«Пари Матч»: Все знают или думают, что знают Алена Делона. Но соответствует ли ваш образ тому, кто вы есть на самом деле?
Ален Делон: Да, безусловно. Он соответствует и всегда соответствовал тому, кто я есть. Я никогда не пытался измениться, стать кем-то другим. Я в согласии с собой. Всегда был собой. Не пытался примерять на себя какую-то роль. Я никогда не притворяюсь и говорю то, что у меня на уме, даже если это может кому-то не понравиться. Я и представить себе не мог, что у меня сложится такая судьба, что я стану тем, кем стал. Я вернулся с войны, кино пришло ко мне через женщин, но я уже был тем, кем остаюсь до сих пор. Кроме того, вам не кажется, что этот образ немного состарился?
— Как вам кажется, вы обязаны всем красоте, которой блистали всю вашу жизнь? В какой момент вы осознали, что у вас есть эта сила?
— Красота всегда была при мне. Все постоянно мне о ней говорили. Женщины и не только они. Когда мне предложили сняться в кино, я подумал: «Почему я?» В ответ же мне говорили об этой красоте. Ее упоминали постоянно. Еще мама в детстве. Люди на улицах останавливались, чтобы сказать: «Какой у вас красивый сын!» Но она терпеть не могла, когда меня трогали. Когда мы гуляли с ней в парке, она вешала на мою коляску табличку с надписью: «Смотрите, но не трогайте!» Потом на меня засматривались девушки. Но если бы я понял, что это сила, оружие, я бы не начал жизнь мясником. В конечном итоге все было сделано не мной, а женщинами. Я с ранних лет был без ума от женщин, особенно тех, кто были на пять-десять лет старше меня. Когда я вернулся из армии, то стал жить в Пигаль. Некоторое время спустя несколько девушек зарабатывали мне на жизнь. Они были без ума от меня, потому что, как оказалось, я был красивым. Она дали мне возможность заняться кино. Если бы я не стал актером, то уже точно бы умер.
— Кино позволило взять реванш у жизни?
— Нет, потому что оно было судьбой. Как бы то ни было, я благодарен маме, потому что это она дала мне такую внешность, и все произошло благодаря ей. Я получил все благодаря красоте. Поэтому я говорю: «Спасибо, мама». Я очень похож на нее, она была великолепна. Я обязан ей, как минимум, этим.
— Какая женщина сыграла первую роль в вашей жизни?
— Первой в мою жизнь вошла Брижит Обер. Кроме того, она первой стала убеждать меня заняться кино. Она хотела увлечь меня за собой. Брижит говорила мне: «Будь собой, говори, как говоришь, двигайся, как двигаешься». По сути, я никогда не играл, а жил. И я сразу же понял, что влюблюсь в эту профессию. Затем меня взяла под крыло Эдвиж Фейер. Моя карьера пошла в гору, хотя я не ощущал, что хоть как-то к этому причастен.
— Вернемся к вашему детству. Депрож говорил: «Мне не повезло с тем, что у меня не было несчастного детства». Ваше непростое детство закалило вас?
— У меня определенно было несчастливое детство. Этот период был словно подготовкой к жизни. Как понять, что родители избавляются от вас, когда вам всего четыре года? Они развелись и начали строить новую жизнь, а я оказался в приемной семье, как сирота. Я никогда не видел родителей вместе. Отца с одной стороны, мать — с другой. Каждый на своем берегу, а я — словно островок между ними. Один. Разумеется, я не был одинок, потому что оказался в приемной семье с прекрасными людьми, которых очень любил и которым многим обязан. Они были для меня любимыми людьми, научили меня уважению. Я очень рано испытал разрыв, отказ и одиночество. Я понял, что могу оставить все это позади, только убежав, и в 17 лет оказался на войне в Индокитае. Большинству тогда был 21 год, но мои родители подписали разрешение без колебаний, словно хотели избавиться от меня еще раз. За это я на них зол. Нельзя отправлять 17-летнего парня на войну… 17 лет… Мне было только 17!
— Вы виделись с ними в то время? Они приходили к вам?
— Мама иногда приходила. Отец — ни разу. У них была другая жизнь и другие дети. Я не был для них приоритетом. Мне было 4 года, но они отказались от меня. У меня есть только сводные браться и сестры. У нас остались тесные связи с Поль-Эдит, дочерью мамы. Мы иногда виделись со сводными братьями, но я не назвал бы это семьей.
— Вы когда-нибудь говорили с родителями о том, почему они бросили вас?
— Нет, никогда. Родители не делали мне подарков. Раз им было все известно, к чему было об этом говорить? Когда мама умерла, мне было почти 70 лет. У меня никогда не возникало желания ворошить прошлое. Зачем это нужно? Мне очень ее не хватало в молодые годы, куда больше, чем отца. Оба они стали ближе ко мне после того, как я стал знаменитым. Они гордились, что были родителями Алена Делона. Внезапно они вспомнили, что у них есть сын. Мать стала назвать себя мадам Делон, хотя ее фамилия была Булонь. Она стала поклонницей, а не матерью. Отец же больше был рядом на закате жизни. У меня осталась фотография с ним со съемок «Месье Кляйн», на которой он смотрит на меня внимательнее, чем влюбленная женщина. Ему не верилось, что он — мой отец. Тем не менее все это не может вернуть то, чего у меня не было в детстве, родительской любви. Есть пустота, которую невозможно заполнить. Даже когда я жил с женщиной и любил женщину, все равно ощущал одиночество. У меня всегда было это чувство. Корни этого постоянного одиночества, без сомнения, уходят в детство. Мне было всего четыре года, когда я понял, что тебя могут бросить те, кого ты любишь больше всех.
— Разве никто не заменил вам отца? Например, Рено Клеман?
— Наверное, в какой-то степени. Но он в первую очередь был моим учителем. Он всему меня научил, я всем ему обязан. Между нами были почти что семейные узы. Мы были близки до самого конца, до его смерти в 1996 году. Несмотря на близость, я всегда был с ним на «вы». Как и с Габеном, Мельвилем и всеми гигантами кино, к которым у меня было огромное уважение. Они были моими наставниками.
— Вашего отца не было рядом, практически совсем… А вы сами, каким стали отцом?
— Этот вопрос стоило бы задать моим детям. Не уверен, что был для них хорошим отцом и дедом. Был ли я на высоте? Не думаю. Что касается Анушки и Алена-Фабьена, то по возрасту я мог бы быть их дедом. Все сложно. Кроме того, для них я — не только отец, но и Ален Делон. Нести на себе такой груз непросто, тем более что они сами в этой профессии. Антони было особенно тяжело с этим жить. Ему многое пришлось вынести. Слава изолирует, отдаляет от остального мира. В том числе от собственных детей.
— Появление дочери изменило вас как отца?
— Как любой отец в любой семье, я был без ума от дочери подобно тому, как матери души не чают в сыновьях. Мне повезло, что у меня был просто королевский выбор. Это прекрасно. Дочь для отца — это просто замечательно! Что касается Алена-Фабьена, я не могу от него отмахнуться. Он так похож на меня, что сразу видно, что он — мой сын!
— Антони тоже на вас похож. Нет ли у вас ощущения, что вы что-то упустили?
— Да, безусловно, но моей вины здесь нет. Он настрадался в молодости. Он говорит, что его не любила мать, а воспитывала Мирей Дарк, и что его отец тем временем был безразличным и занятым. Кое-что я могу понять. Но не все. Да, ему непросто пришлось в его актерской карьере. Он не смог найти свое место. У Анушки и Алена-Фабьена все сложилось иначе. Их разделяет целое поколение, и найти свое место им стало проще. Антони же оказалось очень трудно быть сыном Алена Делона. Ему пришлось забросить карьеру в кино и заняться другими вещами. И он злился на меня, как будто я в этом виноват. Но что есть, то есть. В этом деле трудно добиться успеха, кем бы ты ни был.
— Не стоит сбрасывать со счетов то, что вы разошлись с их матерями, Натали, а затем Розали. Разве это всегда не мучительно для ребенка? Вам самому довелось через это пройти…
— Да, когда родители развелись, это доставило мне немало страданий. Именно по этой причине мне хотелось жениться один раз на всю жизнь. Когда я женился на Натали, то на самом деле думал, что мы проживем с ней до конца наших дней, что ничто нас не разлучит. Это была моя мечта. В итоге же ничего не вышло, жизнь изменилась. Натали захотела развода, а я больше не решался на брак. Есть только одна мадам Делон, с ней у меня очень прочные связи. В начале наших отношений я сказал Мирей, что никогда на ней не женюсь. Она это приняла. Разошлись мы потому, что у нее не могло быть детей. Проблемы у меня возникли, скорее, с дочерью Анушкой. Когда она была маленькой, она очень хотела, чтобы мы поженились с ее матерью Розали. Я отказался, потому что я не тот, кто просто так меняет мнение. Анушка же из-за этого злилась на меня. Будущее показало, что я был прав, поскольку мы с Розали разошлись.
— Как складывались ваши отношения с теми, кто утверждали, что у них от вас сыновья?
— Никак, потому что других случаев не было. С Ари была сложная история, поскольку этим занялась моя мама. Они же с матерью проиграли в суде. Иногда правоохранительные органы заходят слишком далеко. Я был просто вне себя, когда узнал, что Ива Монтана вытаскивают из гроба, чтобы взять образец ДНК для установления отцовства. Я сказал дочери: «Как можно было так обойтись с Монтаном? Умоляю, не дай поступить так со мной, когда я умру». Надеюсь, этого никогда не случится.
— Какой период жизни был для вас самым счастливым?
— Определенно, с 20 до 28 лет. Я вернулся невредимым из Индокитая, что уже само по себе было чудом. Армия закалила меня. Именно там я полюбил порядок и дисциплину, научился уважать руководство. В этот момент женщины и кино распахнули передо мной объятья. Это было время «На ярком солнце», взлета карьеры, встречи с Рене Клеманом и Роми, моей первой большой любовью. Этот период навсегда оставил свой след в моей памяти и крови, сделал меня тем, кто я сейчас. Я был счастлив. Это было начало успеха.
— Вы боялись, что однажды этот успех иссякнет?
— Нет, в моей жизни никогда не было такого страха. Я никогда не мечтал об этой карьере, все получилось само собой. Поэтому если бы все закончилось, это не стало бы для меня трагедией. Я не был создан для того, чтобы быть Аленом Делоном. Я давно должен был умереть. Видимо, это судьба. Удачи нет, есть только судьба.
— Работа с Лукино Висконти тоже была судьбой?
— Вопреки распространенному мнению, Висконти появился после Рене Клемана. Одно пошло за другим. Он захотел пригласить меня в «Рокко и его братья», потому что видел фильм «На ярком солнце». Он позвонил моему агенту, и мы устроили встречу. Все было очень просто, а с предложением выступил он. Повторю, я ничего не просил и ни к кому не обращался.
— Как вы восприняли слухи о связи между ним и вами?
— Их было не так-то и много. Они шли от его немецкого друга. Так все и было. Затем был «Леопард», мы сблизились, а этот немецкий придурок завидовал отношениям между мной и Висконти. Он тоже многому меня научил, я ему очень обязан.
— В те времена в вас было нечто женственное, что, видимо, составляло часть вашего образа…
— Наверное. Мужчины и правда говорили мне: «Ты красив, как девушка!» Но тогда я был еще очень молодым, и все это давно позади.
— Глядя на вас, всегда складывалось впечатление, что вы выходите за рамки… Кроме того, в вашем первом фильме «Когда вмешивается женщина» Ива Аллегре вам уже досталась роль хулигана…Эти роли были вам предначертаны?
— Да, я всегда был или полицейским или хулиганом! Меня просили играть хулиганов. Поначалу мне этого не хотелось. Мне вообще не хотелось играть.
— Как бы то ни было, вы, скорее, были все же хулиганом, а не полицейским, так ведь?
— Да, безусловно. Я был где-то на краю. Я наделал глупостей, побывал в тюрьме, оказался с оружием в руках в Индокитае в 17 лет. Да, я был мелким хулиганом. Знаете, в детстве я постоянно видел тюрьму. Моя приемная семья жила во Френе у тюрьмы. Я играл с детьми охранников. Нам было интересно, что скрывается за стенами. Кроме того, я до сих пор помню свист пуль, когда расстреляли Лаваля в октябре 1945 года. Мне тогда было девять лет. Такое событие оставляет свой след на ребенке. Мы с друзьями придумывали истории, представляли себе, как все произошло и что до этого сделал Лаваль. Мы разыгрывали сценку. Получается, произошедшее неосознанно направило меня? Не исключено.
— О сюжете «полицейский или хулиган». Какие на самом деле отношения у вас были с Жан-Полем Бельмондо?
— Мы всегда были друзьями и соперниками. Мы вот уже более 60 лет бежим с ним стометровку. Когда-то побеждает он, когда-то я. Но мы никогда не разбегались. Я рад тому, что был рядом. В противном случае наши карьеры сложились бы по-другому. Мы соперничали и в то же время подстегивали друг друга. Если бы его не было, это серьезно бы меня подкосило. Именно я захотел, чтобы он снялся в «Борсалино», и у меня не было причин жалеть об этом.
— Что насчет фильма Патриса Леконта, в котором вы должны сыграть вашу последнюю роль? Вы все еще собираетесь участвовать?
— Да, но все пришлось отложить. Мне очень этого хочется, потому что я был бы рад сыграть с Жюльет Бинош. Мы не знакомы с ней, но я считаю ее прекрасной актрисой. Кроме того, мне хотелось бы в последний раз выйти на сцену.
— Вы снимались у всех величайших режиссеров. Чего бы вам еще хотелось?
— Наверное, сняться в фильме Люка Бессона. Но он думает, что я неуправляем. На самом деле я никогда не устраивал скандалов ни с одним из режиссеров. Когда я играл у Висконти, Клемана и Мельвиля, то говорил им: «Направляйте меня, говорите, чего вы хотите, здесь я подчиняюсь вам». Я был музыкантом, которому нужен дирижер. Работать с ними было просто замечательно.
— Почему вы стали продюсером? Что подтолкнуло вас к этому?
— У меня была потребность творить, что-то делать. Кроме того, мне хотелось в первую очередь быть начальником, самому решать, чем я займусь. Став продюсером, я сам выбирал сценаристов, режиссеров и актеров. Я принимал все решения. Я сам не был ни автором, ни писателем, и словно компенсировал это, выбирая качественные работы Жана Ко или Жан-Клода Каррьера. Если мне не изменяет память, я был продюсером 27 фильмов, в том числе «Бассейна» и «Борсалино». Неплохой результат! Первым стал «Непокоренный» в 1964 году. Некоторые выходили без Делона в титрах, я делал все не только под себя.
— Можно ли избежать головокружения от успехов, если ты — Делон?
— Думаю, да. Я все анализировал. Я очень внимательно рассматривал все, что со мной происходило. Повторюсь, это судьба. Думаю, мне удается держать дистанцию, хотя все случившееся чудесно и необычайно. Сейчас мне 82 года, но я сижу тут с вами за устрицами! Я рад, что все это было в моей жизни. Мне не пришлось бороться за такую жизнь и карьеру, но что есть, то есть, и все это иногда изумляет меня самого. Я актер по призванию, а не по образованию, я этому не учился. Я ничего для этого не делал. Бросил школу в 14 лет и пошел в армию. Я из тех актеров, какими были Жан Габен, Лино Вентура и Берт Ланкастер. Сильная личность, которую завлекло в кинематограф. И могу сказать без ложной скромности, что добился успеха на этом поприще.
— В молодые годы у вас были тяжелые периоды, но потом у вас появились деньги. Каково ваше отношение к ним?
— Кого бы вы сегодня назвали великим актером?
— Среди молодежи есть один настоящий актер, который мне очень нравится, пусть он и сын своего отца. Это Венсан Кассель. Жан-Пьер был человеком совершенно иного склада, большим поклонником Фреда Астера и музыкальных комедий. Не знаю точно, какой путь пришлось пройти Венсану, но вижу, что у него все складывается очень неплохо.
— В начале карьеры у вас было желание стать лучшим? Оказаться на наверху афиши?
— Я подходил к карьере довольно разумно. В то же время я понимал, что это — мое призвание. Я был как рыба в воде. Не стоит забывать, что моим четвертым фильмом стал «На ярком солнце». Все это не просто так. Мало какой актер после трех картин попадает в фильм «На ярком солнце» или другой большой фильм. Говоря проще, это было мое. Наверное, в какой-то момент мне захотелось стать одним из лучших. Но, повторюсь, главным для меня было заниматься самой прекрасной в мире профессией.
— Политика никогда вас не привлекала?
— Нет, никогда. Чтобы заниматься ею, необходимо определенное образование. У меня же, как вы помните, ничего подобного не было. У меня есть аттестат о начальном образовании и сертификат мясника. Как вам? Неплохое достижение! Меня выгоняли повсюду, из всех пансионов и школ, потому что я творил одни глупости. В конечном итоге, передо мной закрыли двери школы, и я стал мясником. Далековато от политики! Пришлось как-то изворачиваться. У меня не было ничего, кроме моей физиономии.
— Быть актером — значит быть любимцем публики, подобно политику среди избирателей?
— Я добился успеха как актер и был любим как мужчина всю свою жизнь. Мало кого любили так же, как меня. Меня любили так, как Синьоре Монтана, его почитали как бога. Больше всего меня любила Мирей, наша история была просто сказочной. Мне ее не хватает. Я очень скучаю по ней.
— Какие женщины сыграли самую большую роль в вашей жизни? Мы знаем все их имена?
— Список длинный! Среди тех, кого я любил больше всего, нужно в первую очередь назвать Роми (Шнайдер), Натали (Бартелеми), Мирей (Дарк) и Розали (ван Бремен). Были и другие, в том числе вне кино. Брижит Обер и Мишель Корду. Она уже умерла. Как и Мирей. Надеюсь, сейчас она счастлива там, на небе. Ей пришлось через слишком многое пройти.
— Вы верите в жизнь после смерти?
— К сожалению, я верю в первую очередь в смерть. Кто-то говорит о душе. Тело умирает, а душа остается. Но куда она отправляется? Мне хотелось бы знать. Никто этого не знает, а те, кто утверждают обратное, все только выдумывают. Вам известно, что произойдет? Это печально, но я считаю, что человек становится лишь телом, которое гниет под землей.
— Вы — верующий?
— Меньше, чем в молодости. Я не особенно верю в Бога, но меня притягивает Мария. Я люблю эту женщину и все, что она сделала. Разумеется, нам гораздо лучше известен ее сын, но кем он на самом деле был? Я разговариваю с Марией, рассказываю ей о разных вещах, задаю вопросы. Она приносит мне облегчение, составляет компанию, которой у меня больше нет. Она всегда рядом. Она слушает и утешает меня.
— Вы не пробовали психоанализ?
— Немного. Несколько раз, когда мне предлагали. Когда у меня были депрессии. Я ходил к двум специалистам в трудные моменты жизни. Это было давно. Как бы то ни было, я не сторонник этого и не специалист.
— У вас остались друзья?
— Иметь настоящих друзей всегда было трудно. Кроме того, почти все уже умерли. Первыми оставили нас Жан-Клод Бриали и Жан-Пьер Кассель. Мы впятером начинали вместе карьеру, а теперь нас осталось трое: Жан-Поль Бельмондо, Жан-Луи Трентиньян и я. Не слишком-то весело. Мои режиссеры и актеры уже умерли. Я был самым молодым, и никого уже не осталось. Женщин у меня больше нет. Мы были большими друзьями с Жанной Моро, но ее тоже не стало. Остается Брижит Бардо.
— У вас была с ней любовная история?
— Как ни странно, мы были только друзьями. Между нами ничего не произошло. Вот уже 50 лет у нас прекрасные дружеские отношения. Мы снимались в одной жаркой сцене, но на самом деле ничего не было. Мы часто звоним друг другу. Мы оба очень любим животных. Если бы не любовь к ним, ее, наверное, сейчас бы уже не было в живых. Она точно покончила бы с собой, как все великие секс-символы. Женщине очень тяжело больше не видеть желания в глазах мужчин. Для нее это просто ужасно.
— Старость не принесла вам страданий?
— У мужчин все иначе. У возраста есть свои последствия: мне трудно ходить, я много сплю и люблю вкусно поесть. Но когда я вижу в Париже свои афиши с фотографиями из «Бассейна», то говорю себе, что с тех пор меня никто не переплюнул. Кроме того, как я уже говорил, у меня было все.
— У вас есть ощущение, что вас «поглотила» публика?
— Если вы актер, вам нужна публика. Я знаю актеров, которые мечтают, чтобы их не узнавали на улице. Я же смог этого избежать. Я по природе одиночка и всегда был таким. Кроме того, мне удалось выжить благодаря питомцам. Как бы то ни было, успех мне принесла именно публика.
— В начале беседы я спрашивала вас, какой период был для вас самым счастливым. А какой оказался самым печальным?
— Наверное, нынешний. Теперь жизнь мне мало что дает. Я все видел и все познал. Кроме того, я ненавижу эту эпоху, она вызывает у меня отвращение. Есть люди, которых я просто не переношу. Все кругом фальшивое и лживое. Больше нет уважения, внимания к чужому мнению. Значение имеют только деньги. Целый день все говорят об одних только преступлениях. Точно могу сказать, что уйду из этого мира без сожаления. Мне будет совершенно не жалко уйти. Все подготовлено, у меня есть могила в часовне, шесть мест. Пока что там пусто, пустынно. Те, кого я любил, и кто уже оставил нас, покоятся в других местах. Посмотрим, кто присоединится ко мне.
— То есть, вы не боитесь смерти? Вы говорите о ней с такой легкостью.
— Нет, я совершенно ее не боюсь. Смерть — единственное в мире, насчет чего мы можем быть уверены. Это вопрос времени. Сколько еще лет мне осталось? Я могу дожить до 90, 92 лет. Решаю не я, а там наверху. Точно могу сказать, что не оставлю моего пса в одиночестве. Это моя последняя собака, бельгийская овчарка, которую я люблю как ребенка. Ее зовут Лубо. Я скучаю по ней, когда ее нет рядом. Если она умрет раньше меня, на что я очень надеюсь, я больше не заведу собаку. У меня было 50 собак, но с этой сложились особые отношения. Она раздражает меня, потому что не хочет подниматься по лестнице и не спит со мной. Но все еще впереди. У нее свой характер, она любит не всех. В январе собаке исполнится три года, что равняется 21 году для человека. Если я умру раньше нее, то попрошу ветеринара сделать так, чтобы мы ушли вместе. Он сделает собаке укол, чтобы та умерла у меня на руках. Лучше так, чем знать, что она будет страдать и умрет на моей могиле.
— Это практически не оставляет места для женщины…
— Я ее не нашел. Я не говорю, что нет кандидатов. Их десять, но ни одна не подходит для того, чтобы провести с ней остаток жизни. Хотя я был бы на многое готов, чтобы ощутить последнюю любовь. Наверное, даже отказаться от того, что я всегда говорил. Я был бы готов жениться на женщине, если бы она согласилась быть со мной до конца. У этого был бы смысл. Через 50 лет после обожаемой Натали круг бы замкнулся.
