В эпоху возвращения на первый план нации и мирового джихада прошлое все еще живо повсюду со всеми его страстями, пишет Брюно Тертре (Bruno Tertrais) в своей последней книге «Реванш истории» (La Revanche de l'histoire). Эксперт по геополитике и замдиректора Фонда стратегических исследований считает, что всем сейчас как никогда нужен «разумный взгляд в прошлое».
Libération: Изоляция Катара, перемены в руководстве Саудовской Аравии, возвращение Ирана, раздел Сирии… Ближний Восток дрожит до самого своего основания. История в очередной раз напоминает о себе?
Брюно Тертре: Эти события движутся в направлении прояснения игры. Под давлением Дональда Трампа Америка вернулась к традиционной позиции в Персидском заливе с 1970-х годов: поддержка Саудовской Аравии, противодействие Ирану. Все это подталкивает к формированию двух блоков. С одной стороны, альянс Сирия — Хезболла — Иран при активной поддержке России (Москва в большей степени стремится обставить Запад и защитить свои интересы, чем вести борьбу с «Исламским государством»). С другой стороны, мы видим лагерь монархий Персидского залива, которому помогают США с союзниками, в первую очередь Египтом.
Маленький Катар в данном случае стал неприятным для соседей исключением: он прославился благодаря новаторскому в эпоху его создания телеканалу «Аль-Джазира», поддерживает исламистское движение «Братья-мусульмане» (запрещенная в России организация —прим. ред.) и выступает за нормальные отношения с Ираном. Опирающиеся на американскую поддержку аравийцы хотят приструнить Доху с помощью блокады, и той придется выбрать лагерь. Что касается Сирии, она раскалывается на две части: западную под сирийско-иранским контролем при поддержке России и восточную, где с ИГ (запрещенная в России организация — прим. ред.) эффективно борются курды и Запад (они скоро возьмут Мосул и Ракку, два главных оплота движения). Провозглашенный в 2014 году «халифат» сжимается, как шагреневая кожа…
Больше всего от этих событий теряют демократы и либералы, которых практически никто не поддерживает. В такой сложной обстановке история часто упоминается как метафора или объяснение. Метафорой обычно служит «Тридцатилетняя война». Это многое говорит о продолжительности, болезненности и значимости происходящего. Однако у аналогии есть свои пределы. На Ближнем Востоке друг с другом соседствуют множество идеологий: государственный ваххабизм, политический исламизм «Братьев-мусульман», радикальный джихадистский салафизм, революционный шиизм, светский авторитаризм, либеральная демократия… Не стоит ждать «Вестфальского мира», масштабного политического решения. Следует отметить и то, что сказал по этому поводу монстр иностранных дел Германии Франк-Вальтер Штайнмайер (Frank-Walter Steinmeier): «Вестфальский мир показал нам, что нельзя одновременно добиться полной правды, ясности и справедливости».
— Почему вы говорите о «реванше» истории, в частности на Ближнем Востоке?
— На Ближнем Востоке это проявляется ярче всего. Переход политического соперничества в религиозную сферу придает легитимность суннитским и шиитским боевикам в Сирии. Обе противостоящие стороны в Персидском заливе переиграли битву при Кербеле. ИГ утвердило «халифат» и приступило к «культурной чистке» подконтрольного ему пространства. Такое возвращение религии, которая бросает вызов прогрессивной идеологии, является конечной фазой стартовавшего в конце 1970-х годов процесса. Другим значимым символом ИГ становится «ликвидация линии Сайкса-Пико». На самом деле «разрушитель границ» Абу Бакр аль-Багдади довольствовался тем, что снес несколько столбов на сирийско-иракской границе… Как бы то ни было, этот шаг обладал огромным символическим значением.
Совокупность множества факторов возвращает прошлое наций на первый план международных событий. Неудача социализма и критика либерализма, головокружительный прогресс и глобализация — все это стало залогом успеха популизма и национализма. Оба они опираются скорее на «светлое прошлое», чем «светлое будущее». Причем, в разных местах это влечет за собой разные последствия. На Западе прослеживается тенденция к самоизоляции, тогда как в России, Турции и Китае существует стремление к расширению границ, что становится проявлением неоимпериализма. Кроме того, мы повсюду видим ностальгию по прошлому величию. Все больше ширится риторика о «конце либерального порядка». Мы уже слышали нечто подобное в 2002-2003 годах при Буше-младшем…
— Как можно охарактеризовать нынешние глобальные перемены?
— Мы живем в «век распада», поскольку все наши ориентиры (в геополитике, экономике, культуре, технологиях…) находятся в движении. Как бы то ни было, нам все еще свойственно переоценивать предсказуемость старого порядка. Я называю это «ретроспективной иллюзией стабильности». В любом случае, сейчас пошатнулись все опоры международной системы: многосторонний подход 1945 года и западные альянсы 1950-х годов, принципы нерушимости границ и неприсоединения территории силой, закрепленные в праве и на практике в середине 1970-х годов, либерализация международной торговли и глобализация 1990-х годов, либеральный интервенционном в поддержку международного права 2000-х годов.
— Каковы точки стабильности посреди этого хаоса?
— На ногах стоят все крупные институты: ООН, МВФ, Всемирный банк, ОБСЕ, НАТО, ЕС. То же самое касается и всех основных международных соглашений: ни один действующий торговый договор не был разорван, сохранились инструменты контроля над самым опасным оружием, в том числе ядерным. Как мне кажется, правильнее было бы говорить о «паузе» в развитии и расширении многосторонней системы и глобализации. С точки зрения соревнования держав, США все еще остаются на самом верху. Ни у одной другой страны нет таких средств проецирования военной мощи, такой сети постоянных баз и стольких союзников.
Россия и Китай не стоят на месте, однако радиус их действий все еще ограничен их непосредственным окружением. Ни одна другая страна не обладает одновременно такими природными ресурсами, способностью к инновациям и умением внедрять их в производство. Никто не может похвастаться и такой же культурной и миграционной притягательностью. Не стоит забывать и об удобном географическом расположении.
Все это, конечно, не отменяет огромной экономической революции, в результате которой в Китай была переведена немалая часть производства потребительских товаров, усиления Индии и подъема части Африки. Как бы то ни было, геополитику не стоит рассматривать в качестве антагонистической игры: те, кто появляются, вовсе не обязательно вытесняют тех, кто уже там. Мир — не доска для го или шахмат. Разумеется, Америка на какой-то период замкнулась в себе и выглядит менее привлекательной. Тем не менее нельзя сказать, что она ударилась в «изоляционизм». Сейчас она устраивает военные вмешательства активнее, чем при Обаме…
— Не переоценивают ли силы России?
— Россия — потемкинская деревня. У нее имеются два козыря: статус постоянного члена Совбеза ООН и ядерное оружие (первый по величине в мире арсенал). Тем не менее ее военная мощь — лишь тень той, которой обладал СССР. Кроме того, за 15 с лишним лет Владимира Путина у власти она не смогла или не захотела исправить два своих главных пробела: экономическую зависимость от экспорта углеводородов и демографический спад.
— После греческого кризиса и Брексита возникло ощущение, что Европа стоит на коленях. Может ли она исправить положение?
— Проблема отношения Европы к истории проявилась за последние годы с двух сторон. Сначала она хотела стать авангардом «пост-истории», однако на собственном горьком опыте убедилась, что та еще не окончилась. Затем у нее возник страх «выпадения из истории» после того, как ее пошатнули кризис евро, наплыв мигрантов и терроризм. Тем не менее ее реакция произвела впечатление. Мы недооцениваем стойкость этого проекта и его политическую силу. В разгар греческого кризиса я выиграл немало споров с британскими и американскими друзьями, которые думали, что евро не устоять…
Как всегда, кризисы продвигают Европу вперед. Сегодня перед ней встает новая проблема, которую создают Брексит и Трамп. Мне кажется, она создаст возможность для прогресса. Если, конечно, у нас не повторят прошлых ошибок, которые заключались в формировании прекрасных проектов без доведения их до логического конца: евро без сближения экономических программ, шенгенская зона без должного контроля на внешних границах…
— Было много разговоров о возвращении холодной войны. Это на самом деле так?
— Долгое время я был против употребления этой метафоры, но теперь она кажется мне чуть более обоснованной. Путинская Россия запустила реваншистский проект восстановления былой славы в ущерб Западу. Она стремится утвердить влияние в Европе и разделить ее любыми средствами. Предлагает она и свою идеологию: смесь политического авторитаризма и социального регресса, которая якобы опирается на «традиционные ценности» Европы. То есть, для Москвы речь идет о «тотальном» конфликте, пусть даже с ней можно точечно вести сотрудничество против общих угроз. Некоторым образом, путинская Россия даже опаснее СССР, который придерживался статус-кво, поскольку защищал свои «достижения» и воздерживался от серьезных провокаций. Если же взглянуть на то, как ведут себя российские войска у границ Европы, возникают опасения насчет серьезного инцидента…
Лучше понять настоящее нам может помочь и другая историческая отсылка: «возвращение к норме». Мир возвращается к тому, чем был до 1945 года, то есть к классическому геополитическому соревнованию. Это означало бы, что период 1945-1990 был всего лишь исторической аномалией. Такого мнения придерживаются некоторые представители американского руководства.
— Раз история без конца повторяется, можно ли предсказать облик мира через 20 лет?
— Мне сложно представить себе перестроения в лагерях держав. У России и Китая не будет альянса за пределами тактического сотрудничества: слишком много противопоставляет их или создает причины для недоверия. Измениться этот расклад мог бы только в результате серьезного конфликта или крупных политических потрясений в Москве или Пекине.
Как отмечается в аналитическом докладе Национального разведывательного совета США (я написал предисловие к его французской версии), в перспективе можно рассматривать три «метасценария». Первый — это «мир архипелагов», то есть, как я его называю, «мир Трампа», уход в себя. Второй — «мир сфер влияния» или «мир Путина», подразумевающий описанное выше геополитическое соперничество. Третий и самый оригинальный — «мир сообществ», в котором государства уступают место городам, предприятиям… «Мир Билла Гейтса». Мне кажется, мир 2030 года будет представлять собой смесь всех этих трех вариантов.
