Сколько люди изучают свое прошлое, столько же существует вопрос о том, как сильно на исторические события и процессы влияют исключительные личности. Или же историю двигают системные факторы: экономический рост, тенденции в социуме, природные ресурсы, демография или географическое положение? Эта дилемма — лишь поверхностный аспект более сложного вопроса: могли ли исторические процессы развиваться только так, как развивались, или даже малейшие изменения могли привести к диаметрально противоположным результатам, и тогда целые народы постигла бы совершенно иная судьба?
Авторитетный американский теоретик Джозеф Най, один из идеологов леволиберальной Америки, написал целую книгу о том, что могло бы произойти в истории США, а что нет, если бы вместо видных американских президентов правили баллотировавшиеся вместе с ними соперники. К примеру, Най задается вопросом о том, стала бы к концу 20 века Америка мировым гегемоном, если бы вместо Франклина Д. Рузвельта правил какой-нибудь сторонник изоляционизма, который не захотел бы вмешивать страну в финал Второй мировой войны в Европе. В духе теории об «американской исключительности» Най совершает ошибку, когда приходит к выводу о том, что без американской высадки в Нормандии победить Гитлера было бы невозможно. Произошла бы консолидация, и, таким образом, по мысли Ная, реализовалась бы дистопия Оруэлла о конфликтном многополярном мире. Быть может, Най только пугает нас грядущим многополярным порядком, но тем примечательнее, по сравнению с его тенденциозной ошибкой, окончательный вывод теоретика. Джозеф Най утверждает, что даже без Франклина Рузвельта Америка стала бы великой к концу 20 века и играла бы роль мирового гегемона. Возможно, она пришла бы к этому не так скоро, возможно — другими путями, но, вне всяких сомнений, результат был бы тем же.
Свой вывод Най объясняет высокой степенью «институциональной и конституциональной структурированности» американской политики. По мнению Ная, в условиях высокой степени структурированности от личности лидера, каким бы исключительным или беспомощным он ни был, зависит максимум 10-15%. Если переводить на понятный язык, то получается, что чем больше институтов, стабильности и преемственности, тем менее значима роль личности в истории. Если говорить о США, стране, которая 150 лет не знала на своей территории ни войны, ни переворотов, то ей нетрудно было поддерживать преемственность институтов и высокую степень структурированности государства.
Однако в тех странах, где подобных условий не было, где перевороты и разрывность — часть исторического процесса, влияние исключительных личностей, конечно, должно быть более ощутимым. Так, в России без политической идеи и воли Ивана Грозного вряд ли была бы возможна та структурированность, на которой можно было выстроить государство и задать ему направление развития. А именно на этой основе на протяжении веков базировалась одна из мировых империй, которая исчезала в исторических перипетиях и возникала вновь благодаря невероятной самообновляющейся мощи. Никакая внутренняя структурированность, в отличие от характера и идей Милоша Великого, не могла бы сделать из наполовину освобожденной Сербии вторую европейскую страну, отказавшуюся от феодализма. А ведь это в значительной степени определило характер и формирование Сербии в 19 веке.
Наконец, Сталин. Где в его случае мы можем отметить элементы структурированности? После первой, а затем второй революции, террора и Гражданской войны, после иррационального отказа от роли военного героя, после агрессивного богоборчества, отречения царя и жуткого цареубийства — где можно усмотреть элементы структурированности первых лет Советского Союза? Каким мог быть курс первого современного государства, в котором к власти с помощью оружия пришла «пятая колонна»? Этот курс мог быть только на оккупацию и распад страны, на победу идеологии над всякой государственной формой. Куда могла бы двигаться такая страна, если не к распаду и исчезновению в пучине Гражданской войны и мировой революции? Структурированность Советского Союза позволяет говорить только о пропащем государстве с трагической судьбой.
Кстати, все эти объективистские элементы не оставляли Сталину шансов в борьбе с Троцким за революционное наследие. Троцкий унаследовал от Ленина намного больше, чем Сталин, и пользовался поддержкой западных спонсоров революции, а также держал под контролем Красную армию и большую часть пропагандистского аппарата. И все же он проиграл.
Сталин и Россия дорого заплатили, и это было ожидаемо. Демонизация его личности в мировом либеральном дискурсе аналогична отношению общественности к Гитлеру. И речь не идет о массированной кампании, которую начали США и Великобритания, а западный мир просто подхватил. Впервые в истории речь идет о глобальной кампании, которая развивалась внутри одного идеологического дискурса вне зависимости от места его возникновения. То есть по мере того, как либеральный дикурс уже с 1956 года и секретного доклада Хрущева постепенно охватывал Россию (Советский Союз), она сама отказывалась не только от идей Сталина, но и, что намного важнее, от его подвига. В конце этого пути, в зрелых фазах процесса (при Горбачеве и Ельцине), Россия отказалась и от самой себя, не понимая, что в глазах Запада идеологические зверства, суровые расправы и некомфортная жизнь ее граждан не являются смертными грехами. Россия виновата одним своим существованием. Кстати, даже Путин раннего периода, когда он был уверен, что Россия найдет общий язык с Западом, говорил на языке либералов (а о Сталине на нем можно говорить только в контексте жертв чисток, лагерей, идеологической чистоты, «оккупации» Восточной Европы и даже антисемитизма, этого обязательного атрибута любого либерального дискурса).
Первыми миф о Сталине в 90-е годы возродили оставшиеся коммунисты и те, кто ностальгировал по СССР. Этот миф был одной из форм сопротивления дикому капитализму и западному грабежу, которые привели к материальным и людским потерям, сопоставимым с настоящей войной. Условия для глубокого исследования и понимания Сталина, очищенные от всякой левой идеологической примеси, сложились только тогда, когда между Россией и западными силами началась открытая конфронтация (2013-2014 годы). Конечно, параллели очевидны: Путин, как и Сталин в свое время, восстанавливает совершенно разрушенную страну и возвращает ее в центр мировой арены. Путин, как и Сталин, поднимает экономику России и противостоит внутренней «пятой колонне». Путин, как и Сталин, восстанавливает оборванные нити исторической преемственности с царской Россией и православием…
Сегодня в мире нет Гитлера, чтобы Путин был хотя бы одним из двух злых гениев. И ему приходится быть самым плохим одному. Но что если бы Сталин не оставил после себя ГУЛАГ, не убил Бухарина (сродни Ходорковскому), не ликвидировал Тухачевского и не послал убийцу, чтобы тот размозжил голову Троцкому? Всю эту кровь на руках Сталина ему могли бы простить, не подними он Россию (Советский Союз). И Путину, который ничего подобного не совершал, такое тоже простили бы, если бы он не возродил из пепла переходного периода Россию или хотя бы не отправил танки на Украину и не застрял в Сирии.
Поэтому современные исследования, посвященные Сталину, важнее, чем все предыдущие. В современной России по-прежнему существует «левый Сталин», но все более четкими становятся очертания «правого Сталина», который подтверждает, как дорого Россия тогда и сейчас платит за свою свободу. Поэтому приверженность негативному мифу о Сталине характерна не столько для кругов русских потомков жертв террора или, скажем, британцев, которые вообще не склонны к революционным развязкам, сколько для идеологического дискурса. Сталин — красная тряпка либерального дискурса и для русских, и для американцев, и для европейцев и, кстати, для сербов. Кризис либерального дискурса, который ощутим сегодня, сделал возможной переоценку наследия Сталина. И я даже боюсь представить, какие еще исторические догмы будут поставлены с ног на голову в случае усугубления этого кризиса.
То, как в будущем Сталин и его место в истории будут оцениваться вне либерального дискурса, возможно, нам символически подсказывают слова одного из противников Сталина — великого писателя Ивана Бунина. Его высказывание приводится в данной книге. Бунин — русский, нобелевский лауреат, антикоммунист, эмигрант, который всю свою жизнь критиковал коммунистическую власть и при этом хотел вернуться в Россию. Когда в 1943 году Сталин отправился на Тегеранскую конференцию, Бунин забыл о своих убеждениях и написал в Париже в своем дневнике: «Сталин летит в Персию, а я дрожу, чтобы с ним, не дай Бог, чего в дороге не случилось!»
Конечно, о роли исключительной личности в истории можно говорить и в другом ключе. Такие личности проявляют себе не только там, где нет структурированности, но и там, где они просто рождаются такими, какие они есть, и где получают свой шанс. Кстати, империи, которые научились жить и без структурированности, умеют даже после краха возвращаться на арену. Те же, кто не научился сосуществовать с творцами собственной истории, терпят крах раз и навсегда. Да, и попробуйте пересчитать западные империи, которые после краха вернулись и стали сильнее. А потом перечислите восточные… Это и есть урок — но не структурированности, а исключительной личности. Это и есть урок Сталина.
Расширенная версия Предисловия к сербскому переводу книги «Сталин. Энциклопедия» Владимира Суходеева, которая будет представлена издательством Informatikа на Белградской книжной ярмарке в этом году.
