13-летнему Стефано не хватает одного конкретного момента в пятницу. Раньше он выходил из школы с ощущением бесконечных перспектив: выходные, друзья, суши. Теперь эти еженедельные ритуалы теперь представляются удивительным праздником.
36-летней Мартине, которой так пока и не удалось узнать, есть у нее еще работа или уже нет, не хватает поддержки для осуществления проекта. Будущее представляется туманным.
85-летнему Федерико это время кажется хуже войны, которую он прожил в Абруццо, в Сан-Буоно провинции Кьети. Потому что тогда по крайней мере был зримый враг — и «был момент для ликования, была солидарность». А теперь вирус, который и потрогать нельзя, навевает тоску на людей, вселяет в них мрачные мысли. Каждый обороняется сам — иного выхода нет.
Covid и море указов, изданных для его сдерживания, загнали нас в четыре стены. Входная дверь в наше обязательное убежище превратилось в границу, за которой лежит весь остальной мир. Этот мир и сам рухнул изнутри, но, по крайней мере на этом этапе, застыли мы все. И все равны — если не считать количества квадратных метров за дверью и если не считать перспектив, маячащих по ту сторону. Утомительная временная пауза: трудно тем, кто живет один, тем, у кого нет уверенности, тем, у кого раньше было больше, — и все так же трудно тем, у кого мало что было.
В этой паузе каждый находит что-то ценное для себя. Для 95-летнего Альберто, бывшего партизана, который живет один в муниципальном доме в районе Тор Белла Моника, в двух шагах от мест, где до сих пор продолжают сбывать наркотики, но только теперь в перчатках и в медицинской маске, сидеть взаперти означает неспособность ходить каждый день по полтора километра пешком до Муничипио. Это время он заполняет изучением своей коллекции «Народного календаря».
Для 35-летней Бьянки, бизнес-адвоката, живущей в Трионфале, изоляция — это необходимость делать множество дел, которые она ненавидит: начиная с самого сидения дома в четырех стенах, отсутствия возможности работать вместе с другими людьми и вплоть до смутной и пока отодвигаемой подальше идеи разобраться с домашними делами.
У ровесника Бьянки Адриано, художника-декоратора, живущего в мастерской на юге Рима, где он и работает, напротив, в это время не меняется почти ничего по сравнению с его обычной жизнью. Он просто чуть чаще пользуется телефоном, социальными сетями. Он даже запасы еды делал и раньше.
От центра Рима до Гротте Челони, от Сан-Джованни до Номентано, от Монтеверде до Остии не найти двух людей, которые бы одинаково останавливались на пороге, в одной и той же позе.
«Эпидемии — не шутка, — говорит Даниэль, — в нашей жизни это четвертая: мы сталкивались уже с H1N1, чикунгуньей, эболой, у нас есть опыт. У нас есть все: еда, маски. В последние месяцы мы всем своим знакомым говорили готовиться».
Они осторожны, но улыбаются. Даже самый маленький — Смарт, который родился в лодке. Недавно ему исполнился год.
В другом районе Рима, в ином обществе, ближе к Камилучче, трехлетний Грегорио, похоже, согласен: «Здорово весь день быть с мамой и папой», — изрекает он. Одетый в синий кардиган, он стоит на пороге дома рядом со шкафчиком, на котором разложены по меньшей мере три разных вида перчаток, а также дезинфицирующие средства, бумажные салфетки и так далее.
Они с четырехмесячным братом Габриэле — единственные дети в многоквартирном доме, типичный пример для Италии с ее минусовым приростом населения. Поэтому драгоценная терраса дома — в его полном распоряжении. Он ходит туда каждое утро с зелено-оранжевой машинкой, которую паркует прямо у порога в те редкие часы, когда его 34-летняя мать Стефания возвращается к работе. Еще две недели назад — перед закрытием — она трудилась в бешеном ритме. У них с мужем Джулиано своя компания, оказывающая услуги по финансовому консультированию малых и средних предприятий. «Трудно осознать то, что сейчас происходит, эти своего рода вынужденные каникулы», — говорит Джулиано.
Все происходит быстро — быстрее, чем травмы с последствиями. Перед тем как завести речь о ночи и тенях, например, 43-летний Симоне, снимающий квартиру в 70 квадратных метров на Бальдуина, говорит о солнце, которое ищет для своей дочери Нины. «Дома вспоминаются забытые времена и образ жизни, в этой игре в ход идет даже кусок картона, который раньше ты бы просто выбросил,» — рассказывает он. Потом наступает вечер: «Когда у дочки садится батарейка, наступает темнота, туман, ну как-то так. Хотите знать, беспокоюсь ли я? Я звукорежиссер, техник по звуку, работаю в шоу-бизнесе, а шоу-бизнес сейчас умер».
До прошлого года — и 21 год в общей сложности — Симоне работал в «Каррефур» (Carrefour). Из этого надежного места он не уходил целую жизнь, а теперь работа словно обратилась в прах. «Теперь я стараюсь сохранять спокойствие, но, будто человек, страдающий клаустрофобией, я растерян насчет будущего, и меня охватывает тревога».
«Великую гипотезу» выдвигает его подруга Мартина, которая через кооператив помогает в школе детям с инвалидностью (кодовое название: ранее Aec, теперь Oepa). Теперь она не знает, получит ли следующую зарплату. Великая гипотеза же «состоит в том, что в ближайшие месяцы мы будем жить на выходное пособие Симоне, мы откладывали его раньше на непредвиденные расходы». Пока что можно довольствоваться тем, что на обед удается занять террасу в доме, пытаться скоротать как-то воскресенье, самое трудное время даже во времена Covid-19.
Мы словно вернулись в 1950-е годы, но внутри царит атмосфера 1940-х. «В детстве, в Соре, во время бомбежек я пряталась под кровать. Но теперь не выходить из дома очень странно, нужно ведь поддерживать в мышцах активность», — говорит 85-летняя Джемма, живущая в Сан-Джованни. До сих пор, когда есть такая возможность, она делает на террасе зарядку.
Никто не чувствует себя в настоящем заточении, а если и так, то не говорит об этом — все только намекают. Трудности, тяжелые моменты, подавленность — обо всем этом люди умалчивают. Стыд одерживает верх, по крайней мере пока: «Но все это невероятный источник стресса, опыт, который оставит неизгладимые следы, и уйдут они лишь со временем», — говорит Риккардо, психотерапевт, имеющий в своем распоряжении целых 48 квадратных метров (плюс терраса). Он живет с мужем Алессио, который работает в аэропорту руководителем представительства авиакомпании. У них есть собака и кошка.
В Торре Гайя в доме 29-летней Неллы, активистки демократической партии, которая пишет диплом по юриспруденции и руководит культурной ассоциацией Bella vera, паузу восприняли вполне философски. Ее сестра и отец Никола — врачи, а, следовательно, находятся в зоне риска. Поначалу они даже дома пытались соблюдать дистанцию в полтора метра, но потом сдались: их дом — не королевский дворец. Никола, врач-терапевт, продолжает, разумеется, работать, несмотря на отсутствие медицинской маски: «Нам уже несколько недель обещают, что завтра их привезут. Я предупреждаю всех пациентов: не приходите, если в этом нет крайней необходимости. И мне перед ними стыдно. Но я ничего не могу тут поделать».
Есть один положительный момент: они открыли для себя Netflix, до которого раньше из-за нехватки времени не доходили руки.
В этом фактическом карантине, вынужденном сожительстве, выходящем за пределы нормальной жизни, нет даже личного пространства. Люди входят в своего рода небывалый коллективный ритм. В доме адвокатов Марко и Пины строго соблюдаются смены по готовке обедов и ужинов. Иначе и быть не могло. Отсутствие двух из шести детей (они старшие, учатся в других городах) сгладилось присутствием других членов семьи — 29-летнего Тиджана (Tijan), практически седьмого ребенка, приехавшего в Италию из Сьерры-Леоне, когда ему было 16 лет, его 23-летней жены Аминаты и двух их детей, живущих в доме напротив и переходящих туда-сюда. Они по очереди накрывают на стол и наводят порядок, «иначе будет война». И если 15-летняя София cчитает, что приходить на уроки вовремя теперь «суперудобно», ведь достаточно всего лишь включить компьютер, то 21-летний Алессио страдает от невозможности выйти из дома вечером, а его близнец Давиде, студент консерватории, — от невозможности играть на пианино, чтобы не нарушить спокойный уклад жизни дома.
Все встревожены тем, что не знают, как и когда закончится это столь странное время. Но никакого страха за себя они не испытывают. Мама Пина пытается донести до них, что «жизнь продолжается даже так».
«Я не боюсь смерти, наоборот. Я прекрасно знаю, что это следующий большой этап: смерть случится, так или иначе. Я больше беспокоюсь за молодых». В огороженном дворике в Сан-Джованни 73-летняя Лидия, которая раньше преподавала в университете, формулирует то, что стало главной константой этого времени: младшие беспокоятся за старших, а старшие — за младших».
«Подростки, дети переживают травму. Я не жила в войну, никогда не видела ничего настолько тяжелого за всю свою жизнь, а у них уже есть опыт противостояния этому невидимому врагу, и он запечатлеется навсегда. Вот что причиняет мне больше всего боли». На окраине Рима, на десятом этажа башни в районе Тор Белла Моника, 72-летняя Мария Грация, которая сорок семь лет красила волосы в рыжий цвет, библиотекарь «Красных башмачков», волонтер Spi-Cgil и практически единственная, у кого до сих пор остаются следы желания обсуждать политику, объясняет, что «люди очень напуганы и не знают, почему».
«Я не напугана, хотя чувствую, что мною манипулируют. Я беспокоюсь о матери, которая в свои 96 лет лежит в больнице одна, потому что никто не может зайти к ней, и о детях и их ненадежной работе — в общем, одно сплошное беспокойство. Недостатки Италии нависают над нами, а мы испытываем дефицит во всем: и только теперь мы это замечаем. Меня это сводит с ума», — говорит она, а ветер крутится вокруг башни, словно мы попали в эпицентр бури — впрочем, невидимой.
