За последние два десятилетия российские власти сделали все, что могли, для уничтожения инфраструктуры гражданского общества. В этом ряду и последовательное ужесточение законодательства о некоммерческих организациях, и закон об «иностранных агентах», и самая новая практика — наступление на Интернет: закон о СМИ — «иностранных агентах» и попытка объявить такими же «агентами» уже и блогеров.
Единственное, чего власти пока что стеснялись — по крайне мере, не приветствовали открыто — это физическое насилие в отношении активистов. Однако уже и тут есть «пилотные» регионы«; прежде всего, Северный Кавказ, где насилие в отношении представителей гражданского общества, в том числе, зеленого движения давно стало обыденностью.
Край спонтанных протестов
Экологический активизм развит на Кавказе, как и вообще на юге России гораздо хуже, чем в других частях России (не считая малонаселенных регионов Сибири и Крайнего Севера), что отражает культурно-историческую и социально-политическую специфику этого региона. А заключается она в том, что Северный Кавказ находится в правовом поле Российской Федерации весьма условно. При этом речь, вопреки распространенным представлениям, идет не только о Чечне: весь регион — от Черного до Каспийского моря — отдан на откуп местным кланам, которые с разной степенью успешности выстраивают отношения с Москвой.
В обмен на лояльность и нужные результаты на выборах федеральный центр не вмешивается в дела местных чиновников. Как результат — системные нарушения прав и свобод граждан, происходящие с ужасающим размахом. Понятно, что когда нарушаются базовые права людей, вопросы охраны природы уходят на второй план по сравнению с правом на жизнь, на личную неприкосновенность и так далее. Тем не менее, экоактивизм — хоть с известной долей местной специфики — все же имеет место на Северном Кавказе.
Можно вспомнить, например, многолетнюю борьбу жителей южного Дагестана за реку Самур. Пограничная с Азербайджаном река Самур страдает из-за нерационального водопользования — как по одну, так и по другую сторону границы, — что поставило на грань экологической катастрофы уникальные лиановые леса в дельте реки. Но не только их: из-за падения уровня воды в реке и уровня грунтовых вод стало не хватать ресурсов для фруктовых садов в Магарамкентском районе Дагестана, а здешнее население полностью зависит от сельского хозяйства.
В 2013 года планы властей построить в дельте Самура еще полсотни водозаборов для снабжения Дербента и Избербаша вызвали социальный взрыв в Магарамкентском районе: люди собирались на стихийные митинги, готовы были обустроить протестный лагерь. В конце декабря 2013 года для разгона протестующих применили огнестрельное оружие (к счастью, обошлось без жертв).
В том же Дагестане граждане активно проводят «акции прямого действия» против подпольных нефтеперерабатывающих мини-заводов. Пару лет назад в пригороде Махачкалы был случай, когда толпа молодых людей чуть не разгромила один из таких заводиков — он сильно досаждал жилой зоне своими выбросами, — а махачкалинские правоохранители на жалобы жителей никак не реагировали. Тогда сами жители организовались и пошли делать за полицию ее работу.
Спонтанные «радикальные» экологические протесты (правда, достаточно кратковременные) — с перекрытием дорог, блокированием стройплощадок и т. п. — характерная черта северокавказских республик Такая протестная активность приводит в ужас местные власти, которым сразу чудится чей-то политический заказ и заговор. Вместо того, чтобы разбираться с теми причинами, которые вывели людей на улицы, местная элита начинает выдумывать мифических «экстремистов» и рассказывать про «силы, заинтересованные в дестабилизации ситуации». Именно страх попасть по «экстремистской» статье в застенки ФСБ или Центра «Э» (а на Кавказе это очень легко), больше всего сдерживает возможности жителей северокавказских республик активно бороться за свои экологические права.
Несколько лет назад я заехал в маленькое селение в Эльбрусском районе Кабардино-Балкарии. Через это село тянули газопровод к горнолыжному комплексу, причем трубу провели прямо через сосновую рощу — один из последних остатков хвойных лесов долины реки Баксан. Местным такая наглость хотя и не понравилась, но выходить на протест никто не решился. Мне рассказали, что в селе участились случаи похищения молодых людей, заподозренных в «экстремизме и ваххабизме»: людей просто хватают на улице и увозят в неизвестном направлении. Хорошо еще, если после такой «профилактики» человек возвращается живым.
Стоит отметить, что из-за низкой правовой грамотности набор методов протестной деятельности у местного населения довольно скудный: он ограничивается уличными акциями и сборами подписей. На Северном Кавказе просто отсутствует инфраструктура для общественной экологической деятельности в виде профильных НКО, которых в регионе фактически нет, если не считать пару-тройку бутафорских ГоНГО.
В России никогда не знаешь, что с тобой сделают и в какой момент. Постоянное ощущение угрозы и неопределенности создает сильную психологическую нагрузку. Впрочем, в Европейском Союзе тоже есть страны, где условия работы экоактивистов довольно близки российским. Например, Болгария. До физических нападений здесь дело пока не доходило, но машины уже поджигают, угрожают и широко применяют технологии черного пиара. В Западной Европе тоже практикуются заказные публикации, преследующие задачу маргинализовать или опорочить активистов или целые организации, но там у гражданского общества есть возможность опубликовать свою точку зрения в равных по статусу и популярности СМИ — это несомненный плюс стран со свободными медиа. Россия и Болгария этого, увы, лишены.
Ксения Вахрушева, член рабочей группы «Окружающая среда» Гражданского Форума ЕС-Россия, эксперт ЭПЦ «Беллона».
Тем не менее, там, где жителям удается вести системную экологическую протестную активность и применять не только «уличные» методы, но и, например, судебные — там сами власти зачастую не знают, что делать и готовы идти на уступки. Так было, например, в Кабардино-Балкарии, где в прошлом году жителям города Прохладный удалось затормозить проект по строительству гидрометаллургического завода благодаря грамотно выстроенной кампании — с активным привлечением внимания СМИ, социальных медиа и НКО (в том числе не местных).
Борьба с навозом как экстремизм
Но и лояльность властям в таком непростом регионе, как Северный Кавказ — вовсе не индульгенция от преследования: стоит вспомнить хотя бы нашумевшую историю с экологом из Адыгеи Валерием Бринихом, руководителем республиканского отделения Всероссийского общества охраны природы (ВООП). ВООП — вполне «системная» организация, которая при любом удобном случае подчеркивает свою лояльность властям, никогда не была замечена в связях с политической оппозицией, и до истории с Бринихом не было известно ни одного случая, когда функционер этой организации попал бы под уголовное дело в связи с общественной деятельностью.
В случае с Валерием Бринихом сработал именно региональный фактор: эколог перешел дорогу бывшему сенатору от Карачаево-Черкесии, а по совместительству бизнесмену Вячеславу Дереву. У себя в республике Дерев известен как владелец водочного, таксомоторного, сельскохозяйственного и автосборочного бизнеса. В дополнение к уже имеющимся активам, Дерев решил обзавестись свиноводческим комплексом, но не в родной Карачаево-Черкесии, а в соседней Адыгее, где на его деньги в Теучежском районе республики было построено крупное животноводческое предприятие. Для депрессивного района это было почти сказкой про Золушку: появилась возможность трудоустроить местное население и получать хотя бы копеечные налоги.
Валерий Бриних на инспекции. Фото предоставлено автором. Все права защищены. Но с «благодеянием» пришли и проблемы: люди стали жаловаться на невыносимый запах свиного навоза, который инвестор Дерев вовсе не собирался утилизировать, как это принято в цивилизованных странах (некоторые российские предприятия уже переняли эту практику у Дании): фекалии просто выливались на окрестные поля, отравляя почву и водоемы. В 2014 году Валерий Бриних, который активно включился в борьбу за права местных жителей, опубликовал статью «Молчание ягнят», в которой, в числе прочего, упомянул, что разведение свиней — не лучшее занятие в регионе с мусульманским населением.
Уцепившись за это высказывание, управление Следственного комитета России по Республике Адыгея в декабре 2014 года возбудило против Бриниха дело по «экстремистской» 282-й статье Уголовного кодекса РФ (возбуждение ненависти либо вражды). По версии следствия, Бриних «оказал неустановленным лицам пособничество в распространении информации, направленной на унижение человеческого достоинства по признакам национальности и происхождения, создав экстремистский материал». Кроме уголовного дела, к Бриниху был также подан ряд исков о защите чести и достоинства — как со стороны свинокомплекса, так и со стороны администрации Теучежского района.
Экологу пришлось потратить почти три года на то, чтобы доказать, что никаким «религиозным экстремизмом» он не занимался. Уже на финальной стадии суда (активисту грозил условный срок или крупный штраф) в июле 2017 года на судебном заседании по делу Бриниха было представлено экспертное заключение института криминалистики ФСБ. Эксперты не нашли в статье адыгейского эколога никаких признаков разжигания межнациональной розни. В августе того же года дело было прекращено. Скандальный свинокомплекс успел к тому времени сменить собственника — новым менеджерам заниматься преследованием Валерия Бриниха уже стало не интересно.
Адыгейский феномен
Маленькая Республика Адыгея, анклав внутри Краснодарского края — интересный феномен с точки зрения судебно-полицейской системы. В отличие от других кавказских регионов, местным общественным активистам худо-бедно, но удается отстаивать свои права в судах, и примером тому служит не только «дело Бриниха», но и экоправозащитная организация «Экологическая вахта по Северному Кавказу» — самая известная на юге России природоохранная НКО.
Дело в том, что сама «Экологическая вахта» имеет межрегиональный статус, но зарегистрирована именно в Адыгее. Когда у недоброжелателей организации (а их очень много, особенно в соседнем Краснодарском крае) встает вопрос о том, чтобы ее «прищучить», все в конечном счете упирается в правоохранительные и судебные органы Адыгеи, которых негодование кубанских чиновников и силовиков в общем-то не слишком волнуют.
К примеру, когда в сентябре 2016 года «Экологическую вахту» признали «иностранным агентом», а в отношении организации и ее руководителя Андрея Рудомахи были возбуждены административные дела, «Экологическая вахта» решила пойти по пути судебной самозащиты, что было довольно нетипичным поведением для многих экологических НКО, тоже попавших в реестр «иноагентов». Но результат, тем не менее, был: с помощью Клуба юристов НКО, одного из самых авторитетных в стране объединений, защищающих права и интересы некоммерческого сектора, «Экологической вахте по Северному Кавказу» удалось отбиться от уже наложенных штрафов на общую сумму 700 тыс. рублей. Это абсолютный рекорд среди экологических организаций, попавших под закон об НКО — «иностранных агентах».
В середине января этого года «Экологическая вахта» была исключена из реестра «иностранных агентов»: проведя очередную проверку, управление Минюста России по Адыгее не нашло у организации никакого иностранного финансирования.
Тем не менее, нападки на организацию не прекратились. В Краснодарском крае, где «Экологическая вахта» работает наиболее активно и добилась за последние годы немалых результатов, против общественных активистов стали применять «гибридное» насилие. По аналогии с гибридной войной, это такая форма давления, при которой сами власти и местные силовики остаются, вроде бы в стороне, а насилие отдается на «аутсорсинг» различным, зачастую деструктивным, общественным объединениям: казачьим обществам (среди которых немало национал-радикалов и представителей криминалитета), националистическим группировкам, футбольным фанатам и т. п.
На практике «гибридное насилие» может выглядеть по-разному. Его исполнителями могут быть самые разные группы — от агрессивных пенсионерок, штурмующих избирательные штабы Алексея Навального (в Краснодаре уже был десяток подобных инцидентов), до казаков, стегающих нагайками гастарбайтеров из Таджикистана или участниц группы Pussy Riot. Каждый раз после очередного инцидента кубанские власти старательно дистанцируются от актов насилия и их инициаторов, либо же отмалчиваются и делают вид, что ничего не произошло. При этом, местные СМИ — почти все они находятся под тем или иным контролем краевой администрации — готовы в такие дни говорить о чем угодно, кроме скандального происшествия.
«Экологическая вахта» не раз становилась жертвой «аутсорсинг-насилия». Например, в феврале 2014 года — за пару дней до торжественного открытия Олимпиады в Сочи неизвестные хулиганы в масках разгромили автомобиль члена совета организации Игоря Харченко. Погром проходил под надзором полиции.
В России «зеленый» активизм всегда был опасным занятием, поскольку он мало чем отличается от других видов гражданской активности, когда люди борются против преступности, часто сращенной с властью. Я думаю, что нет другого пути, кроме как учиться следовать определенным правилам безопасности: повышать собственную правовую грамотность, тщательно планировать свою деятельность (особенно что касается полевой работы — экспедиций, общественных инспекций и т. п., а также любой уличной активности), учиться, по возможности, избегать конфликтных ситуаций. В случае критических ситуаций с активистами крайне важно вызывать общественный резонанс, максимально привлекать СМИ, требовать от властей нужной реакции.
Александр Федоров, координатор рабочей группы «Окружающая среда» Гражданского Форума ЕС-Россия, председатель Ассоциации журналистов-экологов Союза журналистов России, сопредседатель Российского социально-экологического союза (РСоЭС).
Единственное, что до недавнего времени не наблюдалось — серьезное физическое насилия в отношении отдельных активистов, сопряженное с угрозой для их жизни: «гибридная» агрессия имела определенные рамки. Но в 2016 году и эти рамки были сняты, когда в Приморско-Ахтарском районе Кубани было совершено жестокое и дерзкое нападение на совместный противопожарный лагерь Гринписа России, во время которого двум активистам были нанесены серьезные травмы, испорчено экспедиционное оборудование. Нападению предшествовала слежка за членами экспедиции со стороны неизвестных лиц и угрозы физической расправы. Интересно, что местные СМИ попытались выдать инцидент с нападением на лагерь в качестве «конфликта экологов с местным населением».
И вот год спустя, в конце декабря 2017 — новый серьезный инцидент. На этот раз пострадал лидер «Экологической вахты» Андрей Рудомаха. Инцидент произошел после того, как группа активистов во главе с Рудомахой вернулась после проведения общественной экологической инспекции окрестностей села Криница на Черноморском побережье, где без каких-либо разрешительных документов прямо на территории государственного лесного фонда началось строительство VIP-объекта, похожего на винодельческое имение.
Когда группа вернулась в Краснодар, возле дома одного из активистов на участников экоинспекции набросилось трое молодчиков. И все та же, что и в 2014 году, эстетика: трико, толстовки, балаклавы, маски на лицах. Первым «нейтрализовали» Андрея Рудомаху: его ослепили газом, после чего один из нападавших повалил эколога на землю и нанес ему удар ногой по голове (со стороны лица) — этот удар и послужил причиной полученного сотрясения мозга, перелома носа и травмы челюсти. Рудомаха потерял сознание и лежал, истекая кровью, пока молодчики «разбирались» с другими участниками экоинспекции.
И хотя уголовное дело по ч. 2 ст. 161 УК РФ — «Грабеж, совершенный группой лиц» — было возбуждено практически сразу после нападения, краснодарская полиция не проявила энтузиазма для поимки преступников по горячим следам. Впрочем, даже если бы сразу удалось задержать непосредственных нападавших, еще не факт, что они указали бы на заказчика преступления, а следствие захотело бы разбираться в каких-то других версиях, кроме бытовой.
Физическое насилие, сопряженное с риском для жизни — новое явление для южнороссийских экологических (впрочем, не только экологических) активистов, к чему они, надо признать пока совершенно не готовы. Можно научиться механизмам информационной и коммуникационной безопасности, найти 1001 способ, как продолжить деятельности в статусе «иностранного агента», набраться огромного опыта в деле судебной защиты себя и своей организации. Но все это не стоит выеденного яйца, если тебя в любой момент могут подкараулить на улице, чтобы убить дубинкой или кастетом.
Увы, многие экологические активисты, привыкшие делать за государство ту работу, которую оно само не делает, пока морально не готовы к тому, что теперь придется брать на себя еще и работу полиции — и защищать себя своими же силами.
Остается надеяться, что мощный общественный резонанс, вызванный нападением на Андрея Рудомаху, послужит поводом не только для расследования самого этого вопиющего случая, но заставит обратить внимание на плачевное и совершенно беззащитное положение гражданских активистов на юге России.
