Миф о «русском» народе был бы не состоятелен если бы не состоялся как поэт Пушкин. Поэт, перевравший иранские сказки и сказки братьев Гримм на новый, «русский» манер. Крайне сложно придумать историю народа, у которого даже нет собственного эпоса. Точнее, как бы это сказать правильнее: никак невозможно доказать московский миф о нации «русские», тысячелетней истории Третьего Рима, без того, чтобы подложить под него базис — фундамент, которым во всем мире выступают народные легенды и сказки.
Немного истории…
Отправной точкой, началом Московии можно и нужно называть 1439 год. Именно в этом году московский самозванец Василий Темный навсегда увел свою страну во власть Тьмы Невежества и Мракобесия, отказавшись идти по единому пути со всем христианским миром. Василий не просто сошел с пути прогресса, но и положил начало строительству нового мифа: идеологии «Москвы — Третьего Рима» — царства истинно правоверно верующих — «руських», которых через 200 лет переименовали в «православных».
Миф о «Моске» — граде-мечети, но при этом, как бы удивительным это не казалось, граде оплоте и христианского мира «Третьего Рима», изначально положили на трактование ветхозаветных пророчеств Иезекииля созданные монахом Филофеем о Третьем Ромейском царстве, которое воплотилось в Моске — Москве. Надо отметить, что Филофеем движили отнюдь не дурные намерения, он то как раз пытался своим трудом остановить кровопролитие, устроенное московским деспотом Иваном III. Он был уверен, что своим трактованием он мог остановить московского сатрапа, мотивировав его тем, что он должен не уничтожать христиан, а стать их защитником. И надо сказать, с определенной стороны Филофей достиг успеха, его доктрина стала основой идеологии «Москва — Третий Рим», цель которой — мировое господство.
Идеей Филофея пронизана вся сущность политики Москвы, но, надо признать, в своем современном виде она предстала пред нами, лишь по окончанию войны, прозванной «Отечественной». Лишь тогда ее с особым смыслом начали активно модифицировать и укреплять. Вот только, как, оказалось, укреплять то было практически нечего. Московия в XIX так и не заговорила на едином языке. Тюркские слова и обороты все еще доминировали в обиходе у простых московитов, над украинскими — руськими — словами, ставшими основой государственного новодела — русского языка.
Новодел — имперский московский-третьеромейско-русский язык — надобно было легализовать, систематизировать и популяризировать. А как его можно было популяризировать среди масс, если не было главного понятного им инструмента популяризации — сказок, да и вообще сколько-нибудь стоящей развлекательной литературы — беллетристики.
Именно с целью укрепить миф о древнем «русском» народе и была запущена государственная программа стимулирования создания литературных произведений на все еще не популярном русском языке. Особое внимание, в которой уделялось сказкам. В особенности сказкам, записанным не в прозе, а в поэзии, во многом потому как такая форма лучше запоминалась и распространялась. Одним из самых значимых фигур на данном поприще стал великий московский поэт, не малой частью татарин — Александр Сергеевич Пушкин.
Если забыть, что руськая древняя словесность, суть есть — украинская, и что татарское иго, тоже большой московский миф, то, что остается в сухом остатке? Живая, органичная культура все той же Руси Украины, имела хоть единицами, представленные литературные исходники. Московия же была немой. Не существовало никакого эпоса, ни былин, ни сказок, сказаний. Именно их и необходимо было срочно создать Пушкину!
Какими были «русские» сказки до Пушкина
Собственно, чтобы совсем на пустое место пришел Пушкин, так нет. Машина московской пропаганды на тот момент уже напечатала, или точнее сказать переврала, ряд чужестранных эпосов на свой лад. Одним из таких эпосов можно считать произведение «Сказка о доблестном рыцаре Бове Гвидоновиче», появившееся в Московии в XVI веке. Как свидетельствует «Википедия»: «Повесть является аналогом средневекового французского романа о подвигах рыцаря Бово д'Антона, известного так же с XVI века в лубочных итальянских изданиях поэтических и прозаических произведений. Старейший вариант французского романа, дошедший до наших дней — „Бэв из Антона“, датируемый первой половиной XIII века, написан на англо-нормандском диалекте».
Вот небольшой отрывок, описывающий сюжетную линию произведения: «Сказка о доблестном рыцаре Бове Гвидоновиче, который, бежав из дому от злой матери Милитрисы Кирбитьевны и отчима короля Додона, попадает к королю Зензивию Андроновичу и влюбляется в дочь его Дружевну. В честь ее он совершает чудеса храбрости, побеждает один целые рати претендентов на руку Дружевны — королей Маркобруна и Лукопера Салтановича». Примечательно, что имена, используемые в данном произведении, изданном на итальянском, в последствии активно использовались Пушкиным. Бова соответствует итал. Buova, Гвидон — дюку Guido d'Antoni, дядька Бовы Симбальда — Sinebaldo, Додон — Duodo di Maganza, Дружевна — Drusiniana. Что еще очень важно, хотя это уводит в сторону наше расследование. Основная нить повествования в обязательном порядке проходит через тему религии, постоянно указывая на правоверие (православие) главного героя, что во многом заимствовано из легенды о мучениях Святого Георгия.
Следующим не менее важным произведением относимого к «русским» сказкам считается «Сказка о Еруслане Лазаревиче». Не будем далеко ходить и обратимся ко все той же «Википедии» для получения интересующей нас информации: «Имя Еруслана Лазаревича и некоторые сюжеты (поиски богатырского коня Араша — ср. Рахш, бой Еруслана с сыном) восходят к иранскому эпосу о Рустаме („Шахнамэ“). Мотивы иранского эпоса были заимствованы при тюркском посредстве: Арслан он же Руслан («лев») — тюркское прозвище Рустама, отец Еруслана Залазар — отец Рустама Заль-зар». Другими словами, мы видим два ярких примера заимствования эпосов Запада и Востока, переписанных с одной лишь целью — укрепить будущий миф о едином «русском» народе.
Вклад Пушкина в доказательство мифа
Роль Пушкина в становлении России достаточно скромна, он рассматривается всего лишь как основоположник современного русского литературного языка. Что способствовало выбору такого направления? Во многом деятельность самодержавия, направленная на поиск и становление национальной идеи России, которую и сегодня никак не могут сформулировать на государственном официальном уровне. Тем не менее, пропагандистский лозунг времен Пушкина, лучше всего сформулировал граф Уваров, и звучал он так: «Самодержавие, православие, народность». По сути это была расшифровка имперского флага России, где: в основе: АкХан — Белый Царь, над ним — золотом идет Жизнь — Бог, и заканчивает описание «русского мира» лежащий на окраине его мифический «русский» народ. При этом, надо отметить, что цвета имперского флага России это своего рода калька цветов рода Палеологов — последних императоров Византии, родство с которыми приписывают себе московские самозванцы.
Но вернемся к Пушкину! Так вот, на становление мифа о той самой «единой народности» и была направленна деятельность не только великого поэта, но и многих других, писателей, историков и других баснописцев. Во многом измышлявших новый сказочный мир, откровенно смешивая исконно московский — тюркский эпос и историю, с историей и эпосом Руси. Компиляцией тюркских народных сказаний и эпосов с сказаниями Руси, обильно добавляя в них сюжетные линии братьев Гримм и других популярных европейских сказок и занялся Пушкин. Благодаря которому, во многом и возник миф о «русской» народности.
Первое свое произведение, не получившее широкой огласки, Пушкин написал по мотивам вышеупомянутой «русской» сказки, основой для которой, как вы помните, послужил французский рыцарский роман. Из популярной тогда в Московии сказки Пушкин взял в своего «Бову» имена. Самого Бовы, а также Додона, Милитрисы и Полкана. Но вот с сюжетной линией он несколько запутался, пытаясь внести в нее просто неподъемное количество аллегорий. Почему, скорее всего, свою сказку он так и не закончил.
Вот один из отрывков, в которых Пушкин пытался сделать прообразом Додона — императора Франции, Наполеона. «Вы слыхали, люди добрые, О царе, что двадцать целых лет Не снимал с себя оружия, Не слезал с коня ретивого, Всюду пролетал с победою, Мир крещеный потопил в крови, Не щадил и некрещеного, И в ничтожество низверженный Александром, грозным ангелом, Жизнь проводит в унижении И, забытый всеми, кличется Ныне Эльбы императором: Вот таков-то был и царь Додон»…
Сюжет первой большой сказки написанной Пушкиным куда более замысловат, осмысленнен и идеологичен. Сказка называется Руслан и Людмила. Руслан — популярное тюркское имя, означающее «Лев», используется Пушкиным, по ряду причин: во-первых оно было созвучно с Русью, во-вторых, выступало как некий мостик к тюркским корням Московии. С Людмилой все куда сложнее. Вроде бы как славянское имя, на самом деле впервые было использовано поэтом Василием Жуковским. Им он назвал одну из своих баллад, которую написал в 1808 году.
С первых строк Пушкин отправляет читателя в сказочный мир придуманной им Руси. Руси, в которой он нашел место и Лукоморью — мифической прародине угров, одной из национальностей издревле населяющий Московию. Пушкин не просто создает новый «русский» мир, но и, не особенно стесняясь, населяет его персонажами всех слышимых им сказок: французских, украинских, финских, тюркских, как бы заведомо готовя для себя план работ по имплементации мифа. Тут вам и кельтско-руський дуб и финская Баба Яга и тюркский Кощей.
Сказка, придуманная Пушкиным во многом является романтизацией «Истории государства Российского» другого не менее значимого строителя Третьего Рима, тоже татарина-Карамзина. «С друзьями, в гриднице высокой Владимир-солнце пировал; Меньшую дочь он выдавал За князя храброго Руслана»… За столом с Русланом сидят три его соперника, претендента на руку Людмилы: «Один — Рогдай, воитель смелый, Мечом раздвинувший пределы Богатых киевских полей; Другой — Фарлаф, крикун надменный, В пирах никем не побежденный, Но воин скромный средь мечей; Последний, полный страстной думы, Младой хазарский хан Ратмир»…
Я не могу не отметить, что сюжет пушкинской сказки в чем-то перекликается с легендой о выборе вероисповедания киевским князем Владимиром: Руслан (Пушкин выдает это имя за исконно «русское») — это вера руськая, Фарлаф (шведское имя, встречается у одного из дружинников Олега) — представляет Рим, Рогдай — ислам. Хазарский князь с единственно типичным славянским именем Ратмир (опять же к вопросу о перемешивании понятий) — иудаизм. Князь, понятно, отдает предпочтение вере руськой, но вот только к Руслану невеста не доходит. Колдун Черномор (словно джинн из «Тысячи и одной ночи»,) которого можно легко ассоциировать с Батыем, берет веру руськую в полон, откуда и идет вызволять ее Руслан. С этой точки зрения, дальнейшая история приобретает вообще очень интересные очертания, хотя в ней все равно прослеживается явное переплетение сюжетных линий: вышеупомянутой «Тысячи и одной ночи», западных рыцарских романов и новелл, с их похищенными принцессами и рыцарями в сияющих доспехах, убивающих змия, сказки про Еруслана Лазаревича, которая, безусловно, стала основой для литературных изысканий Пушкина.
Имена царя Салтана, или же говоря попросту — Султана, и Гвидона — Гвидо, уже использовалось московским баснописцами в перевирании французской сказке о Бове Гвидоновиче, к которой был неравнодушен Пушкин. Другое дело — название тюркского воина — «батыра», превращение которого с легкой руки Пушкина в «русского» богатыря стало просто таки шедевральным. Пушкин, используя весь свой арсенал возможностей вплел данный тюркизм в канву «русского» эпоса настолько органично, что оно просто стало неотделимым от него. Что же касается самой сюжетной линии, то в конце 50-х годов участник Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР Г. П. Снесарев описал тюркскую легенду, по сюжетной линии практически не отличавшуюся от пушкинской «Сказке о царе Салтане». В этой тюркской легенде имеются и мотивы коварства старших жен царя, и подмены мальчика щенком, а девочки — кошкой, и изгнания царем своей младшей жены, и разоблачения клеветы, и выросшим сыном царя, и изгнание старших жен.
Отдельно стоит отметить сравнение, проведенные Снесаревым, образов пушкинской царевны-лебедь и пари из хорезмской легенды, с помощью которой сын падишаха строит Золотой город. Снесарев без каких либо сомнений утверждает, что царевна-лебедь — это «русифицированный образ восточной пари». Но это не единственное упоминание о заимствовании Пушкиным сюжетной линии в тюркских легендах. И. М. Оранский в статье «Еще один среднеазиатский вариант „Сказки о царе Салтане“ сообщает о записанной им в Гиссарской долине Таджикской ССР сказке, по сюжету и некоторым мотивам опять же ничем от пушкинской «Сказкой о царе Салтане» не отличающейся. Н. Н. Туманович в статье «К среднеазиатским вариантам „Сказки о царе Салтане“ рассказывает о другом таджикском варианте сюжета пушкинской сказки, сохранившемся в рукописном фонде Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР. Каракалпакские фольклористы К. Аимбетов и К. Максетов высказываются о сюжетных совпадениях «Сказки о царе Салтане» А. С. Пушкина и каракалпакской народной эпической поэмы «Шарьяр».
Из всех известных науке среднеазиатских сюжетов, аналогичных сюжету пушкинской сказки, изложим для примера два: сюжет узбекской сказки «Хасан и Зухра» и каракалпакской эпической поэмы «Шарьяр». Так в узбекской сказке «Хасан и Зухра» вкратце рассказывается о том, что: «Шах подыскивает себе сорок первую жену — ни одна из его сорока жен не родила ему наследника. Через своего визиря он узнает, что три бедные девушки-сестры, сидя под тутовым деревом, вели беседу и мечтали о том, что бы они сделали, если бы их взял в жены царь; старшая Насиба, обещала выткать прекрасную одежду для шаха; средняя, Гульбахор — приготовить ему вкусный плов; младшая сестра, Зульфия — родить мальчика и девочку и назвать их Хасаном и Зухрой. Узнав обо всем этом, шах сразу решил жениться на младшей из сестер. Сорок жен шаха, боясь, что в случае рождения наследника хан забудет о них и всю любовь отдаст новой, сорок первой жене, замышляют против нее заговор. Зульфия, как и обещала, родила мальчика и девочку. Шах в это время был на охоте. Шахские жены с помощью старухи-колдуньи спрятали новорожденных в мешок, а вместо них подложили в колыбель козленка и козочку.
Старуха сказала Зульфии, что это ее дети. Молодая мать залилась горючими слезами. Жены шаха сообщили ему о рождении детей-козлят. Старуха-колдунья тем временем бросила мешок с детьми Зульфии на дорогу. Здесь их нашел и подобрал вожатый каравана, бездетный человек. Он забрал детей к себе и дал им имена Хасан и Зухра. Когда дети подросли, приемный отец рассказал им их историю. Как-то на охоте шах, повстречавшись с вожатым каравана, тоже узнал об истории детей, найденных в пустыне. Жена вожатого обратила внимание на большое сходство шаха и Хасана и посоветовала владыке расспросить свою жену о событиях двенадцатилетней давности. Шах приказал привести Зульфию из темницы, выслушал ее рассказ и допросил остальных жен. Тайна раскрылась. Шах устроил сорокадневный пир в честь своих детей Хасана и Зухры. Все счастливы. Хасан и Зухра заботятся о тех, кто их вырастил — о караван-баши и его жене».
В узбекской сказке «Тахир и Зухра» есть эпизод с сундуком: шах, чтобы разлучить Тахира и свою дочь Зухру, приказал схватить Тахира, положить его в сундук и бросить в реку. Сундук поплыл в сторону Рума — Византии Удивляет и сходство сюжетов древней эпической поэмы каракалпаков «Шарьяр» и пушкинской «Сказки о царе Салтане». «Хан Дарапша, несмотря на то, что девять раз был женат, не имел наследника. Разочарованный царь оставляет трон, и, облачившись в простую одежду, отправляется паломником в Мекку. Однажды ночью в поисках ночлега он заглянул в светящееся окно и, увидев там трех красавиц, невольно подслушал их разговор. Девушки пряли и мечтали: старшая о том, что если бы она стала женой хана Дарапши, то из одного кокона наткала бы груды атласа и сшила из него шатры для всего его войска; средняя говорила, что она из одного зернышка напекла бы гору лепешек для сорока тысяч воинов хана; а младшая обещала родить хану двух близнецов.
Хан женился на всех трех девушках в надежде, что кто-нибудь из них родит ему наследника. Отгремел свадебный «той». Две старшие жены не выполнили своих обещаний, чем вызвали гнев хана и были изгнаны. Младшая жена Гулынара зачала и родила близнецов: мальчика и девочку. Хан на охоте ждал вестей о беременной жене. Девять прежних жен хана, обуреваемые завистью, с помощью старухи-колдуньи подложили Гульшаре щенка и котенка, а новорожденных близнецов бросили в пруд. Когда хан возвратился с охоты, жены сообщили ему, что Гульшара родила щенка и котенка. Разгневанный хан приказал выгнать младшую жену в степь.
Одна из рабынь — прислуг ханских жен — Шируан случайно обнаружила на дне пруда и вытащила двух малышей с отсвечивающими золотым и серебряным чубами. Но коварные жены, узнав об этом, избили ее и заставили молчать, а детей попытались умертвить с помощью мясника Кодара. Но их спас раб Караман. Детей с чудесными чубами взяли на воспитание хозяева Карамана — бездетная ханская чета из другого владения — Шасуар и Акдаулет. Сорок мудрецов предсказывают мальчику героические подвиги, девочке — мудрость и советуют назвать их Шарьяром и Анжим».
Кроме того, в «Шарьяре» и пушкинской сказке есть и отдельные совпадения. Например, Шарьяр, подобно Гвидону, скучает по отцу, по родным местам; коварная старуха расхваливает Шарьяру дочь владельца волшебного города Тахта зарин Жулдызши — Кундызшу, подобно Бабарихе, описывающей царю Салтану заморскую царевну, которая «Днем свет божий затмевает, Ночью землю освещает, Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит». Стены зданий волшебного города Тахта зарин сделаны из золота, серебра, мрамора и др. У Пушкина купцы рассказывают царю Салтану о городе с златоглавыми церквями, хрустальным дворцом, белкой, которая грызет орехи с золотой скорлупой. Имя владельца города Тахта зарин Жулдыз-хан или Жулдызша (Хан-звезда, или Звездочка), у пушкинской царевны-лебеди «во лбу звезда горит».
Вслушайтесь! «Под косой луна блестит» («Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит»; «Под косой луна блестит, А во лбу звезда горит»). Именно луна под косой указывает на тесную связь пушкинской сказки со сказками и легендами, использованными поэтом.
Сюжет «Сказки о золотом петушке» Пушкин откровенно украл из легенды об арабском звездочете. Анна Ахматова, в свое время, установила, что источником пушкинской «Сказки о золотом петушке» является повесть Вашингтона Ирвинга «Легенда об арабском звездочете», с которой Пушкин мог ознакомиться благодаря французскому изданию книги американского писателя Вашингтона Ирвинга «Альгамбра» в 1832 году. При этом стоит признать, что в пушкинской сказке, есть и родные ему тюркские-московские компоненты. Шамаханская царица Пушкина, безусловно, связана с Азербайджаном, городом Шемаха, да написана она после посещения поэтом Оренбурга, где он мог лично услышать и увидеть то, что впоследствии вписал в литературную линию сюжета.
Подводя итоги…
Выражение «Поскреби русского — найдешь татарина» пришло к нам из французского языка, и в оригинале звучит так: «Grattez le Russe, et vous verrez un Tartare». Слова эти, несмотря на то, что приписывали их Наполеону, принадлежат Астольфу де Кюстину, и являются краткой версией фрагмента его знаменитого сочинения Россия в 1839 году («La Russie en 1839»): «Ведь немногим больше ста лет тому назад они были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизаций сохранило медвежью шкуру — они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть поскрести — и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится».
К чему я это пишу? Да к тому, что Россия это действительно удивительная страна, народ которой, его национальный состав, история, чаяния и надежды являются государственной тайной. Вы думаете, я подчеркиваю татарское происхождение Пушкина, Карамзина и вообще во многом населяющего Московию народа с целью обидеть их? Оскорбить? Вы абсолютно не правы. Мне действительно и непонятно, и неприятно смотреть на то, как действительно большой, огромный, культурный народ стал заложником религиозных фанатиков, которые фактические уничтожили его самобытность, заставили отказаться от своей культуры, истории, языка. От своих легенд и сказок. И все ради чего? Ради московского мифа о «Третьем Риме»? Ради того, чтобы стать орудием в руках деспотов и самодуров? Стоит ли собственная бесценная жизнь того, чтобы положить ее на алтарь самодурства, невежества и мракобесия? Можно ли жить иначе, не отказываясь от своих предков, от своих корней?
Можно ли жить в стране где, не надо притворяться «русским» ради того, чтобы страна состоялась? Или надо всем вокруг, себе и своим детям врать про то, что ты «русский»? Что лучше: оставаться собой или как полоумный транссексуал, который никак не может определиться с полом, делать себе операцию за операцией лишь для того, чтобы не быть таким как все, не быть собой?
