Все чаще плохие новости воспринимаются как выбоина на дороге — проехал и забыл, остальное как‑то решится. Президент США Барак Обама любил повторять слова Мартина Лютера Кинга: «Моральная дуга вселенной сгибается в локте правосудия». Хотя, возможно, ошибочно полагать, что движение вперед неумолимо, а регресс — это лишь небольшое отклонение от курса?
11 ноября мы отмечали сотую годовщину окончания самого большого и кровавого конфликта всех времен. Первая мировая — поворотный момент в истории человечества. Это конец для четырех империй Европы, восход советского коммунизма и начало глобальной политики США. Впрочем, самое большое интеллектуальное наследие той войны — конец идеи о неизбежности прогресса.
В 1914‑м люди жили в мире вроде нашего: с головокружительным экономическим подъемом, технологическими революциями и растущей глобализацией. Как результат, все ужасные тенденции воспринимались как нечто временное, преодолимое дальнейшим прогрессом. В 1909 году британский журналист Ральф Норман Энджелл написал книгу, в которой заявил: война между основными политическими силами настолько дорогостояща, что просто нереальна. Великая иллюзия стала международным бестселлером, а Энджелл — знаменитостью (позже даже получил Нобелевскую премию). Всего через пару лет после публикации целое поколение европейцев погибло в кровавых боях.
Возможно, сейчас мы тоже лишь успокаиваем себя? Некоторые политики считают, что да. В недавнем интервью французский президент Эммануэль Макрон сообщил: «В Европе, разрываемой ужасами, националистическими заявлениями и последствиями экономического кризиса, мы наблюдаем почти методическое возобновление всего, что доминировало в жизни Европы с окончания Первой мировой до [экономического] кризиса 1929‑го». А перед этим в обращении к Европейскому парламенту Макрон сказал: «Я не хочу принадлежать к поколению лунатиков, забывших о своем прошлом».
Насколько эти опасности реальны? Если сравнивать сегодняшний мир, он больше похож на 1920‑е, чем на 1930‑е. Экономический рост и технологический прогресс ускорялись тогда так же, как и сейчас. Вдобавок мы наблюдаем всплеск национализма — отличительная особенность 1920‑х. Тогда, как и сейчас, набирали силу новые режимы. Демократии рассыпались под давлением демагогов, как, например, в Италии, где Муссолини свергнул либеральные структуры. На этом фоне росли популизм, расизм и антисемитизм, разъединившие страны и исключившие множество меньшинств из «настоящей нации». Понятно, что именно из‑за давления 1920‑х в итоге мы получили 1930‑е.
Сегодня все тенденции схожи. Экономический рост, глобализация и технологии пробудили новые очаги власти — среди наций и во всем мире. На дворе эра крупных победителей и крупных проигравших. Бешеный темп изменений заставляет людей по всему миру переживать, что их страны и культуры станут другими. Успокаивает лишь появление сильного лидера, обещающего защитить их.
В своей новой книге «Путь к несвободе» историк Тимоти Снайдер определяет различие между так называемой политикой неизбежности — оптимистичной верой в то, что все как‑то решится, — и политикой вечности. Пример последней — это деятельность таких лидеров, как российский президент Владимир Путин: ничто не неизбежно, а с помощью силы, хитрости, численности и желания человек способен согнуть, а то и развернуть дугу истории. Снайдер описывает, как именно это проделал Путин на Украине: отказался признавать, что страна сближается с Западом, и начал безустанно расчленять Украину, погружая ее в конфликт, которому не видно конца.
Путин может и не победить. Попытки таких лидеров уничтожить прогресс не всегда срабатывают. Но для этого нужно приложить усилия с другой стороны. Вещи не починят сами себя, пока мы просто наблюдаем. История — это не голливудское кино.
