Когда бригадир лесорубов Сергей Лашков вручил мне профессиональную бензопилу весом 5,6 килограммов, я понял, что впереди у меня тяжелый день.
Я посмотрел с легкой завистью на пилу Лашкова, которая была явно легче. «А мне больше нравится твоя пила», — сказал Лашков. Вероятно, выбор рабочего инструмента надо считать выражением уважения.
К счастью, у меня в Финляндии есть старая пила той же марки, и мне не потребовалось надевать очки, чтобы прочесть советы, как осуществить холодный запуск двигателя. Пила запускается с третьего рывка. Лашков дает задание сначала расчистить кустарник и небольшие деревья на линии вырубки вдоль высоковольтной линии.
Бригадир серьезно следит за моей суетой и курит. Только после того, как я заваливаю пятую 23-метровую ель в нужном направлении, он решается дать мне мерную вилку для измерения толщины ствола и отправляется вглубь леса смотреть, как работают другие.
Бригаде из четырех лесорубов предстоит первый рабочий день в Тарусе. Ребята приехали в среду вечером на окраину маленького сонного городка Таруса, находящегося к югу от Москвы и в 600 километрах от Вологды. Лесорубы — три Сергея и один Александр — живут в 15-метровой бытовке, стоящей на обочине Калужского шоссе.
Машины нет, до продовольственного магазина пять километров. Рабочий день начинается около семи-восьми часов утра и продолжается до тех пор, пока у лесорубов хватает сил. Заработок в 200 рублей за кубометр делят поровну на четверых.
В соответствии с договором работают три недели. Потом — недельный перерыв.
У всех есть семьи. Разве в Вологде нет лесозаготовок?
«Там сейчас больше ведут сплошную рубку харвестерами, — объясняет Лашков. — И заработки меньше. За кубометр дают 120, а то и 60 рублей».
По подсчетам Лашкова, один лесоруб на прореживании леса здесь в Тарусе может выработать около 30 кубометров в день. Я подсчитал, что их месячная зарплата составляет почти две тысячи евро. Это очень хорошо для России.
«Посмотрим. Все зависит от того, как заплатят», — рассуждает Лашков.
Так оно и ест
Хозяйственный лес в России принадлежит только государству, и за этим внимательно следят.
Финские деревообрабатывающие гиганты не делали больших инвестиций в Россию. Одна из причин — лесом нельзя владеть.
Государственный лесной фонд РФ предлагает лесные угодья в аренду сроком на 49 лет. В результате появилась вторичная аренда лесов.
«С латышами заключили договор на аренду участка в 12 гектаров на 15 лет», — рассказывает работодатель тарусских лесорубов Сергей Оранский.
«Латыши приехали сюда и взяли лес в аренду у государства. Наверное, у них русский начальник, ведь иностранцы не могут брать лес в аренду».
У Оранского своя пилорама в Чехове, в десяти километрах к северу от Тарусы. Пилорама находится на территории Московской области, а участок леса — в Калужской. На это есть свои причины.
«На территории Московской области все вырубки запрещены. На территории Калужской области разрешено прореживание леса. Похоже, сплошные вырубки скоро можно будет делать только в Сибири», — говорит Оранский.
Оранский — мелкий предприниматель, который чувствует себя как рыба в воде в лесном бизнесе. Неудивительно, что он ни на что не жалуется.
«В конце концов, лес со всех странах является собственностью государства», — философствует пильщик. У финнов об этом совершенно другое мнение.
Скажи-ка, пильщик, какая самая большая проблема в России?
«Недоверие», — отвечает Оранский, минуту подумав. Казалось, что эта пауза длилась целую вечность.
«Когда никто никому не доверяет, работать очень трудно».
В лесах Тарусы стволы пилят на три размера. Ель распиливают на шестиметровые части в зависимости от размера комля — на лесоматериалы. У берез отпиливают трехметровые куски, отмеряя с комля — для фанерного завода. Стволы диаметром менее 18 сантиметров распиливают на полутораметровые кругляки, которые Оранский продает дачникам на дрова.
Уместно было бы спросить, есть ли необходимость делать такую работу летом, когда и дерево, и земля влажные. Наверное, лучше промолчать: в Финляндии машины гудят в лесу круглый год.
Силы финского исследователя трудовой жизни иссякли еще до обеденного перерыва. Движения стали неуверенными, и, в конце концов, пила застряла в стволе.
Лашков пришел на помощь и освободил мою пилу. Затем я взялся валить ель высотой более 15 метров и сделал слишком неглубокий запил.
Ветер усилился, но этот шум совсем не замечаешь. Тонкая ель падает почти на 90 градусов левее, чем надо, и упирается в другое дерево.
«Бывает», — успокаивает Лашков и говорит, чтобы я не трогал дерево. Трактор оттащит его, когда приедет забирать лес.
Это не утешает. Я чувствую себя так, словно опозорил перед северной Россией всех финских лесорубов. И я достаю из рюкзака бутылку с водой.
«Если начнешь это пить, не остановишься», — говорит Лашков с упреком.
Поясницу ломит, когда я нагибаюсь, чтобы заправить пилу. Я подсчитываю, что не сделаю и трети того, что успеют ребята из Вологды за день, даже если и буду работать дотемна.
Надо было послушаться отца и идти в юристы.
