На старой московской улице в районе Хамовники сохранился деревянный дом под номером 21, которому уже почти 150 лет. Это музей и место паломничества для тех, кто знает наизусть цитату: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Именно с этих слов начинается роман «Анна Каренина». Многие безуспешно ищут в этом доме душу России. Сегодня улица носит имя Льва Толстого, в честь своего прославленного жителя.
Писатель провел в этом доме несколько зим. Многие люди, находящиеся в поисках настоящей русской души, все еще едут в усадьбу писателя, расположенную в 183 километрах от Москвы в Ясной Поляне. В находящейся вблизи от Тулы усадьбе писатель провел много лет и научился путешествовать налегке. Знакомиться с миром нужно с широко раскрытыми глазами и свободными руками. С пониманием этого его багаж, который он брал в поездки в Европу, становился все легче и легче. Чем талантливее он становился, тем меньше весили его чемоданы.
Конец его жизни стал олицетворением стихотворения Антонио Мачадо: «И когда придет день последнего путешествия,/ на борту корабля, который никогда не вернется,/ вы найдете у меня самый легкий из багажей./ Я буду почти голым, как дети моря». Чемоданы пижона, охваченного охотой к перемене мест после короткой военной жизни, или аристократа, путешествующего со своими баулами по комфортабельной Европе 1857-1860 годах, не имеют ничего общего с простыми связками, которыми старик Лев Толстой пользовался в своих последних блужданиях.
Он хорошо знал свое дело и был лично знаком с великими деятелями того времени, такими как Виктор Гюго и Чарльз Диккенс. В Брюсселе он подружился с философом Пьером-Жозефом Прудоном, оказавшим сильное влияние на его личность и карьеру. Название еще одного из его величественных романов «Война и мир» является данью уважения к отцу анархизма, чьи произведения его восхищали, в частности эссе «Война и мир: Исследование о принципе и содержании международного права».
По словам самого Толстого, с каждым годом его лицо все больше становилось похоже на лицо крестьянина. Поэтому, когда в зрелом возрасте он ехал на карете, было непонятно, кто кучер, а кто граф. Но каков при этом был его взгляд! «Ему невозможно врать в глаза», — говорили Тургенев и Горький. Иван Бунин утверждал, что у Толстого «волчий взгляд». У него был взгляд гения письма, неустанного работника и неисправимого перфекциониста в постижении человеческой души.
У «Войны и мира» было целых семь версий-предшественников, которые некоторые издатели нарекают неизданным материалом. Чтобы рассказать историю вторжения Наполеона в Россию, он проехал верхом и на поездах тысячи километров, делал бесчисленные заметки, рылся в архивах, искал ветеранов, чтобы послушать их воспоминания. Голос рядовых ветеранов, «пушечного мяса» той войны, звучит в его романе. Разочарованный рекрут, например, обличает, что даже на смерть есть билеты первого и третьего класса.
Толстого интересовали солдаты обеих сторон в той войне, эти «бессознательные орудия истории». Фоновым действием «Войны и мира» стали столкновения между многонациональной армией Наполеона и царскими войсками, при этом писатель не делит воюющих людей на правых и неправых, уходит от черно-белой дихотомии. Когда в одного из героев романа, князя Андрея Болконского, попала пуля, после чего его доставили к врачам, один из раненных солдат восклицает: «Даже на небеса господа попадут первыми».
В романе рассказывается о людях, которые бежали «как муравьи из разоренной кочки», и которые словно животные убивали друг друга из-за куска ткани. «Куски материи на палках» — так он называл флаги. Пацифист в душе, он анализировал разрушительные последствия войны так, будто сам на ней побывал. При этом Толстой не верит традиционно работающим военным историкам. Замечательный военный Карл фон Клаузевиц (1780-1831), предоставивший свою шпагу русскому царю для войны с Наполеоном, так объясняет проблемы военных историков в неопубликованной книге «1812 год».
Невозможно объективно рассказать о битве, не говоря уже о войне, говорит Клаузевиц. «Таким же образом и самый внимательный наблюдатель не может быть в курсе всех движений, которые делаются танцорами, совместно участвующими в танце», — пишет прусский солдат. Толстой с ним соглашается, но тем не менее наш путешественник не пропускает ни одной книги военных историков по своему предмету. Военные стратегии, кровавая бойня под Смоленском или еще более кровавая у Бородино, сожжение Москвы и трагическая переправа через Березину, когда разгрома Наполеона было уже не избежать, — все это Толстой выяснял в деталях.
В конце войны единственное, чего хотелось Наполеону, было возвращение в Париж. И он это сделал. Он вернулся в Париж. Он бросил свою армию. Или то, что осталось от этой армии после того, как ее отступление превратилось в беспорядочное бегство. Историки спорят о количестве жертв, но сходятся в одном: это был апокалипсический провал, начало конца Наполеона, в котором три года спустя будет поставлена точка в битве при Ватерлоо. Даже Стендаль, переживший распад Великой Армии Наполеона лично, как участвовавший в походе на Россию военный, не смог описать это так правдоподобно, как Толстой.
Сложно поверить, что писатель родился через 16 лет после событий, о которых он рассказывает. Как говорил Цвейг, кажется, что «Войну и мир» ему диктовало на ухо потустороннее существо. Но он не был писателем одной книги, как Хуан Рульфо с «Педро Парамо» и «Равниной в огне». Хотя он потратил на написание романа целые реки энергии, его дар не был растрачен полностью: позже он написал еще один колоссальный литературный труд — «Анну Каренину», а между делом еще десятки стоящих произведений.
70 страниц его «Метели», как и большинство его мастерски написанных рассказов, похожи на ласковое прикосновение отступающей волны. Цитируя стихи другого поэта времен Мачадо, Мигеля Эрнандеса, можно сказать, что его наследие «суровое, как могучий Борей, и легкое, как влажный Зефир». Нет у Толстого ни одной проходной работы, он был писателем могучих взлетов, но у него почти нет падений. В одной из его первых повестей, «Казаках», в которой он рассказывает о своих путешествиях по донским землям, уже проглядывается манера письма его поздних произведений.
У его гения была лишь одна преграда на пути к высотам: его увлечение религией, которое проявилось у него на последнем этапе его жизни: тогда его произведения стали все больше походить на проповеди. Но и в этой пустыне, в которую он сам себя поместил, писатель оказывается способен на запоздалые вспышки гениальности. Во время одной из таких вспышек Толстой написал свой последний шедевр — повесть «Хаджи-Мурат».
Чтобы понять происходящее сегодня в Чечне, нужно прочитать этот роман. Поездки автора в период его короткой военной службы на Кавказ и в Крым были такими же продуктивными, как и поездки Валье-Инклана в Америку, в результате которых родился «Тирано Бандерас». Книги Толстого удивительнее любого музея, его русскую душу не найти ни в его деревянном доме в Москве, ни в усадьбе в Ясной Поляне, — лишь произведения великого писателя помогут нам понять ее.
Устав от быта и сыпавшихся отовсюду просьб объяснить смысл существования, которые замучили его в конце жизни, а также от 48-летнего брака с Софьей Андреевной, Толстой решил сбежать от домашних на поезде. Сбежать, чтобы, как сказал бы Бальзак, спастись от мучений супружеской жизни. Его побег закончился на станции Астапово, где он вынужден был высадиться из-за плохого самочувствия. Захватывающая пьеса Джея Парини «Последнее воскресенье» воссоздает этот эпизод. По роману был снят одноименный фильм, в котором главную роль исполнил талантливый Кристофер Пламмер.
Начальник станции разместил его в своей комнате, где он скончался в 6:05 утра 20 ноября 1910 года. Так может, русскую душу надо искать в той скромной комнатушке? Нет, и там не стоит. Русская душа спрятана в тысячах страниц, которые завещал нам великий писатель. Писатель приехал в Астапово почти без всего, как "дети моря" у Мачадо. Сумка с запасной сменной одеждой: рубашка, носки, пальто, шапка… Его доверенный доктор и его младшая дочь были удивлены такому скудному багажу. Но этого ему было достаточно, чтобы отправится в финальный пункт назначения. В вечность.
