Речь идет об одном из главных секретов истории голлизма. На заре становления своей легенды де Голль опирался на тайный альянс со Сталиным, который сыграл для него решающую роль, но в то же время обошелся недешево. В результате в 1944 году он не воспользовался плодами победы французской армии в Италии и подорвал проект британского прорыва на Балканах, который позволил бы не допустить возвращения войны на французскую землю и помешал бы СССР закрепиться в Восточной Европе.
Союз также привел к тому, что французская компартия, которая дискредитировала себя поведением в период странной войны и коллаборационизмом с нацистской Германией, вернулась на первые позиции в политике и госаппарате. Бывший главный редактор Figaro Magazine Анри-Кристиан Жиро является признанным специалистом по современной истории. Опирающаяся на лучшие дипломатические источники книга «Де Голль и коммунисты» впервые вышла в 1988 году и произвела эффект разорвавшейся бомбы. Ее обновленное издание вышло по случаю года де Голля, который буквально усеян однообразными хвалебными биографиями, и вобрало в себя архивные данные, ставшие доступными после распада СССР. Точные сведения и отсылки сочетаются в книге с захватывающим повествованием, которое не уступит лучшим триллерам.
«Фигаро»: Обсуждение связей де Голля с коммунистами, а также намек на их возможный сговор могут показаться настоящим парадоксом, чуть ли не святотатством в период, когда генерал стал великим символом правых…
Анри-Кристиан Жиро: Я прекрасно понимаю, что покушаюсь на запретное, но все именно так. В этой книге сокрыта одна из самых страшных тайн генерала де Голля: его альянс со Сталиным во время Второй мировой войны и неизменная — но отнюдь не бесплатная — поддержка «Свободной Франции» со стороны коммунистического диктатора на протяжении всего конфликта. Этот альянс сформировал привилегированные отношения де Голля и французской компартии с ноября 1942 года, смешал карты по таким решающим вопросам как открытие второго фронта в Нормандии, определение польских границ и ориентиры послевоенного французского правительства. Об альянсе не знали не только Черчилль, Рузвельт, Петен и Жиро, но и близкое окружение генерала, который поставил перед собой правило действовать скрытно или, с его собственных слов, «продвигаться за толстой вуалью обмана».
— Откровения первого издания вашей книги 1988 года не были ни оспорены, ни приняты во внимание биографами. Как вы это объясните?
— Выходу моей книги предшествовала публикация в Москве в 1983 году двух больших архивных томов с огромным числом указаний на связи «Свободной Франции» и Кремля. Они тоже были проигнорированы историографией Второй мировой войны в целом и биографией де Голля в частности. Вопреки доказательствам все продолжили придерживаться того, что писал де Голль в мемуарах, то есть окутанного метафорами жесткого минимума.
В любом случае, в них ничто не указывает на решающую роль этих связей в политическом и стратегическом плане. Собранная мной масса документов на время всколыхнула этот старательно прилизанный пейзаж и привлекла внимание знаменитого специалисты по истории коммунизма Анни Кригель, а также Жака Бариети, Анри Амуру, Андре Пассерона и других. Этого хватило, чтобы провести в 1990 году в Нантере семинар под руководством Стефана Куртуа и Марка Лазара на тему «50 лет французских страстей: де Голль и коммунисты».
Кстати говоря, документы этого семинара, в котором мне посчастливилось принять участие вместе с десятью признанными деятелями и историками, были опубликованы в 1991 году издательством Balland с предисловием от Рене Ремона. Кроме того, моя книга была упомянута в «Памятных местах» Пьера Нора. Но, да, современные публикации о де Голле и голлизме вернулись к официальной правде, как будто ничего и не было. Они не пытаются спорить со мной, а попросту игнорируют все, что я сделал.
— Почему?
— Потому что обожествление «самого выдающегося из французов» не допускает того, чтобы имя де Голля ставили рядом со Сталиным.
— Но это определенно не остановило вас, если судить по обновленному и расширенному изданию, которое теперь насчитывает более тысячи страниц и, видимо, получит продолжение.
— Дело в том, что после 1988 года появились новые архивные данные. В частности речь идет о шеститомных «Очерках истории российской разведки» под редакцией Евгения Примакова. В четверном томе, который вышел в 1999 году и посвящен периоду 1941-1945 годов, 25 глава носит название «Де Голль или Жиро?» Это не могло оставить меня равнодушным.
— Что вас так заинтриговало?
— В ней отмечается, что перед Сталиным стоял непростой вопрос о том, какого из двух генералов поддержать: Жиро, «антигитлеровскую силу в 300 000 человек», как говорил нарком иностранных дел Молотов (речь идет об африканской армии Вейгана, которая поддерживала связи с Петеном в 1940-1941 годах: Жиро взял ее в свои руки и начал перевооружать при поддержке американцев с ноября 1942 года) или де Голля, который взял на себя инициативу по формированию связей с Кремлем еще в ноябре 1940 года, что привело к признанию Москвой «Свободной Франции» 26 сентября 1941 года на основании общих политических и стратегических решений.
— В ноябре 1940 года? Но тогда СССР еще вел войну на стороне нацистской Германии!
— Незадолго до кончины бывший глава лондонской канцелярии де Голля Гастон Палевски рассказал о «неофициальных отношениях» с советским послом в Лондоне Иваном Майским. Контакт был установлен по инициативе лидера «Свободной Франции» и прекрасно воспринят Майским. Вот, что пишет сам Палевски: «Он принял меня и заверил в большом интересе к нашему движению (…). У меня сложилось впечатление, что я говорю с потенциальным союзником. В то время Германия казалась непобедимой, но Майский старался поддерживать с нами неофициальные отношения».
Как вам прекрасно известно, ноябрь 1940 года — это период, когда нацистская Германия не просто казалась непобедимой: СССР был связан с ней двусторонним пактом! Как бы то ни было, «по природе вещей и угроз», де Голль был убежден, что СССР однажды обратится против Германии, и начал авантюру с Кремлем. Как бы то ни было, он понимал, что такое решение могло показаться шокирующим в условиях прекрасного взаимопонимания Германии и СССР, особенно после поздравлений Молотова Гитлеру в связи с победой над Францией. Поэтому де Голль скрывал все от своего окружения, в том числе дипломатического советника Рене Кассена. Тот писал в мемуарах, что знал Майского со времен Лиги наций, но что в тот момент для «Свободной Франции» не шло и речи о «нравственно недопустимых» визитах в советское посольство в Лондоне.
Палевски же лишь упомянул существование контактов, не вдаваясь в детали. Де Голль в свою очередь не обмолвился ни словом. Таким образом, полное отсутствие информации об их наполнении позволяет истолковать все лишь следующим образом: лидер «Свободной Франции» стремился лишь заложить фундамент на будущее. Но, как показали следующие события, этот первый шаг оказался на редкость плодотворным…
— Что дают новые архивные данные, объясняющие, по вашим словам, необходимость переиздания книги?
— Они подтверждают, что у голлистско-советской дипломатии было несколько ступеней, как у ракеты. Сначала были «неофициальные отношения» с ноября 1940 года по июнь 1941 года. Затем наступил период открытых отношений через службы «Свободной Франции» с июня 1941 года. Наконец, с июля начали развиваться тайные отношения, касавшиеся одного лишь де Голля. Они привели к появлению на сцене практически неизвестного человека, который при этом сыграл значимую роль в истории голлизма во время войны и в послевоенный период: речь идет о полковнике НКВД Иване Авалове.
— Начнем со второй ступени. В чем она состоит?
— 24 июня 1941 года, через день после нападения Германии на СССР, де Голль направил из Дамаска (он находился там с инспекцией после ужасного конфликта между французами, который позволил британцам практически взять под контроль Сирию) телеграмму Рене Кассену и внешнеполитическому директору «Свободной Франции» Морису Дежану (Maurice Dejean) с указанием сформировать, несмотря на «пороки и преступления» коммунистического режима, официальные отношения с СССР с прицелом на обмен делегатами.
Кроме того, он попросил проинформировать британский МИД об этом шаге. Как мы увидим дальше, это послужило ему прикрытием для продвижения своих фигур в Москве в качестве продолжения «неофициальных отношений». Не подозревавшее об этом лондонское управление выполнило указания, но ему нужно было оправдать инициативу в глазах различных голлистских комитетов, для чего потребовалась недюжинная интеллектуальная эквилибристика, которая была призвана создать родине большевизма в его сталинской интерпретации более привлекательное лицо.
Так, в циркуляре от 1 июля 1941 года утверждается, что «СССР представил множество доказательств своего мирного настроя», в том числе «целый ряд уступок для сохранения дружбы Германии», хотя на самом деле период германо-советского пакта был отмечен целым рядом жестких территориальных аннексий со стороны Москвы: захват прибалтийских республик, трети Польши, части Финляндии, Бессарабии и Северной Буковины.
Как позднее писал де Голль, он считал, что присутствие СССР в лагере союзников может стать для «Свободной Франции» полезным «элементом равновесия» по отношению к англосаксам. Поэтому он решил сделать дополнительные шаги по отношению к Сталину.
Здесь важно установить геополитический контекст. Летом 1941 года США еще не вступили в войну. Сталин же воевал в соответствии с идеологическими и геополитическими интересами собственной страны. Он стал давить на британцев для открытия на западе второго фронта, который ослабил бы давление на его войска. Черчилль упрямился: Кремль добивался открытия второго фронта как можно дальше на западе, на севере Франции (этого потребовал в 1941 году глава ГРУ генерал Голиков), но британский премьер хотел нанести удар на Балканах, в «мягком подбрюшье Европы», чтобы, по возможности, ограничить потенциал наступления Красной армии на континенте.
Вся его политика отталкивалась от следующего простого принципа: второй фронт должен был облегчить положение СССР (Великобритания была заинтересована, чтобы тот продержался как можно дольше, если не хотела вновь в одиночку вести противостояние с Германией), а затем стать препятствием для сталинского империализма, который вождь очертил в «Правде» 14 февраля 1938 года. Как отмечает историк Франсуаза Том, эта публикация указала на наступательную составляющую будущей советской политики, поскольку речь шла о как можно более широкой коммунизации «капиталистического окружения» СССР.
Де Голль же увидел для себя возможность в масштабном противостоянии Сталина и Черчилля, двух заклятых союзников.
— Каким образом?
— 25 июля 1941, когда де Голль еще находился на Ближнем Востоке, он без ведома окружения (особенно англичан) поручил делегату «Свободной Франции» на Балканах Жеро Жуву в условиях строжайшей тайны передать советскому послу в Анкаре Сергею Виноградову следующее послание: «Генерал де Голль сообщил мне о своем желании установить прямые отношения с советским правительством. Он считает, что это может быть полезным в ведении войны, как сейчас, так и в будущем».
Выражение «прямые отношения» должно было привлечь внимание такого революционера как Сталин, а тот факт, что они накладывались на начатые в Лондоне неофициальные отношения с Майским, подтверждает, что речь шла о параллельной дипломатии. «Если это сообщение будет положительно принято, генерал де Голль рекомендовал мне представить несколько комментариев, которые я записал под его диктовку», — добавил Жув. Вот, как выглядели эти комментарии:
«Генерал де Голль считает, что Франция и Россия, которые веками поддерживали дружеские отношения и понимают суть европейских реалий, могут вести полезное сотрудничество на благо мира.
Генерал де Голль убежден, что победа обеспечена, и что участие Советского Союза в войне ускорит ее завершение. Нет сомнений в том, что Россия и Франция, континентальные державы, не обязательно ставят перед собой в войне те же цели и задачи, что и англосаксонские, преимущественно морские державы.
Между „Свободной Францией" и Россией не должен стоять вопрос политических режимов. Кроме того, кто не видит, что нынешняя война — настоящая революция…»
Иначе говоря, де Голль представил аргументы о том, что интересы континентальных держав (Франции и СССР) отличаются от интересов морских (Великобритании и США), и что первые лучше понимают нужды континента, чем вторые. На этом основании он предложил Сталину сформировать «общий фронт» против англосаксонских послевоенных проектов. Весьма смелый шаг: хотя Россия — действительно континентальная держава, СССР с самого начала сделал мировую пролетарскую революцию главной целью своей внешней политики.
Черчилль же в тот период рассматривал лишь вынужденный альянс с СССР, ограничивал поддержку Сталина экономической и военной помощью и, несмотря на упорное советское давление, отказывался от политического соглашения, которое бы означало прощение предательства в лице советско-германского пакта и легитимацию последовавших советских завоеваний (то есть признание за СССР права на определенные сферы влияния в Европе). Де Голль в свою очередь предложил Сталину политический договор посредством «союзнических отношений». Предложение сопровождалось двумя постулатами. Во-первых, «между „Свободной Францией" и Россией не должен стоять вопрос режимов», что означало готовность закрыть глаза на по своей природе экспансионистский и подрывной характер сталинского коммунизма. Во-вторых, это готовность рассматривать войну как «настоящую революцию».
Использовав это приятное для ушей Сталина слово, де Голль, видимо, хотел показать, что знает, что силовые аннексии являются для него средством продвижения коммунизма. Эта идея была популяризирована во Франции 12 апреля 1939 года лидером компартии Жоржем Конио, а затем получила подтверждение в стартовавшей в августе политике сталинских аннексий. В случае положительной реакции Москвы де Голль «настоятельно» советовал Жуву сохранить инициативу в тайне от британцев и лично привезти ему ответ в Бейрут.
— Как всесильный Сталин отреагировал на предложение изолированного и слабого генерала?
На этот раз Сталин отреагировал. И поставил первое условие: 18 августа он передал через Майского, что де Голль должен обратиться с вдохновляющими словами к «французским трудящимся, чтобы поддержать их сопротивление и патриотизм». Иначе говоря, от него требовалось выразить публичную поддержку французским коммунистам. Поскольку в то же самое время Коминтерн призывал их начать «партизанскую войну в тылу врага», речь шла о стремлении втянуть де Голля в логику национального восстания с циклом провокаций и репрессий, а также навязать ему компартию в качестве главного партнера во Франции, несмотря на прошлую дискредитацию (партия была распущена Даладье в сентябре 1939 года за пораженчество и саботаж, а затем она в течение 22 месяцев сотрудничала с немецкими оккупантами).
Голлистко-коммунистический альянс был в конечном итоге установлен подписанием 28 ноября 1942 года секретного протокола Гренье и Реми, а затем отправкой Гренье в Лондон в январе 1943 года. Именно благодаря ему «линия Жана Мулена» победила «линию Бросселетта».
— То есть?
— Великий активист Сопротивления Пьер Бросселетт считал, что движением должен руководить союз политических деятелей, за вычетом представителей партий, которые несут ответственность за поражение. Жан Мулен в свою очередь выступал за формирование Национального совета Сопротивления, который способствовал возвращению старых партий, в том числе и компартии.
В 1941 году все этого еще не произошло, но Сталин был удовлетворен доброй волей голлистов и признал «Свободную Францию» 26 сентября, не упоминая при этом восстановление «целостности» Франции.
— У англосаксов были подозрения?
— Наверное, потому что де Голль сразу же попытался их успокоить: 29 сентября он направил британскому послу в Вашингтоне и Рене Плевену, делегату «Свободной Франции» в США, письмо с заверениями в том, что их со Сталиным договор не влечет со стороны «Свободной Франции» «никаких иных обязательств, кроме того, что вытекает из официальных документов: продолжить борьбу до победного конца любыми доступными средствами». Тем не менее связи «Свободной Франции» с Кремлем быстро стали такими тесными, что в сентябре 1942 года Сталин — небывалое дело — позволил де Голлю самостоятельно составить текст дипломатического признания Москвой «Сражающейся Франции».
Тем временем голлисты попросили Кремль помочь им наладить контакты с французской компартией, а Москва поставила условием «демократизацию» «Свободной Франции»… Де Голль в свою очередь объявил «Сражающуюся Францию» «назначенной союзницей новой России» (отсылка к оде «О новой России» 1922 года за авторством просоветски настроенного Эдуара Эррио), увязал национальное освобождение с восстанием и публично призвал французский народ «собраться на революцию». Он даже подумывал о том, чтобы перебраться в СССР!
Становится ясно, что, хотя в официальном соглашении от 26 сентября 1941 года не было никаких других обязательств, кроме общей борьбы, в тайной договоренности де Голля и Сталина их было несколько. В связи с ними де Голль оказался в одиночестве в польском вопросе и вопросе открытия второго фронта. Оба они, кстати говоря, связаны.
— Помимо поставленного Сталиным политического условия насчет французской компартии, в вашей книге приводится еще одно, на этот раз стратегического характера.
— В день признания «Свободной Франции» Кремлем Майский подчеркнул стремление Сталина добиться открытия второго фронта во Франции, и де Голль сразу же поддержал этот проект. Кроме того, в ходе этой беседы он в «резких выражениях» критиковал военную некомпетентность британцев. Тем самым он стремился заранее отмежеваться от планов Черчилля по открытию второго фронта в «мягком подбрюшье Европы»? Не исключено, потому что в направленной на следующий день телеграмме Сталину он пишет, что «СССР дает угнетенным сегодня народам уверенность в освобождении». Несмотря на прецеденты Прибалтики, Польши и Финляндии, де Голль тем самым подчеркивает, что Красная армия может быть только «освободительной».
Как бы то ни было, в СССР не собирались довольствоваться одними лишь словами и обещаниями. 27 января 1942 года, через несколько дней после публичного заявления де Голля о том, что «Сражающаяся Франция» — назначенная союзница новой России«, Майский сообщил ему, что интерес Москвы к его персоне будет пропорционален его усилиям для убеждения англосаксов в открытии второго фронта на западе. Давление усилилось с появлением 16 февраля записки от Богомолова в виде ультиматума: «1. В настоящий момент в коалиции только Россия ведет войну. Союзники должны помочь ей. Только те, кто помогут ей, получат право занять место среди победителей. 2. Великобритания должна сформировать весной новый фронт на западе Европы. Франция должна помочь ей. В 1812 году Россия победила Наполеона благодаря испанским повстанцам. 3. В решающей кампании 1942 года Франция должна сыграть ту же роль, что сыграла Испания в 1812 году. Югославия уже подала ей пример. Если она не сделает этого, то будет стерта с карты великих держав».
Упоминая в мемуарах эти «инструкции Кремля», Палевски подчеркивает отсутствие в них «нюансов»: «Нужно было убить как можно больше немцев. Такая задача была возложена на французскую компартию. Нам же (голлистам) нужно было поднимать на это всю страну». Как пишет генерал Биллотт, подталкиваемое русскими руководство «Свободной Франции» всеми силами стремилось убедить англосаксов в начале 1942 года в способности французского Сопротивления («обладающего должным снабжением и вооружением») помешать контрманеврам немцев в ответ на первые попытки союзников провести высадку.
Биллотт пишет следующее: «Маршалл сразу же был заинтересован предложениями, которые представил ему де Голль, задействовав всю свою силу убеждения, и некоторое время нам казалось, что освобождение Франции может начаться уже в 1943 году, поскольку мы знали, что Рузвельт прислушивается к военным советам Маршалла, а Черчилль должен был уступить». Как бы то ни было, именно Черчилль отказался уступать и продвигал план высадки в Северной Африке, которая должна была послужить базой для наступления на Балканах. Такая перспектива шла вразрез с планами Сталина, который намеревался заполучить всю Центральную и Восточную Европу. И не только…
— Здесь начинается третья ступень голлистско-советских отношений?
— Именно так. В этот период прошла значимая встреча в рамках «прямых отношений». В конце августа 1942 года де Голль находился проездом в Бейруте, чтобы поумерить британские аппетиты в Сирии и Ливане. Сталин направил к нему «резидента» НКВД в Тегеране: полковника Ивана Авалова (настоящая фамилия Агаянц). Этот полиглот знал помимо фарси турецкий, испанский и английский, а также бегло говорил по-французски. С де Голлем они беседовали без свидетелей.
Скажу пару слов об Авалове. В 1930 году, когда ему было 19 лет, он пошел вслед за старшими братьями в политическую полицию ГПУ на пике принудительной коллективизации в стране. Это говорит о коммунистическом фанатизме. Его карьера была безупречной: с 1937 по 1940 год он был заместителем резидента НКВД в Париже, в ноябре 1941 года стал резидентом НКВД в Тегеране. На этом посту он оставался до 1944 года. Выкованный сталинизмом Авалов, безусловно, был примером эффективного сотрудника «органов».
Впоследствии он не раз проявил себя: собеседником де Голля в Алжире в августе-сентябре 1943 года, ответственным за безопасность трех лидеров на тегеранской конференции в ноябре-декабре 1943 года, резидентом КГБ в парижском посольстве с сентября 1945 года по 1950 год, советником Шелепина по реформе КГБ в 1950 году и, наконец, под своей настоящей фамилией, основателем и первым руководителем знаменитого отдела «Д» КГБ, где он лично продвигал ряд «активных мер», таких как подделка рукописей, операция «12-е место» и кампания свастик в Западной Германии в 1959 году (ее целью было создать видимость возрождения нацистской угрозы, подорвать сближение Франции и Германии и очернить министра обороны Штрауса). Генерал Агаянц ушел из жизни в 1968 году и покоится на Новодевичьем кладбище.
Во французских архивах нет никаких сведений об этой встрече в Бейруте, потому что де Голль явно о ней не говорил. Что касается советских архивных данных о докладе Авалова Молотову, они до сих пор не были рассекречены. Как бы то ни было, историк Нажесткин, автор упомянутой статьи «Де Голль или Жиро?», уверяет, что Авалову удалось прийти к «доверию» и «взаимопониманию» с де Голлем. Непростая задача, если учесть по природе сдержанный и недоверчивый характер генерала.
— Какой вывод вы из этого делаете?
— В этот момент произошло нечто важное, относящееся к гостайне. Зная Сталина, можно предположить, что внедрением Авалова в голлистско-советские контакты он стремился укрепить их в перспективе назревавшей борьбы между союзниками по вопросу открытия второго фронта: это была своего рода война в войне. Без сомнения, не случайность, что именно в этот момент Жан Мулен поддерживал связь с Робинсоном из ГРУ в Париже, а Биллотт — с Новиковым из НКВД в Лондоне.
После высадки в Северной Африке 8 ноября 1942 года казалось, что победила стратегия Черчилля: этот шаг должен был обеспечить мобилизацию армии в Африке, освобождение Туниса и Корсики, а также итальянскую кампанию — первый этап прорыва союзников на Балканах. По словам Биллотта и Пасси, узнав о высадке, де Голль произнес такие слова: «Надеюсь, люди Виши потопят их в море!» Это представили как проявление непоколебимой защиты национальной независимости.
Но не стоит забывать о его собственной попытке высадки с британцами в Дакаре в 1940 году, а также в 1941 году, во время братоубийственной войны в Сирии… В любом случае, месяц спустя, 4 декабря, де Голль завершил беседу с Майским такими словами: «Надеюсь, русские будут в Берлине раньше американцев». Подразумевалось следующее: Москва может рассчитывать на меня в продолжении борьбы за открытие второго фронта во Франции. Стоит отметить, что Жан-Батист Дюрозель, который архивировал этот документ и упомянул его в своей книге «Пропасть», не скрывал удивления таким «любопытным завершением разговора». Но он в тот момент еще не был знаком с обнародованными позднее сведениями из советских архивов.
Как бы то ни было, стремление де Голля добиться появления русских в Берлине раньше американцев в корне противоречило стратегии Черчилля, а также генерала Жиро, который представил ее на конференции в Касабланке 17 января 1943 года: «Во-первых, освободить Африку. Этот процесс уже идет и должен завершиться весной. Далее, не теряя ни секунды, занять три больших острова: Сицилию, Сардинию и Корсику. Подготовить там прочную базу, прежде всего, авиационную, для наступления на Европу. При готовности высадиться на итальянском побережье между Ливорно и Генуей, захватить долину По, очистить оставшуюся часть полуострова и подготовить выход в Европу по оси Удине-Вена при поддержке размещенной по всей Италии авиации. В результате мы одним ударом достаем до Германии в долине Дуная, изолируем Балканы справа и Францию слева, а также обходим русских у Вены, что весьма существенно». Вена — ключ к Берлину.
Клан сторонников дунайского наступления укреплял позиции, что вызывало тревогу в Москве. Тем более что решение о высадке союзников в Италии подтвердило общую стратегию по Южной Европе. Кроме того, франко-британские силы в Италии насчитывали 25 дивизий, а тандем Жиро-Черчилль планировал высадку на побережье Далмации в поддержку некоммунистического сопротивления генерала Михайловича (Жиро установил с ним контакт 11 ноября 1942 года). Таким образом, задачей Москвы было разрушить коалицию тех, кто считали, что «Италия и Балканы формируют одно военно-политическое целое» (Черчилль), и что, как твердил британский премьер, «СССР выступает против стратегических шагов союзников на Балканах по политическим причинам».
— Какую роль играл Авалов в этой ситуации?
— После формирования Жиро и де Голлем в Алжире Французского комитета национального освобождения (ФКНО) 3 июня 1943 года началось советское контрнаступление:
— 16 июня 1943 года Кремль сообщил де Голлю, что поддерживает его в противостоянии с Жиро, а 20 июня подчеркнул, что ценой признания Москвой ФКНО будет ликвидация Жиро.
— 7 августа 1943 года Москва возобновила давление на де Голля через делегата «Свободной Франции» в СССР Роже Гарро. Причина была четко обозначена: «Капитуляция (Италии) повлекла бы за собой крах сателлитов и оккупацию Балкан зимой», тогда как «весной 1944 года союзники создали бы условия для вторжения в Германию через Австрию, в то время как немецкая армия и Красная армия все еще вели бы противостояние в Польше». В ответ 10 августа де Голль сообщил Сталину через Раймона Шмиттлейна, что «русским не стоит опасаться, что он, де Голль, пойдет на компромисс с Жиро ценой ухудшения французско-советских отношений, поскольку для него французско-советская дружба нерушима, и он всегда будет придерживаться этой позиции».
Тем не менее Сталин, для которого недоверие было второй натурой, не сбавлял давления и в середине августа приказал Авалову срочно отправиться в Алжир под прикрытием главы делегации по репатриации советских солдат и граждан в Северной Африке. Его задачей было подталкивать де Голля. В советских архивах содержатся сведения о нескольких беседах с де Голлем, а также с Палевски и прочими. В результате 27 сентября 1943 года, после очередной телеграммы от тесно контактировавшего с советским посольством в Лондоне Дежана («СССР не примет то, что главные силы англосаксонских армий будут направлены на Балканы»), де Голль поручил Палевски дать Авалову ответ в тот же день: «1. Де Голль намеревается сформировать Министерство обороны, которому будет подчиняться Жиро. 2. Де Голль убежден, что у него получится быстро отстранить Жиро от любого участия в ФКНО».
Как де Голль и обещал Москве, с помощью представителей введенных им в ФКНО представителей партий и профсоюзов ему удалось добиться политического отстранения Жиро 11 ноября 1943 года. Такое политическое удаление сопредседателя и основателя ФКНО создало условия для его военной ликвидации 4 апреля 1944 года. В тот день де Голль как глава ФКНО воспользовался своими гражданскими полномочиями для упразднения поста главнокомандующего французской армии и поместил ее под командование Эйзенхауэра, хотя Жиро незадолго до того удалось добиться от командующего средиземноморскими силами генерала Мейтленда Уилсона принятия плана наступления на Рим (он усилил союзную динамику и дал инициативу французским силам, единственным, кому на тот момент удалось прорвать линию Густава).
Этот победоносный план привел 4 июня к взятию Рима. После высадки в Нормандии 6 июня, насчет успеха которой долгое время не было уверенности, командовавшие силами союзников в Италии генералы Жюэн, Кларк, Уилсон и Александер выступили за наступление на Дунае, которое должно было быть более быстрым и прямым, чем намеченная на 15 августа высадка в Провансе. Жюэн писал де Голлю: «Поражение Германии читается на карте. Сейчас существуют две теории: высадка на юге Франции, за которую выступают американцы, и предлагаемое британцами наступление на Дунай. Перед французами стоит сложный выбор, и очень важно не ошибиться». В тот момент Черчилль уже отдал 2-му польскому корпусу распоряжение взять Анкону на адриатическом побережье, чтобы получить лучшие условия снабжения и доступ в Ломбардию. Собирался ли де Голль поддержать его в этой сложной партии против Сталина и Рузвельта, которые после тегеранской конференции (28 ноября — 1 декабря 1943 года) совместно работали над формированием советско-американского кондоминиума в Европе?
В декабре 1942 года появление русских в Берлине перед американцами было для него всего лишь пожеланием. В конце июня 1944 года все было уже иначе: у де Голля была возможность повлиять на ход событий путем вывода французских дивизий с итальянского фронта и расформирования экспедиционных сил. Он сразу же этот сделал. Жюэн писал ему 16 июля: «Редкий случай на войне: командование хладнокровно решает не пользоваться плодами победы. (…) История рассудит, причем не без иронии, посетовав на то, что французский здравый смысл не смог прозвучать на совете союзных сил». В вышедших в 1959 году мемуарах, Жюэн больше не винит «недостаток военной культуры» и незнание европейских театров операций, а довольствуется упоминанием суда истории: «Она, без сомнения, уже вынесла свое решение, раз Тегеран привел к Ялте и повесил железный занавес там, где мы его видим сегодня».
— Что касается Освобождения, какими были для него последствия альянса голлистов и коммунистов?
— По всей логике, он должен был бы несколько его затормозить. Но факт остается фактом: Освобождение было отмечено настоящим разгулом чисток, насчет числа жертв которых нет единого мнения, цифры варьируются от 12 000 до 40 000. Министр юстиции тех лет Пьер-Анри Тейтжан даже озвучил число в 100 000 с трибуны Национального собрания, хвастаясь тем, что обошел Робеспьера. Думаю, это был просто пиар, попытка ответить на критику коммунистов, которые обвиняли правительство в слабости. Даже если и так, это означает, что в верхах превозносили эффективность чистильщиков и масштабы чисток. Новый режим гордился этим. На фоне судов, гражданских казней и даже расстрелов происходило то, что Филипп Бурдрель называл «дикой чисткой». Де Голля обычно не винят за нее и даже утверждают, что он, наоборот, сдерживал ее.
Но лично я считаю, что эта дикая чистка уходит корнями в 18 сентября 1941 года. В тот день на лондонском радио де Голль открыто говорил о мщении: «Франция, вся Франция поднимается на сопротивление, ожидая организованного мщения». Этот нюанс очень быстро исчез, и 15 ноября 1941 года в большом выступлении в Альберт-Холле он подчеркнул стремление к «сопротивлению ради мщения и подъему ради величия». По мере укрепления голлистско-советского альянса «Свободная Франция» стала сближаться в этом с французской компартией, для которой главными врагами были не немцы, а вишисты. 20 января 1942 года де Голль увязал Освобождение и мщение в оде Красной армии: «Французский народ с энтузиазмом приветствует успехи и подъем русского народа. Потому что это открывает для Франции перспективы освобождения и мщения».
Этот случай не единственный. Де Голль неоднократно делал заявления в подобном ключе. Во время выступления 4 июня 1943 года в Алжире он призвал французский народ «тайно готовиться к триумфу и мщению». 7 августа 1943 года он официально запустил кампанию чисток, хотя и не без нескольких ораторских предосторожностей: «Нет ничего более прискорбного с точки зрения французского будущего, чем устраивать чистки, поскольку они представляют собой государственный вопрос, вопрос местной борьбы (…). Чистка должно пройти, как должно, сверху, под контролем и ответственностью уполномоченных». Но 8 августа он отмахнулся от всех этих оговорок в осуждении Виши: «Клемансо говорил: «Страна узнает, что ее обороняют». Мы говорим: «Страна узнает, что за нее мстят». На местах этими мстительными чистками занимались коммунисты.
Кроме того, в правительстве оказались сначала два, а затем пять их представителей (в том числе дезертировавший в 1939 году Торез). Небывалое событие (Блюм закрыл перед ними двери «Народного фронта»), тем более что в тот период коммунисты были чистейшими сталинистами и не скрывали этого. Как говорил Ги Молле, «коммунисты находятся не слева, а на востоке». Блюм же называл французскую компартию «иностранной националистической партией». Поместить такую бомбу в госструктурах — то же самое, что обречь себя на выход из игры. Броссолетт предупреждал де Голля насчет коммунистов: «Мой генерал, если вы приведете старые партии, они вас сожрут». 20 января 1946 года де Голлю пришлось сдаться. Он ушел после того, как вернул в строй дискредитировавшие себя старые партии и впервые ввел коммунистов в госаппарат. Стране пришлось долгое время бороться с последствиями этого шага, и сам де Голль поплатился за него в мае 1968 года.
