В России уже почти пять лет продолжалась перестройка, а в социалистической, тогда еще братской, Чехословакии не происходило ничего. Царили коммунисты. Горбачев с его реформами был им как бельмо на глазу. Когда в те времена к нам приехал советский журналист, он не мог понять, почему в этой стране достатка и процветания так боятся гласности и революционных перемен. Как выглядела в 1989 году Чехословакия в глазах советских репортеров?
Сашу Куранова сначала направили в Братиславу. Восторженный, молодой, талантливый журналист приехал в город, спокойнее, чем сибирская деревня, и погруженный в зимнюю спячку. «Писать было не о чем», — вспоминает он сегодня с ужасом в глазах ту тоску середины 80-х в Чехословакии, которой журналисты боятся больше войн, революций и стихийных бедствий.
В то время корреспонденту государственного агентства АПН (Агентство печати "Новости" — прим. перев.) Куранову представилась уникальная возможность писать и для лидера советской перестроечной журналистики — «Литературной газеты». Именно она заказала ему интервью с двумя нашими деятелями, чьи имена на тот момент, что парадоксально, у нас нельзя было произносить вслух: Александром Дубчеком и еще неизвестным в СССР Вацлавом Гавелом.
«Дубчек тогда проживал в Братиславе недалеко от меня», — радовался Александр легкой добыче. Но когда он спросил о возможности побеседовать с Дубчеком у своего руководства, то получил вполне ясный ответ: у перестройки тоже есть свои пределы. Мол, ты можешь взять у него интервью, но мы не гарантируем, что ты продолжишь работать в агентстве.
Вместо Дубчека другой секретарь
Таким образом, интервью он тогда так и не взял. Зато с 1987 по 1989 годы в словацком печатном органе коммунистической партии «Правде» Куранов вел постоянную рубрику «Сто строк о перестройке». Словацкие журналисты считали статьи своего советского коллеги очень смелыми, жадно проглатывали их и воспринимали как образец для революционных преобразований, которые в Чехословакии были немыслимы.
Перестройка и гласность — два русских коммунистических термина
Перестройкой в СССР называли попытку реформировать политическую систему и хиреющую экономику; под гласностью подразумевали открытость. С помощью этих двух терминов удавалось избегать слов «реформа» и «свобода слова». Гласность и перестройка связаны с политикой лидера СССР Михаила Горбачева, который возглавил страну в 1985 году.
Вместо Дубчека Саша Куранов задал вопросы первому секретарю Центрального комитета Коммунистической партии Словакии (словацкое ответвление чехословацкой партии KSČ) Игнацу Янаку. «Ничего интересного в этом не было. Он рассуждал, как все партийные функционеры, ни о чем. Как вдруг он заявил, что регулярно читает мою рубрику в „Правде"».
«„Горбачев позволяет вам писать такие острые критические материалы?" — спросил Янак. Я объяснил ему, что Горбачева не заботят журналисты и что у нас свобода слова. Он мне не поверил. Как не поверил он и тому, что если раньше, бывало, нам звонил даже посол, чтобы сказать, как и о чем нам писать, то в те революционные дни ни у кого не было ни времени, ни желания нами заниматься. Они сами не знали, что делать. Благодаря этому мы пользовались абсолютной свободой. Только газеты „Правда" и „Известия" продолжали осторожничать».
Летом 1989 года Куранов переехал в Прагу. Ему поручили освещать события во всех странах социалистического лагеря в этой части Европы. И он видел, как вокруг все начинало бурлить. А в Чехословакии по-прежнему ничего не происходило. «Даже болгары зашевелились… а у вас — тишина!»
«В начале ноября мне позвонил один начальник и сказал: „У меня есть большая просьба. В Прагу приезжает один мой хороший знакомый с супругой. Ты не мог бы поводить его по магазинам?" Я возразил, что этим должны заниматься сотрудники посольства. Но он ответил, что не хочет с ними связываться. С ними неинтересно, и знакомый предпочел бы провести в Праге время с журналистами. Я согласился. А когда тот приехал, то выяснилось, что это генерал КГБ. До сих пор я не знаю, был ли его приезд как-то связан с тем, что у вас происходило впоследствии».
Они подружились. Генералу магазины понравились. В последний вечер не обошлось без высоких чехословацких гостей. Пришел и Мирослав Штепан (глава пражской организации компартии KSČ). Куранов, как настоящий журналист, улучил момент и задал ему вопрос, смутивший его: «Товарищ Штепан, в ГДР сейчас происходит нечто очень важное. В других странах тоже. А что если подобное начнется и у вас? Вы к этому готовы?»
Политик снисходительно похлопал журналиста по плечу и ответил: «Вас зовут Александр? Тут ничего подобного не произойдет. Это во-первых. А во-вторых, мы готовы к подобному развитию событий». Через 12 дней началась «Бархатная революция».
Потом впервые в жизни Куранов получил визу в капиталистическую страну и 16 ноября 1989 года уехал с семьей в гости к коллеге корреспонденту в Вену. «Утром (восемнадцатого) мы встали и посмотрели новости. Когда сообщили о смерти студента Шмида (впоследствии она не подтвердилась — прим. ред.), то вместо венских магазинов мы бросились обратно в Прагу».
В последующие недели и месяцы у Куранова уже не было времени ни на какие покупки. Он описывал возникновение «Гражданского форума», писал о демонстрациях. Вместе с собой он брал 11-летнего сына. Как-то его жена рассказала новость, услышанную от хорошо информированного соседа: служба госбезопасности StB готовит провокацию. Опаснее всего было бы привлечение советских войск, которые до сих пор находились в гарнизонах на территории Чехословакии.
«Конечно, больше всего меня интересовало интервью с Гавелом», — признается Куранов. Он звонил ему днем и ночью. И все попусту. Он следил за ним, обращался к его соратникам, но Вацлав Гавел в то время вообще отказался давать интервью и заявил журналистам, что им придется довольствоваться только сообщениями для прессы.
Александр не сдавался. Он обратился в штаб-квартиру «Гражданского форума» в пражском теарте «Латерна магика». Даже попасть туда было проблемой. «Все советское моментально стало подозрительным. Среди чехов и словаков у меня была масса друзей, и мы выпили вместе много водки. Но после 17 ноября они перестали отвечать на мои звонки. Как будто встречаться с гражданином СССР было опасно. Все быстро менялось. В январе 1990 года я видел, как во дворе дети играли в войну чехов против СССР».
В «Латерна магика» сначала Куранов ничего добиться не мог. Но потом ему опять повезло. Он столкнулся с молодым человеком, который захотел с ним поговорить. Это был Ян Урбан, пресс-секретарь «Гражданского форума». Он провел Куранова с собой, но Гавела на месте не оказалось.
«Я объяснял ему, что „Литературная газета" — особенное издание, которое всегда защищало чехословацких диссидентов, поддерживало преследуемых писателей… И все равно они смотрели на меня как на советского шпиона».
Он ждал. Однажды его выставили из здания, потому что советским журналистам там якобы не место. Урбан снова провел его внутрь. Это было в 11 часов вечера. «И тут ко мне подошел мужчина с усиками и в очках, который спросил, не из СССР ли я. Это был Вацлав Клаус. Когда я ответил утвердительно, он сказал мне: „Вы можете передать вашему посольству, что готовится провокация. Они хотят напасть на одну из советских баз и свалить все на „Гражданский форум"".
Куранов опрометью побежал в советское посольство. Посла Ломакина, как ему сказали, будить якобы не было смысла. С постели подняли одного из доверенных секретарей, но ему новость о готовящемся нападении на советскую базу показалась притянутой за уши.
Поэтому журналист избрал тактику шантажа. Он сказал, что напишет о том, что, несмотря на своевременное уведомление, посольство не предприняло никаких превентивных шагов. И это подействовало. „Меня пустили внутрь, где по прямой линии секретарь связался с Москвой. Разговор в соседней комнате занял 30 минут… Потом он вернулся ко мне и сказал: „Я позвонил, куда следует, но больше сделать ничего не могу"".
Куранов не был уверен, что сделал все для предотвращения конфликта. Поэтому он нахально спросил, можно ли еще позвонить по спецлинии — генералу КГБ, которому он помог покупать люстру. В Москве было два часа ночи. Генерал внимательно его выслушал. „Понятно, — ответил он. — Я позвоню руководству"».
Кого он подразумевал под «руководством», журналист не знает. Но когда через 15 лет Куранов брал интервью у Михаила Горбачева, он не забыл спросить, не звонил ли ему во время бархатной революции кто-нибудь и не рассказывал ли о провокации против советских войск. «Звонили, — сказал Горбачев. — Тогда я поручил министру обороны, чтобы он немедленно отдал приказ командующим ни в коем случае не вмешиваться в чехословацкие события. Крови на нашей совести быть не должно».
Но участвовали ли советские спецслужбы в распространении революционных настроений или, напротив, подавляли их, а может, вообще бездействовали, корреспондент советского АПН Куранов не знает. «Может, да, а может, и нет», — пожимает он плечами.
В ту неспокойную ночь 1989 года Куранов вернулся из посольства в «Латерна магика». Около полуночи приехал Гавел. Началось заседание. Перед дверями, за которыми сидел Гавел и его соратники, стоял охранник. Здоровенный мускулистый мужик. «Вдруг Гавел вышел и направился в туалет. В этот момент с охранником заговорила какая-то девушка. Гавел шел и чему-то сам себе улыбался, и тут я подскочил и начал петь ему об интервью, о „Литературной газете"…»
Куранов ждал Гавела до двух ночи. Потом его вызвали на сцену «Латерна магика». Там он взял самое первое интервью у Гавела для советской печати. «Вацлав Гавел выходит на сцену» — так звучал прозорливый заголовок.
Сегодня журналист утверждает, что, прощаясь, вполне серьезно сказал Гавелу: «Когда Вы станете президентом, Вы могли бы оказать мне любезность и дать еще одно интервью?» Гавел махнул рукой, давая понять, что все это глупости.
Впоследствии он встречал Куранова еще несколько раз, но уже в Пражском граде. Сегодня Александр Куранов проживает в Праге, хотя в 2015 году, а также годом позже Министерство иностранных дел ЧР отказало ему в продлении журналистской аккредитации.
В СССР первыми получили новости о революции
Сергей Иванович Андреев говорит по-чешски. Еще в 1989 году он был самым видным советским журналистом в Чехословакии. Он любит чешскую литературу. Сейчас Андреев проживает в Санкт-Петербурге и возглавляет Общество братьев Чапеков. Но в 1989 году он возглавлял бюро советского телевидения и радио в ЧССР. Его телерепортажи смотрели миллионы советских граждан.
В Чехословакию он приехал еще в 1984 году. Это была его первая поездка за рубеж. «И первая любовь», — смеется он сегодня. В Чехословакии Андреев остался до 1993 года. Он уезжал из СССР, а вернулся в новую страну — Россию.
«Мне было интересно, в первую очередь, то, как живут простые люди, как работают. Например, я снимал сюжет о том, как они делают рождественские украшения», — вспоминает Андреев 80-е годы.
Когда в марте 1985 года страну возглавил Михаил Горбачев и уже через пять недель объявил легендарную перестройку, Андреев уже работал в Праге, где царил один из самых жестких режимов в социалистическом лагере.
«Тогда в марте в Праге проходила выставка кошек. Я хотел сделать подарок женщинам к Международному женскому дню и снял об этой выставке репортаж. Красивый, милый и теплый. Мы ехали домой, а оператор все как-то странно ерзал. Я спросил его, что происходит, и он возмущенно ответил мне: „Я просто не понимаю. Сейчас такая сложная политическая обстановка, а мы снимаем про кошек…"»
Первый визит Горбачева
Работа иностранного корреспондента советского телевидения начала меняться. Сергею все реже говорили, о чем он должен снимать, и он чувствовал себя все более свободным. «С 1987 года от меня ничего не требовали на заказ, ничего политического, и никто мне ничего не приказывал. Иногда мне приходилось сделать репортаж, к примеру, о колхозе, но скорее только потому, что мы хотели перенять ваш опыт. Вообще же все, что я тогда снимал и говорил, было выражением моего абсолютно свободного мнения», — утверждает Андреев.
Когда в 1987 года Горбачев впервые приехал в Чехословакию, Андреев впервые почувствовал гордость за своего лидера. «В программу входила прогулка по пражской улице На Пршикопе. Организаторы расставили вдоль тротуара небольшие ограждения, но люди, которые хотели приблизиться к Горбачеву, сразу же их смели. Они просто любили его и хотели с ним пообщаться». До революции в Чехословакии оставалось два года.
Андреев играл роль главного источника информации для советских граждан и в драматичные ноябрьские дни 1989 года. «Но даже тогда никто не диктовал мне, что снимать и говорить, — заявляет он. — Определенные тенденции начали проступать уже зимой 1989 года. Уже тогда на Вацлавской площади случались демонстрации. Мы ощущали растущее напряжение, но никто не знал, когда грянет гром. В феврале до меня дошел слух, что проведут мобилизацию Народной милиции и бросят ее на подавление демонстраций.
В одном своем репортаже я упомянул этот слух и даже сделал предположение, что это могло бы стать началом гражданской войны в Чехословакии. Думаю, что в то время это обсуждалось на заседании Центрального комитета. Там сидела некая товарищ Кремпова, которая невзлюбила меня из-за этого репортажа и потом наговаривала на меня. Да, это был единственный репортаж, из-за которого кое-кто спрашивал меня об определенных вещах… Просто, сюжет привлек внимание».
Советский телевизионный штаб в то время не располагал видеокамерой (ее прислали из Москвы только пятого декабря), и репортажи снимались на кинопленку. Это очень тормозило обработку материалов (только проявка занимала два часа) и отправку на советское телевидение. А поскольку самые главные события осени 1989 года происходили во второй половине дня, советские журналисты просто не успевали готовить сюжеты за день к главному вечернему выпуску новостей.
«Нам приходилось как-то выкручиваться. Поэтому мы ездили с моими чешскими друзьями и коллегами с вашего телевидения, у которых уже была видеокамера. Отсняв что-нибудь, они давали мне ненадолго кассету, садились в буфете, пили кофе, пока мы обрабатывали материал и отправляли в Москву. Поэтому некоторые репортажи в те драматические дни в Советском Союзе показывались раньше, чем в Чехословакии. В ЧССР теленовости начинались в 19.30, а у нас — в 19.00 по вашему времени. Вот такой замечательный пример журналистской взаимовыручки».
С Комареком нам повезло
Последний материал того года Сергей помнит очень хорошо. Он сидел на ступеньках у памятника Яну Гусу и рассказывал советским телезрителям о своих впечатлениях от бархатной революции в Чехословакии.
«Должен признаться, что и тогда я высказывал определенные опасения насчет дальнейших событий. Я очень люблю вашу страну и искренне боялся за ее будущее. Прежде всего, за вашу экономику. Хорошо, что ваш Институт прогнозирования, откуда вышли премьеры и президенты, провел некоторые исследования. Возглавлял его фантастический человек и подлинный лидер революции Комарек. Если бы не он, все было бы намного хуже. Чехи никогда не пошли бы за пустыми цифрами. Им нужна была экономическая программа, и он им ее дал. Другое дело, что ничего не получилось. У нас ведь тоже…»
Пиво, рыба и водительские права
Женя Черных всю жизнь работает в «Комсомольской правде». В 1989 году он тоже был корреспондентом одного из известнейших изданий, которое и сегодня пользуется в России огромной популярностью (раньше это был печатный орган Компартии, а сегодня это самое читаемое бульварное издание, связанное через Газпром с Кремлем).
16 ноября он отправился вместе с семьей на поезде из Москвы и приехал в Прагу уже после основных событий 17 ноября на Национальном проспекте, с которых и началась «Бархатная революция». Сегодня Евгений Черных уже не пишет о политике. Он живет один, так как овдовел. Но любовь к чешскому пиву осталась с ним навеки.
«Перед приездом к вам более опытные коллеги, уже бывавшие в Праге, говорили мне: „Приготовься. Тебя пригласят в наше посольство, как мы говорим, за „железные двери" и там начнут расспрашивать…" Но меня не пригласили ни разу. Я не получил ни одной инструкции, поэтому даже не знаю, где там те самые железные двери».
Вся подготовка советского журналиста пошла насмарку. Он оказался в неспокойной обстановке и вместо партийных заседаний описывал встречи членов «Гражданского форума». Вместо партийных лидеров он цитировал Дубчека. И не успел он оглянуться, как к власти пришли совершенно новые люди.
Поэтому, отправляясь в Москву, Черных возил подарки начальству, в том числе качественные носки, которые в СССР были в дефиците. А еще он научился пить чешское пиво и даже стал почетным членом Партии любителей пива. «На выборах она заняла 22 место», — вспоминает он 1990 год.
В то время у всех крупных советских изданий, а также телеканалов был свой корреспондент в Чехословакии, как у агентства ТАСС. Таким образом, круг советских иностранных корреспондентов в то время был широк. «Мы ходили в посольство на совещания. Никита из „Труда", три человека из ТАСС, парень из „Независимой газеты", и был там еще один такой убежденный коммунист… В общем, нас было около десяти человек. Руководил нами пресс-секретарь посольства Удальцов. Время от времени он что-нибудь нам советовал, но я к нему не прислушивался. „Комсомолка" печатала все, что я писал. Никакой цезуры не было», — утверждает Черных.
Скорее всего, от всех советских корреспондентов Женя Черных отличался особым сибаритством. Помимо пива в Чехословакии он пристрастился еще и к рыбалке. Жалеет он, в первую очередь, о том, что так и не встретился лично с Вацлавом Гавелом, который на его глазах превратился из диссидента в президента.
Черных до сих пор любит Чехию. И по его словам, так было всегда. «Когда в 70-х я учился на журфаке в Москве, то на каждом курсе было примерно по 30 парней и девчонок из Чехословакии. Нам поручали их „перевоспитывать". Поэтому в общежитии нам пришлось расселиться по комнатам в соответствии с национальностью: два советских студента и один чехословак. Это чтобы правильно на них влиять. И ведь мы влияли! Я своему чеху — его звали Ондра — ничего не говорил. Сначала он удивлялся: „Господи, парни, горазды же вы пить! Вы как-то очень быстро в себя заливаете… Мы пили бы бутылку вина целый вечер. А вы!"
Через два месяца мы за ним не успевали! Вот как мы перевоспитывали. О политике мы не говорили вообще. Мы пронесли нашу дружбу через всю жизнь, и ничто не повлияло на нее: ни революции, ни президенты… Одного я обнаружил в списках тайных агентов, которые вы опубликовали. Вообще же я вспоминаю всех по-доброму. Моим лучшим другом на всю жизнь остался Ярослав Шимек, который потом писал для „Руде право" об автомобилях. Недавно он умер».
Женя прожил в Праге три года. У Гавела он так и не взял интервью, зато однажды он встретил на Вацлавской площади Вацлава Клауса. Они поговорили по-русски. Так родилось небольшое интервью о попытке путча в Москве. Но прежде, чем он написал материал, путч закончился, поэтому интервью так и не напечатали. Зато вышли его интервью с многими другими: Добровским, Динтсбиром…
Черных научился у нас не только пить пиво, но и водить автомобиль. Его первая самостоятельная поездка за рулем была в поселок Седло, где он навестил путешественника Йиржи Ганзелку. «Для меня он легенда. Мальчишкой я жадно читал его. Когда я узнал, где он живет, то сел в свои жигули и поехал к нему. Я знал, что это великий человек. И вот что я написал: „За все время беседы он ни разу не дал мне понять, что из-за нас много лет страдал". В „Комсомольце" к материалу добавили такой подзаголовок: „Наш корреспондент побеседовал с одним из тех, кого 20 лет назад мы называли врагом чехословацкого народа"».
И знаете, каким было последнее предложение в моем материале о Ганзелке? Вот каким: «Простите нас, путешественников, которые не по своей воле сбились с пути».
