работа становится слишком опасной, написала мне в Facebook: «Да уж, парень, круто ты им задницы надрал!» Еще один написал мне на электронную почту: «Бауэр, вот это да! Для меня это честь. Нет слов».
Я попытался связаться со всеми, кого упоминал в этой истории, и попросить их рассказать о своем опыте работы в Уинне. Некоторые отказались. Другие не отвечали на мои звонки и письма, а нескольких я найти не смог. Однако, что меня удивило, некоторые были весьма разговорчивы. Магазинчик настаивает, что он и другие заключенные всегда знали: что-то происходит. «Да просто я никогда не видел надзирателя, который каждые пять минут достает свой блокнот, — поясняет он. — И все такие сразу: „А-а-а, парень, я знал, я знал, я знал"». Коллинсворт сказал, что, когда он узнал, что я журналист, то «подумал, что это круто». Кристиан подумал «о том же, о чем и большинство: „скорее бы уже прочитать статью"»!
От некоторых людей я не ожидал согласия на разговор. Одной из них была мисс Лоусон, заместитель начальника службы безопасности. Она рассказывала: «Они до смерти испугались, когда выяснилось, кто ты на самом деле. После того, как стало известно, что ты репортер, все говорили: „О Боже! О Боже!" DOC быстро потребовало от сотрудников пройти новую проверку биографических данных. Главный офис CCA послал сотрудников в Уинн, чтобы начать, как она говорит, „масштабное" расследование обо мне. Мисс Лоусон рассказала, что они собрали „все, на чем было твое имя". По иронии судьбы, все расследование сводилось к объекту, который, по моему мнению, символизировал мою трансформацию из наблюдателя в настоящего охранника тюрьмы: конфискованный мной в блоке „Ясень" телефон. „Мне звонили четыре-пять раз из-за этого телефона", — говорит Мисс Лоусон. — Все было похоже на то, что они обвиняют тебя в том, что ты принес его в тюрьму или что на нем была какая-то информация. Я им сказала: „Нет, он нашел его за фонтаном"».
После того, как я заполнил все бумаги, касающиеся этого телефона, и передал их мисс Прайс, они исчезли где-то в бюрократической волоките. Тайна пропавшего мобильного телефона превратилась в масштабное расследование, в ходе которого Кристиан и мисс Лоусон были уволены за якобы продажу телефонов заключенным. Они оба это отрицают, а CCA не стала возбуждать против них дело.
Мисс Лоусон также рассказала, что помощник директора Уорден Паркер прислал ей сообщение и мою фотографию и спросил, знает ли она меня. Когда она меня опознала, Паркер попросил удалить фото и «забыть, что он ей его посылал». Однако она сохранила его и отправила мне по электронной почте. Фото было сделано с экрана ноутбука, на котором играло видео со мной. Я немедленно узнал эту съемку: Джеймс снял его во второй половине дня, прежде чем его арестовали.
Когда Джеймс был задержан, он постарался спрятать свой фотоаппарат и все, что на нем было, несмотря на то, что был окружен сотрудниками SORT и полицейскими округа Уинн. На данной пленке видно, как один из окружных полицейских хватает камеру Джеймса, а он пытается ее удержать, говоря офицеру, что проверка ее и карт памяти будет незаконной. После того, как на Джеймса надели наручники и посадили в патрульную машину, двое полицейских не стали отключать свои портативные камеры. На видео зафиксировано, что члены SORT просматривают фотографии с камеры Джеймса. У шерифа не было ордера на обыск вещей моего коллеги, но, видимо, кто-то все равно его обыскал. Данные геолокации с фотографии, присланной мне Мисс Лоусон, указывают на офис шерифа (Шериф округа Уинн утверждает, что ему не было известно о том, что кто-либо проводил осмотр вещей Джеймса.).
В апреле 2015 года, спустя примерно две недели после того, как я покинул Уинн, CCA сообщила DOC о том, что они собираются разорвать свой контракт с тюрьмой, который должен был истечь в 2020 году. Согласно документам, которые DOC позже выслало мне, в конце 2014 года управление рассмотрело соблюдение контракта со стороны CCA и велело немедленно внести изменения в Уинн. Было найдено несколько проблем, связанных с безопасностью, включая сломанные двери и камеры, а также неиспользуемые металлодетекторы. DOC также обратилось с просьбой к CCA, чтобы те увеличили время отдыха и мероприятий для заключенных, улучшили обучение, наняли больше надзирателей, медработников и врачей-психиатров, а также психологов и решили проблему с «полным отсутствием технического обслуживания». Другим поводом для беспокойства, по словам главного надзирателя CCA, стал вопрос, поднятый DOC, который касался бонуса, выплаченного начальнику тюрьмы Уинн, что «вызывает пренебрежение основными потребностями». DOC также отметило, что CCA вынуждала заключенных платить за туалетную бумагу и зубную пасту, которые оплачивались государством, а также за стрижку ногтей. В своем обращении к своим акционерам, компания ни слова не проронила о каких-либо проблемах в Уинне; она сказала только, что тюрьма не приносила достаточно денег. LaSalle Corrections — компания, базирующаяся в Луизиане, в сентябре взяла управление на себя.
Некоторые надзиратели остались работать в новой компании, но многие ушли. Бэкл нашел работу на лесопилке. Мисс Кэлэхэн стала надзирателем в местной тюрьме. Один отправился проходить начальную военную подготовку. Другой стал охранником в Техасе. Некоторые сидят без работы. Помощник начальника тюрьмы Паркер перешел на ту же должность в другой тюрьме CCA. Некоторых заключенных из Уинна перевели в другой конец штата, а некоторых выпустили. Роберт Скотт все еще судится из-за своих ампутированных ног. Я все еще не знаю, за что большинство из них сидели, но я был шокирован, узнав, что Магазинчик сидел за вооруженное ограбление и изнасилование с применением физической силы.
Мать одного из заключенных узнала обо мне из новостей и попросила адвоката связаться со мной. Когда адвокат сказал мне имя ее сына — Дэмиен Кестли — я вспомнил про свой первый рабочий день, когда работал в блоке по предотвращению самоубийств. Прошел год с того момента, когда я поставил свой стул напротив него, в тот момент, когда он сидел на унитазе, а его тело было целиком покрыто одеялом для самоубийц. Он сказал мне «уматывать отсюда» и угрожал, что если я этого не сделаю, он «спрыгнет нахрен башкой вниз с кровати». Он несколько раз устраивал голодовку в знак протеста против ограниченного рациона и скудного психиатрического обслуживания. В июне 2015 года он повесился. Согласно заключению патологоанатома, он весил 32 кг.
По прошествии пяти месяцев после того, как я ушел из Уинна, Mother Jones получила письмо от юридической фирмы, представляющей интересы CCA. В письме намекали на то, что компания следила за моими недавними контактами с заключенными и наблюдала за мной в социальных сетях. Юрист CCA говорил, что я связан кодексом внутреннего распорядка компании, согласно которому «все работники обязаны хранить коммерческую тайну и конфиденциальную информацию компании». Поскольку охранники не посвящены в конфиденциальную деловую информацию, подразумевается, что я должен держать в секрете то, что испытал и увидел в Уинне.
CCA настаивала на получении «значимой возможности ответить» на эту историю до ее публикации. Тем не менее, когда я попросил провести личное собеседование, компания отказалась. В конце концов, CCA ответила на более 150 вопросов, которые я ей направил; все ответы включены в эту статью. В одном письме представитель CCA 13 раз ругал меня за «фундаментальное непонимание» деятельности компании и «исправительных учреждений в целом». Он также отметил, что мои журналистские методы «больше подходят для репортажей о знаменитостях и подобного рода развлечениях».
В марте 2016 года Магазинчик вышел на свободу. Он сидел в тюрьме целый год, несмотря на то, что CCA должны были помочь ему с жильем. В конце концов, адвокат нашел адрес его отца и договорился о том, чтобы Магазинчик пожил у него. Он доехал до Батон Руж на автобусе Greyhound. Его мать приехала из Техаса, чтобы увидеть его. Он, как и хотел, получил блюдо с морепродуктами. Он гулял под дождем. Он получил работу на автомойке. Иногда он садился в автобус, в любой автобус, и ездил по всему маршруту, просто чтобы посмотреть город.
Спустя две недели после его выхода на свободу, мы с Джеймсом приехали повидать Магазинчика в его доме на тихой улице рядом с аэропортом. При входе нас встретил его отец и пригласил войти.
— Вы его куда-то хотите забрать?— спрашивает его отец, пока мы сидим на диване и ждем его.
— Да, мы хотели узнать, хочет ли он куда-нибудь пойти, — говорю я.
— То есть вы не собираетесь его снова арестовывать?
Магазинчик выходит из своей комнаты и сразу выходит наружу. Он просит нас сесть в машину и не разговаривать на улице. Он напряжен.
— Давай только без имен?
— Чего ты испугался?
— А вдруг что-нибудь произойдет, и я вернусь обратно.
— Кто может посадить тебя снова?
— Свободные люди, — он имеет в виду охранников.
— Ты считаешь, что можешь вернуться обратно в тюрьму?
— Все возможно, — говорит он. Из-за малейшего нарушения правил условно-досрочного освобождения, Магазинчика могут снова посадить. — Если они снова меня увидят, то вряд ли обрадуются мне. Они считают, что ты не должен был об этом рассказывать.
Когда на следующий день мы заехали за Магазинчиком, он говорит, что еще не видел Миссисипи. Когда он был маленьким, он там рыбачил. Мы направляемся к реке. Там мы сидим и разговариваем. После этого он перестал вглядываться в каждого проходящего мимо человека и начал рассматривать сверкающую поверхность реки. Мимо проплывает буксир. Магазинчик спускается к берегу, зачерпывает ладонями воду, подносит ее к носу и глубоко вдыхает.
