Когда 2 марта 1930 года читатели советской газеты «Правда» внимательно изучали статью самого Иосифа Сталина об успехах коллективизации сельского хозяйства, никто не мог себе и вообразить, какой готовится ад. Коммунистический лидер восхищался темпами создания колхозов, а одновременно предупреждал о риске головокружения от успехов (это словосочетание было вынесено в заголовок). Иными словами, Сталин, заявления которого никак нельзя было игнорировать, утверждал, что процесс подчинения крестьян идет слишком медленно. Его следовало ускорить.
Это было предвестие геноцида, Голодомора на советской Украине, жертв которого наши восточные соседи вспоминают в четвертую субботу ноября. По самым осторожным оценкам, от голода тогда погибли 3,5 миллиона украинцев. «Великий голод» продолжался с 1932 по 1933 год, но голод «обычный» стал будничным явлением эпохи коллективизации.
Голодомор
Дефицит продовольствия ощущался на Украине уже в предыдущие годы. Крестьяне не хотели вступать в коллективные хозяйства, поскольку это означало нищету, плохое управление и деморализацию. Простое приусадебное хозяйство могло накормить человека лучше, чем организованное коммунистическое предприятие. Одновременно Москва начала повышать планы хлебозаготовок по Украине и в несколько раз увеличила объем экспорта на Запад, поскольку Сталин нуждался в твердой валюте. В 1933 году в деревнях и городах миллионы (!) людей умирали от голода, а западные покупатели получили от Советского Союза 5 430 тонн масла и более 1 тысячи тонн бекона. Зерно шло в Европу миллионами тонн.
В нескольких километрах за границей Украинской Социалистической Республики, с российской стороны, голода уже не было. Как пишет в своей книге Энн Эпплбаум (Anne Applebaum), в течение полутора месяцев свои дома в поисках пропитания покинули примерно 100 тысяч крестьян.
«Самое сильное впечатление производили женщины с младенцами на руках. Они редко перемешивались с другими людьми. Я помню одну мать, которая напоминала, скорее, тень, чем человеческое существо. Она стояла у дороги, а ее ребенок, выглядящий как скелет, сосал не ссохшуюся материнскую грудь, а собственные пальцы, обтянутые прозрачной кожей. (…) Каждое утро по пути на работу я видела на тротуаре, в рвах, под кустами и деревьями трупы. Позже их убирали», — вспоминает свидетельница тех событий, фамилии которой мы не знаем.
Польский институт национальной памяти публикует на своем сайте свидетельство Марфы Затуливетер из Черниговской области. «Весна 1933 года была страшной. Люди ели траву, как скот (…) От голода умер каждый третий», — говорит она.
В Польшу не добралось конфискованное цензурой письмо из села на Западной Украине, в котором описывается, как выглядела конфискация продовольствия.
«Власти делают следующее: они отправляют так называемые бригады, а те приходят и устраивают ревизию. Ищут в земле, протыкая ее острыми инструментами, в стенах, на гумне, в соломенных крышах. Если найдут хоть полпуда зерна, сразу же кидают на телегу и увозят. Так здесь выглядит жизнь», — гласило оно.
Обрекая миллионы людей на голод и запугивая, морально ломая выживших, советское руководство стремилось не только увеличить объем экспорта на Запад, но и ослабить украинское сопротивление против коллективизации. В специально подготовленных для ОГПУ черных списках значились фамилии отдельных людей или названия целых населенных пунктов, которым отказывали в продаже промтоваров, даже керосина и соли, что в условиях того времени означало лишение возможности работать или консервировать продукты.
«Внутренний цензор» левых интеллектуалов
Тем временем Сталин со свойственным большевистской природе лицемерием приглашал к себе западных интеллектуалов, которые должны были засвидетельствовать, что никакого голода нет.
Артур Кёстлер (Arthur Koestler) писал: «Советские власти скрывали от мира происходящее. При виде творящегося на станциях я начал догадываться, что произошла какая-то катастрофа, однако, понятия не имел ни о ее причинах, ни о масштабах. Мои советские попутчики уверяли меня, что несчастные люди — это зловредные богатеи-кулаки, сопротивлявшиеся коллективизации и получившие по заслугам». У коммунистов, однако, были свои психологические механизмы, позволявшие специфическим образом интерпретировать факты: «У меня были глаза, чтобы видеть, но был и разум, чтобы диалектически разъяснять увиденное. „Внутренний цензор" гораздо надежнее всех назначенных сверху надсмотрщиков».
Моральный надлом
Миллионы погибших — это, однако, еще не все жертвы советского геноцида. Выжившие носили в сердцах травму, а у тех, кто приложил руку к Голодомору, произошли такие изменения в психике, что они не могли протестовать против преступной деятельности. Сталин и Каганович опасались, что Коммунистическая партия Украины будет сопротивляться, но оказалось, что партбилеты на стол чаще бросали во время репрессий 1931 года, а когда террор достиг апогея, страх стал заставлять чиновников демонстрировать рвение.
Выживших свидетелей тех событий мучили бесконечные кошмары. Трагические воспоминания наложили, в частности, отпечаток на жизнь украинского поэта и прозаика Василя Барки. Он дал выход своим чувствам в романе «Желтый князь», изобразив в нем деревенскую семью, которую раздирает конфликт. С одной стороны, мы видим чудовищный голод, а с другой — деморализацию и идеологизацию юного поколения.
Дети, знавшие о голодающих членах своих семей, требуют от одного человека сдать продовольствие партии: «„Я эксплуататор? Это кто-то другой учит вас лжи и лжет сам. А я от земли, взгляните на мои руки: все в мозолях, а у других?", — спокойно ответил он на их оскорбления. Пионеры посмотрели на руки дирижера-партийца, мягкие, как лепешки, но он грозно им подмигнул, велев кричать дальше». Барка проводит мысль, что отправка детей в школу не спасала от голода, но одновременно разрушала их души.
Польская память
Почему мы обязаны помнить об украинских жертвах? В первую очередь потому, что они пострадали от тоталитаризма, с которым столкнулись и поляки. Наши соплеменники, жившие на Восточных Кресах, голодали тоже, а тех, кто выжил, уничтожили позже в ходе так называемой Польской операции НКВД 1937-1938 годов. Тем, кто отказывает украинцам в праве гордиться своим геройством и мученичеством, следует напомнить, что во время Голодомора погибали не бандеровцы (те в своем тоталитарном обличье появились позднее и в других регионах), а невинные люди, которые порой решались бунтовать. Женщины собирались у отделений партии, а сотни тысяч семей протестовали молча, отказываясь присоединяться к советской системе коллективизации.
Соседство с русскими обернулось для поляков и украинцев одинаково. «Кровавые земли», как назвал их Тимоти Снайдер (Timothy Snyder), это пространство, которое объединено страданием. Однако мы не страдали втуне: свобода и независимость стали общими ценностями на пространстве всего Междуморья.
