Мария Алехина стоит у входа в артистическую квартиру мультимедийного клуба Mousonturm во Франкфурте и предлагает войти. Ее волосы растрепаны, на ней длинная черная футболка с надписью Rock’n’Roll и лиловым крестом. Она расчищает маленький столик, отодвигает в сторону начатую пачку сыра и готового салата из супермаркета, закрывает свой обшарпанный ноутбук. Из распахнутого настежь окна на пятом этаже открывается вид на крыши Франкфурта, на выступе крыши за окном лежат раздавленные окурки. Когда Алехина курит, то она вылезает наружу и шутит: «Какой великолепный балкон, абсолютно без перил».
Алехина и ее коллега-артистка Надежда Толоконникова пять лет назад в одночасье стали всемирно знаменитыми — как члены группы Pussy Riot. Эта группа в московском Храме Христа Спасителя выступила с протестным молебном против российского президента Владимира Путина и патриарха русской православной церкви Кирилла I ( так в тексте — прим. перев.). За 41 секунду панк-рока в алтаре они затем провели 16 месяцев в российских исправительных лагерях. Из разговора скоро становится ясно, что этот протест является для Алехиной не только политическим актом.
Frankfurter Rundschau: Госпожа Алехина, после вашего освобождения вокруг вас и ваших коллег был большой ажиотаж. Вы встречались с Биллом Клинтоном, были на сцене вместе с Мадонной, от СМИ буквально не было отбоя. Сейчас стало немного спокойнее. Чем вы занимаетесь в настоящее время?
Мария Алехина: Своей жизнью. Музыка, театр, СМИ — в моей жизни это различные формы протеста. С самого начала мы, то есть Pussy Riot, делали ставку на политические акции. Когда мы предстали перед судом, то были вынуждены протестовать и там, а позже в лагере.
— Сегодня вы путешествуете и много времени проводите на Западе, как вы себя чувствуете при этом?
— Я живу не на Западе, я живу в Москве. Освобождение было тогда пиаровским трюком Путина перед зимними Олимпийскими играми в начале 2014 года. Вероятно, он и его люди ощущали себя богами. С тех пор многое произошло. Так, например, мы создали интернет-портал Media-Zona. Он занимается вопросами полицейского насилия, насилия в тюрьмах, он очень детально документирует судебные заседания по политическим процессам. Между тем в России уже нет ни одного оппозиционного политика, на которого не было бы заведено уголовное дело.
— Пользуется ли этот портал популярностью?
— В самом начале многие критики говорили, что тюремные новости, мол, никого не интересуют. Спустя два года он стал самым цитируемым СМИ в российских сетях.
— Вы играли в спектакле «Burning Doors» Белорусского свободного театра. Как это получилось?
— Я написала письмо артистам Белорусского свободного театра. Это единственный политический театр в Белоруссии. Это что-то особенное. Я считаю, что политическая система в Белоруссии еще хуже, чем в России. Там еще существует смертная казнь, а диктатор сидит уже 24 года на президентском троне. Некоторые говорят, что Россия многие вещи копирует у Белоруссии, например, заранее нападает на оппозиционеров, отравляет, затыкает им рты политическими средствами. В Белоруссии все это происходит уже 20 лет.
— И именно там вы хотели проявить политическую активность?
— В апреле 2016 года я поехала в Минск. Театральные деятели там — это удивительные люди. Эта группа существует уже двенадцать лет, правительство постоянно выгоняет их из разных помещений. Когда я приехала, они ставили спектакли в гараже, окна были защищены от пуль, приглашенных гостей, живущих по соседству, просили захватить с собой паспорта на случай прихода полиции. Я до этого ничего подобного не видела. В течение трех месяцев мы ставили «Burning Doors». Это шоу мы показывали также и в Германии, в Гамбурге. Это часть протестов против осуждения Олега Сенцова. Он — украинский режиссер и критически высказался по поводу крымского кризиса. За это он был осужден к 20-ти годам заключения, вот уже год мы требуем его освобождения.
— Пока безуспешно.
— Нет, не обязательно. В августе мы были в Якутске, в Сибири. Очень суровый край, до минус 50 градусов зимой, летом много комаров. Там мы протестовали за его освобождение, нас самих задержали на полдня. Но хорошая новость — в том, что несколько дней назад он был переведен в Подмосковье.
— Чем отличаются зрители ваших шоу в России от зрителей на Западе?
— В России мы не имеем права проводить перформанс как Pussy Riot. Весной мы поставили небольшой спектакль в подпольном театре в Москве, после чего это учреждение закрыли. В России мы не можем найти ни помещения, ни сцены, даже для того, чтобы просто рассказать нашу историю.
— Как вы воспринимаете то, что в то время, как на Западе вам уделяется столько внимания, у вас на родине, которую вы хотите изменить, нет зрителей?
— В России у нас есть публика…
—… но только в интернете.
— Нет. Друзья и сторонники помогают нам.
— Ведь это большая разница, выступаете ли вы здесь перед большой публикой и можете свободно и громко заявить о своем мнении, или выступаете у себя дома, в тайных местах перед несколькими зрителями.
— Мы не пересчитываем людей, мы с ними разговариваем, смотрим, что они делают. Важен каждый человек. Каждая революция начинается в сердце одного человека. И только тогда, когда этот один человек решается действовать, тогда мы можем что-то изменить. На Западе наши шоу — это скорее пестрый праздник свободы, в России это более рискованно. Тот, кто нас поддерживает, должен считаться с репрессиями. Поэтому нам так ценна поддержка там. Например, в Якутске мы жили у одной молодой женщины, которую мы до этого вообще не знали. Она — учительница. После нашего визита ее пригласили на разговор к директору школы, потому что кто-то написал на нее донос.
— Доносы вроде этого напоминают советскую эру.
— Советский Союз никуда не исчез. То, на чем он строился, это все осталось. А теперь министр культуры хочет открыть новый памятник Сталину и говорит, что тот был великолепным вождем России. То, что мы имеем сегодня, — это сталинистская система, секретная служба контролирует все. Мы не пережили наше прошлое, поэтому оно до сих пор является нашим настоящим. Сегодня у нас президент — бывший агент КГБ.
— Вы пережили ужасы лагерной жизни, в вашей новой книге вы заново переживаете этот опыт. Вы не боитесь, что вас снова посадят?
— Нет. Тюрьма — это не самое опасное. По-настоящему опасной является тюрьма в твоей голове, самоцензура.
— Насколько сильно политика влияет на вашу повседневную жизнь в Москве?
— Повседневная жизнь… (В этом месте Мария Алехина непривычно долго молчит. Во время всего разговора она постоянно погружается в мысли, выглядит отвлеченной. На ее iPhone непрерывно поступают сообщения. Потом она вновь импульсивно реагирует, говорит очень живо, Когда она жестикулирует, то опрокидывает открытую банку с энергетическим напитком).
Повседневная жизнь… ну, я многое сравниваю. Так, например, моя книга была издана в Лондоне, и там же состоялась презентация. Два чтения я провела в церквях. Деньги от этих мероприятий пошли в пользу бездомных. В этих церквях шесть дней в неделю проходят такие мероприятия, а по воскресеньям идет церковная служба. На мой взгляд, церкви так и должны работать. Ведь в этом смысл церкви: помогать людям. А потом я вижу, что делает церковь в России. Она организует демонстрации и пропагандирует, что, мол, у России специальная миссия, что Россия является последней надеждой Господа. Это лишь один пример.
— Актуальными являются организованные церковью протесты против фильма «Матильда», в котором речь идет о последнем русском царе и его любовнице. Какую роль играет церковь в подавлении свободного искусства?
— А разве вас это удивило?
— Нет, нас это не удивило.
— Меня тоже. Важнее другое. С одной стороны, министерство культуры поддерживало фильм о монархии, с другой стороны, церковь критикует то, как был изображен монарх. Я вижу в этом согласованность. Это пиаровское мероприятие в пользу монархии перед президентскими выборами в марте. Здесь монархия пропагандируется различными методами. Теперь каждый говорит о власти, данной Господом Богом. Механизм власти следует старой системе. Государство использует церковь для укрепления собственной власти. И примером этого является положительное изображение монархии. Очевидно, хотят, чтобы люди желали царя. И если при этом оглянуться, то можно увидеть: такой у нас уже есть. Печально то, что с христианством это не имеет ничего общего.
— Западные СМИ представляют московского активиста, борца с коррупцией Алексея Навального как возможного соперника президента Владимир Путина. Что вы думаете о Навальном?
— Я действительно вижу и встречаю очень много замечательных людей, и я не ищу какого-то вождя, который бы повел за собой массы и решил бы все их проблемы. Тот, кто ждет такого, сам отказывается от собственной ответственности. Ведь личная свобода человека состоит в том, чтобы нести ответственность за свои дела. Для этого мне не нужен вождь.
— А как вы собираетесь бросить вызов государственной власти? Или вы ожидаете, что и после президентских выборов 2018 года ничего не изменится?
— Для меня речь не идет об ожиданиях, для меня речь идет о том, чтобы делать то, что я могу делать. Тогда и посмотрим, что будет. Ожидания в России — это какой-то анекдот.
— Могут ли выборы в России что-то изменить?
— В России ФСБ уже 17 лет занимает президентское кресло. У нас вообще нет никакой демократии, никаких выборов.
— Если мы расширим фокус также на США или на Турцию, то увидим, что у власти — одни авторитарные мачо. Может быть, женское движение что-то сделало не так?
— Здесь надо посмотреть повнимательнее. Более 40% граждан США вообще не голосовали. Скорее проблема в этом. Некоторые люди, возможно, думали, что демократия уже готова, построена, и им не надо больше принимать в чем-то участие. Но это не так. Демократия не существует навсегда. Если мы не будем заниматься этой проблемой, то кто-то заберет у нас власть. Это видно на примере России. Так как люди в России после 90-х годов не боролись больше за демократию, то ее у нас забрали.
— Могло бы избрание Дональда Трампа президентом США придать новую силу феминизму?
— У общества нет какого-то окончательного состояния, оно постоянно находится в процессе. Это нам надо уяснить. Политика постоянно меняется. Мы, политически заинтересованные люди, должны знать, что нам надо постоянно заново выступать за демократию и укреплять ее. Что касается Трампа, то это вовсе не означает, что он одержал окончательную победу. Он является лишь моментом в историческом развитии, которое может изменить направление.
— Вы и ваши коллеги из Pussy Riot стали символом для женского движения, во время миллионного «женского марша» тысячи участниц носили розовые шерстяные шапки — ваш фирменный знак…
— …о нет, об этом я не хочу думать. Можете ли вы представить себе жизнь, когда вы все время должны думать о том, что вы символизируете? Возможно, сейчас мы стали немного более ответственно относиться к своим действиям. За нами многие наблюдают, многие нас поддерживали. Когда мы встречаем этих людей, то видим, что мы должны продолжать, потому что эти люди нам помогли.
— Продолжать — что?
— То, что мы хотим объяснить на сцене или в книгах, что у каждого человека есть право и обязанность громко заявить о поддержке демократии. Есть различные методы борьбы за демократию, не существует какой-то универсальной формы протеста, которая бы функционировала везде. Каждый должен найти для себя свою форму. Когда мы выступили с панк-молебном, то показали в соборе только треть его. Тогда мы понятия не имели, какие это будет иметь последствия. Мы сделали то, что считали важным в тот момент. Так это выглядит и сегодня.
— Считаете ли вы, что демократия на Западе укрепилась?
— Брексит показал, что и здесь тоже слишком много людей считали, что политика где-то далеко от них и что не будет никакого выхода Великобритании из ЕС. Но это произошло. Если мы не осознаем, что наша жизнь связана с политикой, то проиграем. Люди, у которых всего много и которые живут в демократиях, слишком часто забывают о том, что они имеют.
