Говоря об отношениях между наукой и религией — на эту тему в Corriere della Sera было совсем недавно опубликовано интервью с физиком Карло Ровелли (Carlo Rovelli) — необходимо разобраться с некоторыми предрассудками, которые не способствуют направлению дискуссий в правильное русло. Первым таким предрассудком, порождающим все прочие, является утверждение, что религии, особенно католицизм, (якобы) препятствуют развитию науки. Глубинная ошибка этой концепции состоит в непонимании одного основополагающего факта: без иудейско-христианской веры современная наука никогда не могла бы возникнуть. Мы отталкиваемся от одной элементарной пресуппозиции: наука, понимаемая как познание (природы, мира и так далее), основана на очень простом принципе: познать можно лишь то, чего не боишься. В древние времена природа была неприкосновенна, потому что считалась священной. Природные и космические божества политеистических религий вызывали страх и ужас у человека, который, поэтому, был вынужден предлагать им жертвы, порой даже человеческие, чтобы заслужить милость богов. Это видение отношений между человеком и божеством было преодолено благодаря утверждению иудейского монотеизма, воспринятого далее христианством, поскольку оно являлось своего рода десакрализацией природы. Как только утверждается тезис об уникальности Бога, все божества, которые прежде вселяли в человека страх, не давая развиваться его любознательности, свелись к рангу простых существ, и природа приобрела совершенно новых образ. Этот процесс очевиден уже с первой главы Книги Бытия, особенно если сравнить ее с вавилонскими легендами, от которых отталкивались библейские писатели. Если для вавилонян Солнце, Луна и звезды были божествами, то в Книге Бытия они сотворены единым Богом: они играют важную, насколько это необходимо, роль в жизни человека, но являются и остаются творениями, лишенными какой бы то ни было сакральной роли. Этот процесс перехода, то есть исчезновение страха перед темными силами и грозными божествами, совпал с началом познания. К этому следует добавить, что в течение веков иудаизм контактировал с греческим миром, более склонным к размышлению и исследованию, и этот союз породил теоретические предпосылки, лежащие в основе современной науки (а также всей европейской цивилизации).
Существует также и второй предрассудок, не менее стойкий и столь же необоснованный, как и первый, касающийся, в свою очередь, происхождения библейских текстов, начиная как раз от Книги Бытия. Уже многие десятилетия библейские исследования показывают, что мифологическое повествование Книги Бытия отвечает на вопрос, «почему» появилась жизнь и вселенная, а не на вопрос, «как» это произошло. Иудаизм, лежащий в основе этого текста, утверждает, что все сущее создал Бог как первопричина. Ничего более там не утверждается, и совершенно ошибочно было бы приписывать Библии смыслы, выходящие за рамки ее происхождения и целей. Более того, утверждение, что создание мира произошло за шесть дней, должно, по меньшей мере, рассматриваться в контексте последних библейских исследований, из которых вырисовывается картина, значительно отличающаяся от общепринятых представлений. Оно не должно восприниматься буквально, как любят это делать фундаменталисты любых религиозных объединений. Уже доказано, что этот текст, восходящий к периоду вавилонского изгнания, был написан сословием священников. Более интересно ответить на вопрос о том, почему священники приняли именно схему шесть плюс один, которую технически принято называть «седмицей». В повествовании есть центр, точка, в которой все сходится — это седьмой день, когда Бог «отдыхал от своих дел». Однако в еврейском календаре седьмой день совпадает с Шаббатом (что означает «отдых»), то есть днем, когда священники отправлялись в Храм для совершения богослужения. Следовательно, седьмой день был исключительно днем священников, которые могли таким образом приобрести в глазах народа ту власть, которой они лишились с окончанием изгнания. Не нужно забывать, что первыми «виновниками» вавилонского изгнания считались как раз священники из-за их разоблаченных пророками прегрешений против Господа и против народа. Таким образом, для священнического сословия с Книгой Бытия связана необходимость оправдания, чтобы завоевать доверие народа и влияние на него. Это историко-литературное объяснение «осуждаемого» текста, разумеется, не исключает теологической интерпретации, единственным законным хранителем которой является церковный магистрат.
В заключение. Когда ведется обсуждение по этому или по иным вопросам, связанным с библейскими текстами, необходимо учитывать, что религия и наука существуют по разным законам, которые необходимо уважать. Религия дает ответ на вопросы о «причине» возникновения всего сущего. Если говорить о конкретном случае католической церкви, то она основана на Божественном откровении, что и отличает ее от всего остального и характеризует скорее уже не как религию, а как веру. И это не субъективный и, тем более, не личностно-психологический феномен, как это утверждается анти-клерикалами и некоторыми католико-протестантскими теологическими кругами. Наука же стремится установить, «как» происходят определенные феномены. Между двумя этими точками зрения нет никакого противоречия, но есть разграничение, не позволяющее людям быть одновременно и учеными, и верующими. Но, быть может, не случайно все самые великие ученые в истории были верующими людьми, и большинство из них были католиками. Для определенной позитивистской позиции, до сих пор, к сожалению, остающейся доминирующей, характерно представление науки как света, противостоящего мраку веры.
Это — самый что ни на есть настоящий предрассудок, искусно продвигавшийся и укреплявшийся в течение веков, вплоть до превращения в избитую банальность. И, как все банальности, даже эта, касающаяся отношений между верой и наукой, никак не может себя изжить.
