В мире и спокойствии мы живем чисто теоретически. После завершения холодной войны Европа перестала бояться, что к ее границам подойдет вооруженный неприятель, однако соперничество за влияние в мире никуда не делось. Из окопов борьба перенеслась на другие поля сражений. Тея Тиликайнен (Teija Tiilikainen) возглавляет Европейский центр по борьбе с гибридными угрозами, в рамках которого страны Европейского Союза и НАТО обмениваются опытом, накопленным в противостоянии невоенным средствам борьбы, наносящим, однако, большой урон. «Это неконвенциональные инструменты международной политики. Эти методы основаны на страхах и внутренних проблемах другого общества», — рассказывает финский ученый и бывший государственный секретарь в интервью «Игнед». Тиликайнен координирует сотрудничество, например, при борьбе в кибернетическом и информационном пространстве, где оружием служит пропаганда, дезинформация, радикальные группировки, хакеры и психологические операции.
Ihned.cz: С какими гибридными угрозами Европа сейчас сталкивается чаще всего?
Тея Тиликайнен: В последние несколько лет их палитра расширилась, и опасность возросла. Наиболее заметны дезинформация и ложь. Более заметными они стали, в том числе, из-за пандемии коронавируса. Наши противники воспользовались пандемией, чтобы поставить под сомнение авторитет врачей и способность западных государств справляться с кризисами. Другие кампании были связаны с происхождением коронавируса.
Есть и другие инструменты. Скажем, киберпреступники и иностранные игроки пользуются слабыми и уязвимыми местами в киберпространстве, а также взаимосвязью критически важной инфраструктуры отдельных стран. Последствия оказываются фатальными.
— Непосвященному человеку это трудно себе представить. У вас есть какой-нибудь пример?
— Они хотят нарушить работу медицинских учреждений. Например, недавно в Германии группа хакеров воспользовалась базой данных пациентов, чтобы проникнуть в информационную систему больницы, и в результате погиб один человек.
— Во время весенней волны пандемии хакеры нападали и на больницы в Чехии. Найти их не удалось. Почему это так сложно?
— Из-за характера наших кибернетических систем. Там нет никаких границ, и проникнуть в них просто. Из-за тесной связи между ними можно легко нанести большой ущерб. Проследить, кто это сделал, сложно. Еще сложнее доказать его вину.
При кибернетических атаках часто используются так называемые прокси-игроки (посредники между клиентом и целевым компьютером — прим. авт.). То есть один организует атаку, а другой ее совершает. Часто за деньги, но бывает, что для этого находятся бескорыстные добровольцы. Они симпатизируют ценностям того, кому атака выгодна, или у них общие интересы.
— Нам известно, кто чаще других пользуется этими инструментами?
— Нужно рассматривать происходящее в широком контексте. Прежде всего, это борьба за доминирование и влияние в мире. Соперничество за лидирующую позицию в международной системе ведется уже давно и остается неизменным. Участники гонки те же. Это традиционно Россия, Китай, некоторые страны Ближнего Востока, например Иран. Но участвуют также многие негосударственные игроки. Таким образом они пропагандируют свои интересы или пользуются союзничеством с одной из враждебных стран. В принципе к ним относятся все, кто против западных ценностей и лидирующей позиции Запада в международной системе.
— Что в этой сфере предпринимает Россия?
— Дипломатией и политическим давлением в международной политике она уже не пользуется, как и экономической силой. Ведь вряд ли Россия могла бы к ней прибегнуть. Скорее она обращается к неконвенциональным инструментам международной политики. Эти методы основаны на страхах и внутренних проблемах другого общества. Я могу привести пример моей родной страны в период миграционного кризиса 2015 года. Из-за ее расположения в Финляндию не стремилась основная часть мигрантов. В среднем у нас около четырех тысяч претендентов на статус беженца в год, а тогда, в 2015, их неожиданно стало 38 тысяч. К тому же их число росло довольно быстро. Наше руководство оказалось под сильнейшим прессингом.
Ему пришлось справиться с большим количеством заявлений, открыть для их обработки новые центры и создать условия для просителей убежища.
— А Россия этим как-то воспользовалась?
— В такой ситуации Россия открыла границу с Финляндией для нелегальных мигрантов. Поэтому они стекались в Финляндию как через западную границу, так и через восточную. Это оказало огромное воздействие на общество, которое ощутило на себе огромное давление, прежде совершенно незнакомое. Общественное мнение моментально раскололось. Появились те, кто выступал резко против миграции. Популярность антимиграционной партии резко пошла вверх, и та превратилась во вторую по величине в стране. Вот вам типичный пример того, как Россия пользуется кризисом, чтобы ослаблять общество и разваливать систему для достижения собственных целей. (На парламентских выборах 2015 года популистская партия «Истинные финны» заняла второе место, получив 17,65% — прим. авт.).
— Чего Россия хотела тем самым добиться?
— К гибридным инструментам, как правило, прибегают для того, чтобы повлиять на наше мнение и склонить нас к не самом оптимальным для общества вариантам. Так нас пытаются подтолкнуть к неправильным решениям. Так хотят создать хаос, повлиять на общественное сознание с помощью дезинформации, а затем настроить часть общественности против правительства. Вот так раскалывается общество.
— Воспользовалась ли Москва текущим коронавирусным кризисом?
— Она успешно спровоцировала хаос и нестабильность. Русским удалось воспользоваться разобщенностью стран Европейского Союза, по крайней мере в какой-то момент, пока они не начали сотрудничать. Россия, к примеру, наладила партнерство с Италией, оказала врачебную помощь и отправила медицинские материалы. В это время другие страны-члены боролись с собственными проблемами. Пандемия еще не закончилась, поэтому трудно сказать, кого она сделает сильнее, а кто ослабнет. Однако, как я думаю, ЕС сейчас справляется лучше, чем в начале кризиса и больше сплотился.
— Удалось ли тем, кто воспользовался коронавирусным кризисом, повлиять на решения Европейского Союза?
— В начале кризиса страны-члены не могли создать общий механизм политической координации и взаимной солидарности, поскольку сосредоточились на собственных проблемах. Это привело к разногласиям и соперничеству. Россия и Китай воспользовались ситуацией для выпячивания собственной роли и улучшения своей репутации как ответственных международных игроков. Пример — кампания «Сердечный привет из России». Конечно, она предназначалась в первую очередь для российских избирателей. Кремль хотел выставить Запад слабым и нескоординированным. Его неудачи списывались на западные ценности, которые якобы бесполезны. Это также спровоцировало соперничество между государствами и нарушило единство в Европейском Союзе и НАТО.
— Можно ли тогда говорить о том, что против агрессоров нового типа Европа ведет гибридную войну? Должны ли мы официально объявить эту войну?
— Русские вообще убеждены, что идет гибридная война с Западом и что они должны от нас защищаться. Это их аргумент. Они утверждают, что вынуждены использовать эти инструменты, чтобы защитить свой суверенитет и граждан от западной угрозы. Я бы не сказала, что мы ведем войну, но я вижу серьезную угрозу для нашего общества. Мы, Запад, должны точно распознавать случаи применения силы, чтобы найти правильные средства для борьбы.
— Насколько выгодны с экономической точки зрения невоенные средства?
— По сравнению с расходами на традиционные методы международной политики они чрезвычайно эффективны. Не нужна ни большая армия, ни экономическая мощь, чтобы вывести из строя IT-системы или развернуть дезинформационную кампанию в социальных сетях. Однако ущерб таким образом можно нанести значительный.
— Раньше Китай не проявлял такой активности на международной арене. Отметили ли вы перемены?
— Да, и значительные. В последние годы Китай демонстрирует на международной арене большие амбиции. Он усиливает свое влияние в разных регионах мира, налаживает важные связи в Средней Азии, Африке, Латинской Америке. Китай спонсирует проекты по строительству важной инфраструктуры, в том числе портов и энергосетей. Участие в подобных проектах в качестве совладельца — тоже гибридный инструмент. Китай выстраивает свою международную позицию, и за последние два года многое изменилось. Теперь Китай уже не скрывает своих целей и заявляет о них во всеуслышание. Ясно, что он включился в соперничество за лидирующую позицию в мире и пытается ослабить позицию США. Китай претендует на место за главным столом и хочет предложить миру свои собственные ценности и цели.
— В чем это проявляется?
— Вернемся к пандемии. Китай провел очень успешную кампанию в пользу того, что у вируса не китайское происхождение (западные источники сходятся во мнении, что он распространился из Уханя — прим. авт.) и что коммунистическое руководство очень успешно справилось с кризисом. У Китая есть большие возможности и умения для ведения операций в киберпространстве. Мы уже сталкивались с кибернетическими ударами, исходившими от Китая, но китайское руководство, разумеется, утверждает, что не имеет к ним никакого отношения. Трудно возлагать на него ответственность, поскольку оно скрывается за другими субъектами. Это типичные гибридные инструменты. Как и Россия, Китай пользуется дезинформацией, но по сравнению с ней он также обладает большой экономической силой. Китай может себе позволить налаживать стратегическое партнерство, которым в будущем воспользуется в своих интересах. Я имею в виду, например, отмывание денег и финансирование экстремистских группировок. Кроме того, Китай активнее в военной сфере, например в Южно-Китайском море и Арктике.
— Но китайские военные операции — это традиционная проекция силы. Как это связано с гибридными угрозами?
— Демонстрируя военную решимость, Китай включается в мировое соперничество за репутацию и влияние. Это традиционный инструмент, тесно связанный с неконвенциональными средствами. Если где-то ведется дезинформационная кампания для улучшения международной репутации того или иного государства и одновременно то же государство проводит интенсивные военные операции где-нибудь в другом месте, мы понимаем, что в целом это повышает его авторитет. Так несколько инструментов применяются слаженно и одновременно.
— О таких операциях речь всегда заходит перед выборами. Как они могут влиять на результаты голосований?
— Например, на последних президентских выборах в Соединенных Штатах Россия пыталась сделать так, чтобы новое руководство было лояльным и шло на сотрудничество с ней. Главное было не столько повлиять на сами результаты, сколько сформировать устойчивые отношения, которые в будущем принесут пользу России. У нас есть доказательства о вмешательстве России в политические кампании, скажем, через социальные сети и дезинформационные кампании. Это эффективный инструмент для влияния на результаты выборов себе во благо.
— Комитет по разведке Сената США подтвердил российское вмешательство. Конечно, обвинений не предъявлено, поскольку российское правительство опровергает свою роль. Мы снова возвращаемся к тому, почему установить виновных и описать их роль в гибридной операции так трудно.
— О зарубежном влиянии американские спецслужбы говорят и в связи с президентскими выборами в этом году. Эффект будет таким же?
— Не думаю. Если сравнивать Трампа в кампании четыре года назад, когда он превозносил лидерство президента Путина и позитивно отзывался об авторитарной власти в России, с нынешним Трампом, то он полностью изменился. Сегодня его отношения с Россией превратились в спорный вопрос внутренней политики, и это ставит его в сложное положение. Когда речь заходит о российском вмешательстве, он проявляет сдержанность. Он пытается показать, что занимает жесткую позицию по отношению к России.
— Если невозможно доказать факт вмешательства иностранного государства, хотя он известен, то зачем вообще проводить расследование?
— Да, окончательного вердикта суда нет, но благодаря расследованию мы можем показать общественности, откуда исходит вмешательство. Благодаря этому повышается информированность о нападениях, и общественность лучше распознает риски. Так мы учимся лучше видеть эти угрозы. Благодаря этому, например, России не удалось повлиять на результаты президентских выборов во Франции в 2017 году. Тогда она бесцеремонно вмешивалась, желая сделать победительницей Марин Ле Пен (председатель радикального правого «Национального фронта» — прим. авт.).
— Как Россия влияла на французских избирателей?
— Вбрасывалась очерняющая Эммануэля Макрона информация (впоследствии он победил на выборах, и сегодня является президентом — прим. авт.) в самый критический момент, то есть всего за несколько дней до выборов. Когда на демократических выборах кто-то вбрасывает в общественное пространство дезинформацию против одного из кандидатов, это оказывает огромное воздействие на сознание избирателей. Пусть даже речь идет о простых подозрениях и предположениях. Люди не могут ждать, когда выяснится правда это или нет, и только после сделать выбор. Особый эффект производит поляризация такого общества, как французское.
— Поэтому столь важную роль играют социальные сети?
— Что касается традиционных СМИ, то там действуют некие ключевые принципы, на которые опираются журналисты. Правила ясны, и если вы их не соблюдаете, вы не можете работать в СМИ мэйнстрима. Что касается информации в социальных сетях, то мы не можем ее контролировать. Также невозможно выявить ее источник. Ключевую роль играет время появления информации, и социальные сети открывают тут широкие возможности. Если ее распространяют масштабно, то она становится предметом широкого обсуждения, причем в критический момент, когда общество должно принять какое-то решение. Также она может стать темой предвыборных дебатов. Например, утечка информации о скандалах и обвинения в коррупции членов семьи кандидатов отвлекают внимание от ключевых политических тем.
— Как с этим бороться?
— Прежде всего, нужно осознать собственные слабости и уязвимые места. В случае Европейского Союза это, конечно, разобщенность. Когда на горизонте возникает кризис, противники всегда пользуются этим против нас. Мы не можем ограничивать ценности, на которых стоит наше общество: свободное медиа-поле, свобода слова, открытое общество. Наши враги это знают и используют против нас. Путь ограничений для нас закрыт, поэтому мы должны найти другие варианты.
— Похоже, у недемократических стран более устойчивая позиция в ходе подобных войн.
— Я бы не сказала, что они сильнее. Они просто пользуются нашими слабыми сторонами. Однако мы можем задействовать наши сильные стороны, чтобы защититься. Нельзя успешно противостоять гибридным угрозам только на правительственном уровне. Тут нужно подключить все общество. Я говорю о сотрудничестве между частным сектором, государственным и СМИ. Поэтому так важна информированность, ведь тогда все эти игроки будут понимать риски и осознавать свое место в системе, которая помогает предотвращать угрозы. Общенародный подход — это триумф открытого демократического общества. Больше нигде такое невозможно.
— Как это должно выглядеть на практике?
— Сильная сторона демократии в том, что включиться может каждый. Например, для борьбы с дезинформацией важно медиа-воспитание в школе. Мы должны позаботиться о том, чтобы позиция традиционных СМИ оставалась сильной, пусть значение социальных сетей и постоянно растет. Что касается кибернетических ударов по больницам, то для повышения устойчивости к ним сотрудничать должны государства, национальные правительства и частные компании. Мы создали вещи, которые упрощают нам жизнь, но тем самым мы сделали себя более уязвимыми. Вы только представьте, с какими рисками для нас сопряжен интернет вещей. Бороться с гибридными угрозами — обязанность всего общества. Каждый должен знать, как включиться в эту борьбу.
— С какими проблемами государствам Европейского Союза помогает бороться ваш центр?
— На борьбу с гибридными угрозами должна быть рассчитана правительственная система, и вести эту борьбу нужно скоординированно. Сотрудничать должны все элементы системы, чтобы охватить разные области: дезинформацию, защиту важнейшей инфраструктуры, гибридную войну, а это, прежде всего, военные инструменты, и так далее. Ответственность, как правило, рассредоточена. За одно отвечает Министерство обороны, за другое — Министерство иностранных дел, а за третье — Министерство внутренних дел. Ведомства не координируют свои действия и оспаривают полномочия друг у друга. Легко сказать: «Нужно объединить усилия», — но зачастую трудно сделать. Чтобы пресечь вмешательство из-за рубежа, необходимо подключить всех ответственных лиц, а также частные компании и сотрудничать.
Тея Хелена Тиликайнен (56)
Финский политолог, с 2019 года возглавляет Европейский центр по борьбе с гибридными угрозами. Ранее она была директором Финского института международных отношений и главой Сети европейских исследований в университете Хельсинки. С 2007 по 2008 годы она работала государственным секретарем в Министерстве иностранных дел Финляндии. Ее исследования посвящены европейской интеграции и европейской политике безопасности.
