Интервью с председателем Военного комитета НАТО генералом Петром Павелом (Petr Pavel).
— Natoaktual.cz: Несколько дней назад альянс принял решение отправить новую учебную миссию в Ирак. Речь идет о совершенно новой миссии или лишь о расширении уже существующей помощи?
— Петр Павел: Деятельность в Ираке обусловлена участием альянса в широкой коалиции против ИГИЛ (запрещенная в РФ организация — прим.ред.), а кроме того, НАТО уже направляло в Ирак своих инструкторов. Все это были нестандартные миссии. Прежде мы отправляли туда гражданский и военный контингент для обучения. Теперь же министры обороны решили, что необходимо активизировать нашу деятельность и трансформировать ее в стандартную миссию.
Это обеспечит ей не только лучшее финансирование, но и организацию, командование, управление и поддержку. Кроме того, деятельность миссии будет долгосрочной, учитывая задачи, поставленные перед ней в Ираке. Я говорю, прежде всего, об обучении, помощи в создании иракских институтов, а также о формировании системы профессионального обучения и подготовки вооруженных сил Ирака.
— Сколько человек будет насчитывать эта миссия? Ведь для некоторых европейских союзников это своего рода дежавю: несколько лет назад они выводили своих солдат из Ирака, а теперь приходится отправлять их снова. Почему?
— Ответ касается как раз ИГИЛ. После того, как международное сообщество стабилизировало Ирак, так называемое «Исламское государство» постепенно взяло под контроль большую часть Ирака и Сирии. Но его физическое поражение не решает проблемы. Там по-прежнему действует множество террористических и экстремистских группировок, а также сложились благоприятные условия для процветания экстремизма и появления некого преемника «Исламского государства». Пока иракские институты слабы для того, чтобы самостоятельно справиться с этой проблемой.
Важно обозначить разумные границы, в которых не будет места соперничеству, и все усилия будут направлены на достижение цели. В частности, поэтому министры обороны с самого начала говорили о координации с Европейским Союзом таким образом, чтобы обучение удовлетворяло все потребности иракского правительства.
— А не может ли случиться так, что мы опять обучим иракцев, поможем им, чтобы они сами могли противостоять исламистам, а через несколько лет ситуация повторится? Насколько вообще можно подготовить их к тому, чтобы сценарий постоянно не повторялся?
— Я думаю, что мы постепенно учимся. Если были допущены какие-то ошибки в ходе прошлой стабилизации, то мы уже извлекли из них все необходимые уроки. И мы учтем их при создании нынешней миссии.
При этом сама коалиция, которая уже действует в Ираке и Сирии, располагает большим объемом знаний, и сегодня они позволяют ей играть совершенно не ту роль, которую она играла прежде. Обучение, которое должно провести НАТО, будет соответствовать нуждам иракского правительства, основываться на принципе инклюзии. То есть процесс затронет не только какую-то одну часть, будь то суннитская, шиитская или курдская, а охватит все составляющие иракских вооруженных сил, и мы постараемся избежать тех препятствий, с которыми столкнулись при прошлой стабилизации.
— После российской аннексии Крыма альянс старается постепенно адаптироваться к изменениям в области безопасности. Будут созданы два новых командования. Чем новая структура будет выгодно отличаться?
— Нужно отталкиваться от того, что в последнее время ситуация в области международной безопасности очень изменилась. И это, разумеется, подтолкнуло нас к тому, чтобы пересмотреть большую часть нашей деятельности и структур, в частности, командования. Перед обоими стратегическими командующими была поставлена задача провести анализ, чтобы понять, насколько существующая структура командования соответствует требованиям современных, а главное будущих потенциальных, конфликтов. Так выявились недостатки, и поступили предложения по их устранению.
Эти предложения представляли собой проект командной структуры, который одобрили министры обороны. Теперь, после утверждения общей структуры, мы подходим к этапу реализации решений. Стратегические командующие разработают детальный план, в котором уже учтут географию, назовут цифры, опишут структуры. Летом все детали утвердят сначала министры, а потом при необходимости — и главы государств.
— К примеру, я понимаю создание нового командования по логистике, которое должно обеспечить быструю транспортировку техники и людей в Европе. Но не будет ли второе командование (по Атлантике, отвечающее за безопасность морских и коммуникационных трасс через Атлантику) дублировать нынешнюю деятельность альянса?
— Совсем нет. После распада Варшавского договора и Советского Союза произошел общий спад напряженности, и большинство операций и учений были ориентированы преимущественно на кризисный менеджмент, а не на коллективную оборону. Поэтому атлантическому поясу между Европой и Северной Америкой уделялось меньше внимания.
Поскольку эти морские и коммуникационные линии жизненно важны для обороны Европы, одновременно с возвращением к учениям и концептуальному планированию в рамках коллективной безопасности возросло и значение обороны этих важных морских артерий. Поэтому стратегический командующий назвал этот регион одним из самых уязвимых и предложил создать еще одно совместное командование, которое будет заниматься исключительно защитой этих морских путей.
— Что сегодня является самым большим вызовом для безопасности альянса и всей Европы?
— Угрозы не меняются. С одной стороны, это Россия и ее самоуверенная внешняя политика, поддерживаемая военными средствами, а с другой стороны — терроризм и экстремизм и вытекающие из них явления, такие как массовая миграция. Вот основные вызовы, которыми сейчас занимается альянс.
— Смогут ли отношения между НАТО и Россией когда-нибудь вернуться на уровень, на котором они были до аннексии Крыма?
— Теоретически это возможно, но из вопроса уже следует ответ: все зависит, прежде всего, от России. Не НАТО изменил подход к политике безопасности, оккупировав часть суверенной территории и изменив границы силой, кстати, впервые в послевоенной истории. У альянса есть воля к диалогу на политическом и военном уровне, но для беседы всегда нужны двое. Альянс всегда подчеркивал важность прозрачного подхода с обеих сторон, который устранит, прежде всего, разного рода риски, в том числе риск нежелательного конфликта или неправильной интерпретации шагов противоположной стороны, что впоследствии может привести к росту напряженности и потенциальному конфликту.
Альянс не раз подчеркивал, а также предпринял ряд конкретных мер для того, чтобы диалог с Россией мог продолжаться. С 2014 года на уровне Совета Россия — НАТО состоялось в общей сложности шесть заседаний, и три из них — за последний год, в последний раз в октябре. Военные проводили телефонные переговоры, а также состоялась одна реальная встреча, и мы стремимся продолжать диалог.
— Как его можно добиться? Не ходим ли мы по заколдованному кругу, если учесть, что Россия расценивает ситуацию совершенно противоположным образом и говорит: «Нет, нет. Сначала вы должны захотеть разговаривать с нами, а потом мы с вами поговорим». У Вас есть опыт общения с представителями России.
— Все непросто. Я буду говорить за себя. Я воспользовался встречей с генералом Герасимовым (начальник Генерального штаба РФ — прим.авт.) для того, чтобы ясно очертить три круга тем. Первый касается того, где мы совершенно расходимся во мнениях, и где нет никаких условий для соглашения. Это, например, касается Украины, Грузии и некоторых других вопросов. Также есть круг проблем, где возможна договоренность и есть потенциал для переговоров. И третий круг — это даже не проблемы: о них мы можем договориться безотлагательно.
Если мы вот так прагматично подойдем к переговорам с русскими на всех уровнях, то, во-первых, дадим России понять, что не смирились с ее действиями и с тем, с чем мы не согласны, но при этом мы продемонстрируем конструктивный подход к тому, о чем мы можем договориться на переговорах. Те сферы, которые вызывают у нас разногласия, мы можем отложить до тех пор, пока не сложатся благоприятные условия.
— А когда это будет?
— Когда восстановится взаимное доверие, и когда прозрачность с обеих сторон убедит нас, что с противоположной стороной можно общаться и можно положиться на ее утверждения за столом переговоров.
— Возвращение к сути альянса, то есть совместной территориальной обороне, заставило многих стран-членов трезво посмотреть на оборонные расходы. Два процента ВВП на оборону — одна из главных тем для споров на национальном и международном уровне. Почему так трудно достичь этого уровня, хотя раньше это было нормой, даже минимумом?
— Причин тому много. Это связано с восприятием угроз, а также с тем, что после спада напряженности и налаживания партнерских отношений некоторые страны направили средства на другие нужды. Возвращать их обратно теперь, разумеется, очень сложно. Трудно объяснить гражданам, почему надо экономить на образовании, здравоохранении, транспорте и других сферах из-за обороны, если граждане сами не ощутят необходимости подобных перемен. В условиях, в которых мы живем сегодня, с одной стороны, можно сказать, что эта необходимость — объективная реальность, и вряд ли у кого-то она может вызвать сомнения. Однако правда и то, что не всем государствам опасность и риски угрожают в равной степени.
Поэтому не во всех странах удается одинаково повлиять на восприятие угроз. Правительствам трудно за относительно короткий период перенаправить столько средств на оборону, поскольку также нужно учитывать определенную абсорбционную способность, то есть что еще потребуется для обороноспособности. Это намного проще понять в случае техники, чем людей.
— Конечно, чисто теоретически можно накупить массу техники, но вся она будет ни к чему, если ее некому обслуживать.
— Это как раз случай Чешской Республики. Гипотетическое решение создать еще одну боеспособную бригаду может повлечь за собой не только огромные финансовые расходы. Даже если бы государство нашло деньги и закупило технику, для такой бригады потребовалось бы около пяти тысяч человек. Для государства наших размеров и с нашей демографией это может стать неразрешимой проблемой. То же самое и в других европейских странах. Таких факторов много. Я должен сказать — хотя не хочу ставить под сомнение обязательства стран-членов, — что крайне важно, чтобы государства понимали определенное равновесие в трех аспектах распределения бремени, связанного с совместной обороной.
Первый аспект — расходы на оборону как таковую, то есть номинальная сумма. Второй аспект — взносы от отдельных государств на деятельность альянса: на операции, миссии, меры, предпринимаемые по плану боеготовности, например о контингенте в Прибалтике, а также на командные структуры и новые инициативы альянса, например кибернетическую оборону и меры по борьбе с гибридными угрозами. Третий аспект — обороноспособность.
Именно с таким подходом мы будем способны обеспечить совместную оборону и коллективную безопасность, а также развить кризисный менеджмент. Именно для этого существует требование о двух процентах, ведь нельзя говорить о повышении боеспособности без достаточных средств.
— Исторически эти два процента себя оправдали?
— Это определенная психологическая величина, которая, однако, оправдала себя в прошлом. Конечно, конкретная цифра станет предметом для новых дискуссий, поскольку одно государство сможет выполнить все свои обязательства при оборонных расходах в размере 1,8% ВВП, а другое — только при 2,5%.
Роль играет также эффективность экономики и размеры армии. Разумеется, все эти аспекты затрагиваются в оборонном планировании альянса. Там учитываются и размеры отдельных стран, и эффективность экономики, и в зависимости от параметров перед государствами ставятся цели, связанные с ростом боеспособности. Военные возможности всех стран-членов, таким образом, образуют коллективную оборону всего альянса.
