В ХХ веке на протяжении жизни трех поколений атеистические ученики Ленина насильственно пытались освободить своих подданных от «опиумной» зависимости от религии. Но они так ничего и не добились. Во многих, если не во всех частях бывшего коммунистического блока, христианство не только выжило, но и дало импульс для национального и общественного возрождения. В некоторых странах, таких как Польша, Венгрия и Литва, эту роль сыграло римское католичество. В других, таких как Россия, Украина, Сербия и Грузия, на первом плане было православие. Для наследников комиссаров, которые сегодня управляют большей частью Европы посредством бюрократических институтов НАТО и Европейского Союза, религия, или как минимум христианство, остается ретроградной силой, которую нужно побороть. Им на руку тот факт, что в Западной Европе культ потребления, феминизм, ЛГБТ, мультикультурализм и другие материалистические постмодернистские веяния оказались намного опаснее для христианства, чем взрывчатка, пули или концентрационные лагеря.
Тут не обошлось без геополитического аспекта. Ведь главная цель НАТО и Европейского Союза — ослабить Россию, и определенная роль в этой связи отводится православной церкви. По мнению западных бюрократов, православное христианство — это не что иное, как инструмент мягкой силы Кремля. По крайней мере так ситуацию видят в Соединенных Штатах, где Госдеп делает следующие заявления: «Церковь со своей стороны действует как инструмент мягкой силы российского государства, используя свой авторитет так, чтобы помогать Кремлю в распространении российского влияния как в непосредственной близости от России, так и по всему миру. Кремль, в свою очередь, помогает Церкви, которая работает над расширением диапазона его влияния. В 2007 году Владимир Якунин, один из приближенных Путина и набожный верующий Русской православной церкви, способствовал примирению этого института с Русской православной церковью за рубежом (в советские времена она откололась от Московского патриархата, чтобы не сотрудничать с новой большевистской властью). Их примирение значительно усилило влияние и авторитет Московского патриарха Кирилла за пределами России. Положительно оценивая это событие, Путин отметил взаимосвязь между ростом значимости РПЦ за рубежом и его целями в мире: » Возрождение церковного единства — это важнейшее условие для восстановления утраченного единства всего «русского мира», одной из духовных основ которого всегда была православная вера«.
Поэтому подрыв церковного единства является одной из целей в геополитической борьбе. Повторяя украинский сценарий, новый черногорский закон создает условия для изъятия государством церковного имущества и для передачи его Черногорской православной церкви, которой покровительствует президент Мило Джуканович. Во время протестов, которые начались как в Черногории, так в Сербии, черногорская полиция очень демократично поколотила некоторых верующих, включая епископа канонической церкви. В Белграде правящий Святой синод Сербской православной церкви отверг новый закон и выразил свою поддержку канонической Церкви. Остается понаблюдать, как поступят западные силы. Правда, судя по украинскому прецеденту, предположить их реакцию нетрудно. Вообще принятие закона о «религиозной свободе», который создает условия для гонений на определенных верующих, можно расценивать как пугающее нарушение прав человека. Но поскольку дело касается православных сербов в Черногории, Запад нисколько не обеспокоен. Пока, кроме сдержанного демонстративного предупреждения, посольство Соединенных Штатов в Подгорице никаких заявлений не делало ни на английском, ни на каком-либо другом языке, будь то сербский или черногорский. По-видимому, избиение одних священников менее важно, чем избиение каких-то других.
Подрыв канонического единства церквей дает дополнительный импульс для раскола православия как универсальной восточной Церкви. Единая идентичность православных государств представляет потенциальную опасность для тех, кто проводит реальную политику, так как способствует объединению вокруг России как Третьего Рима и самого крупного православного государства в мире. Правда, этот раскол был бы невозможен, если бы само православие не погрязло в ереси этнофилетизма. Большие церкви остаются связанными с национальной идентичностью, тем самым злоупотребляя христианством (их модернистское понимание нации сливается с историческим пониманием христианского народа). Также имеет место неправильная трактовка старых канонов Православной церкви, согласно которым местная церковь не является ни национальной, ни государственной, а опирается на епархии и митрополии, где центральная роль отводится епископу. Гибкость децентрализованной православной системы — удачный пример развития для других христианских церквей (главное — не терять единство доктрины и литургии).
Приверженцы национализма в ХIХ и ХХ веках, сопряженного с борьбой против бывших правителей, считали церковь частью национальной идеи, средством для сохранения языка и традиций. Христианский Восток остался верен византийской модели теократии, известной как цезаропапизм или симфония: в ней христианский правитель одновременно является центром христианского царства и лидером церкви. Евсевий Кесарийский даже называет его помазанником Божьим на земле. Император Юстиниан I в своем известном своде законов дает классическое определение отношениям государства и церкви в православии: «Если клир во всех смыслах очищен от вины и близок к Богу и если императоры управляют равно справедливо государством, им вверенным, то достигается всеобщая гармония (симфония)». В этой симфонии церковь признает авторитет правителя как защитника церкви и хранителя единства веры, а правитель в ответ ограничивает свой авторитет и отдает священникам в чисто духовной сфере преимущество во имя сохранения православной истины и порядка в церкви. Таким образом, правитель подчиняется духовному лидерству, будучи сыном Церкви. Государство заинтересовано в сохранении своего положения внутри системы стран и использует свое влияние в международной политике. Церковь, в свою очередь, прибегает к религиозным методам и ведет сообщество по пути духовного развития и спасения. Правда, в реальности подлинной симфонии достичь никогда не удавалось, и правитель всегда занимал более привилегированное положение, чем церковь, даже в том, что касалось догматических вопросов веры.
Появление национальных движений и первых национальных государств во времена распада крупных многонациональных и многоконфессиональных империй привело к формированию наций, сохранивших строгую православную религиозную культуру. В новых условиях, когда возникла необходимость создать цельную социальную ткань, эти национальные движения пользовались этносимволизмом, в том числе религией, в качестве скрепы. Не религия породила национализм, хотя священники, люди образованные, часто становились теми, кто популяризировал национальную идею. Напротив, это новые светские элиты стремились распространять национализм и создавать национальные государства, а религию использовали как один из общих знаменателей нации. Но Церковь не национальна. И этот ненациональный характер Церкви подчеркивался еще в апостольские времена. Самое позднее на Иерусалимском или Апостольском соборе было решено, что христианство не будет связано ни с одной национальностью. Основополагающие православные церковные правила базируются на идее о том, что где есть Святая Евхаристия, там есть и Церковь и Тело Христово. Идея местной Церкви связана с тем фактом, что Евхаристия прославляется в определенном месте и формирует универсальное сообщество (католицизм) из всех членов Церкви. Это означает, что всякое евхаристическое сообщество предполагает принадлежность всех своих членов к Церкви в определенный момент, невзирая на возраст, род занятий, пол, расу, язык и так далее. Также существует представление о географической природе Евхаристии, согласно которому Евхаристия всегда сливается с определенным местом. Принято строгое географическое деление по принципу один город — одна община, в которой под одним епископом объединены народ и клир, точнее, как говорится в греческом оригинале, одна Церковь — одна Евхаристия — один Город.
Поскольку священники были хорошо образованными и грамотными людьми, в ХIХ веке они зачастую становились носителями национальной идеи. Церковь очень скоро поняла, что национализм — важная и мощная идея, воздействующая на народные массы и политическую элиту. Поэтому церковь поддерживала национальные движения и превратилась в церковь национальную. Наиболее показательный пример дают православные славяне, которые объединили церковь с нацией и умело воспользовались церковью для достижения целей в своей национальной политике. Славяне провозглашали разные церкви: сербскую, русскую, болгарскую, но при этом забывали, что в первую очередь эти церкви православные и универсальные. Поэтому в последние два века национализм является болезнью православия. Вместе с тем укрепление национализма противоречит решениям Церкви и представляет собой современную ересь этнофилетизма. Этнофилетизм — церковная идея, предполагающая, что местные автокефальные церкви должны выделяться не по местным или духовным критериям, а по этническому или национальному принципу. Конечно, ни одно церковное сообщество не может отмежеваться от этнического, культурного, природного, социального и иного своеобразия определенного места. Но также важно понимать, насколько местная культура может влиять на церковь, и никогда нельзя забывать, что общность во Христе, закрепленная Евхаристией, преодолевает все границы, естественные и государственные, и сохраняется, несмотря на дезинтеграцию, фрагментацию и разобщенность. Иными словами, «местные культуры и обычаи важны, но церковное послание важнее». Можно говорить о местных традициях, но они не могут противоречить традиции Церкви, то есть словам отцов-апостолов, раннехристианских апологетов и отцов церкви, а также идее единства народа вокруг таинства.
Поэтому национальность в Сербской и Черногорской православной церкви — это элемент ереси, который способствует расколам и насилию. И только когда религиозные иерархи поймут, что их призвание в большей степени объединяет их, а не разобщает, они начнут решать системные проблемы православия.
