После того, как его лишили советского гражданства и изгнали в свободный мир в 1974 году, Солженицын был для либеральных элит настоящей иконой — впечатляющим символом интеллектуального сопротивления мракобесию советского тоталитарного режима и морального превосходства Запада.
До тех пор, пока проницательный интеллектуал не обратил свой критический взгляд на реалии и проблемы западных обществ. Его знаменитая речь перед выпускниками Гарвардского университета в 1978 году как молния пронзила тогдашний либеральный дискурс — авторитетный разоблачитель тоталитарного общества препарировал Запад, который, по его словам, духовно ослаблен всепоглощающим материализмом.
Его слова породили серьезные дискуссии, некоторые даже публично лишали его статуса иконы, называя «советским аятоллой» и «неисправимым русским националистом». Сегодня, по прошествии более сорока лет, тезисы и оценки Солженицына кажутся еще более совершенными — многие процессы в своем развитии дошли до крайности.
Знаменитый диссидент упрекал западные общества в неспособности признать цивилизационные различия, и, следовательно, в неправильной оценке других на основании западных критериев, зачастую неприменимых в другом социальном контексте. Он подчеркивал, что пренебрежение духовными целями и превознесение материальных благ привело к деградации жизни, а культивирование чрезмерно позитивисткого, зацикленного на законах образа мыслей не учитывает разницу между формальным правом и моральной справедливостью. Он говорил: «Ужасно то общество, в котором вовсе нет беспристрастных юридических весов. Но общество, в котором нет других весов, кроме юридических, тоже мало достойно человека». Он говорил об отклонении свободы в сторону зла, основанном на идее, что человек не несет в себе внутреннего зла, и все пороки жизни возникают только из неправильных социальных систем, которые необходимо исправлять. По его словам, поверхностность и фальшь — это психическое заболевание ХХ века, и ярче всего оно проявляется в средствах массовой информации — источнике поспешных и ложных оценок, зачастую вводящих общество в заблуждение ради дешевой сенсации.
Если мы посмотрим, пусть и поверхностно, на состояние современной либеральной демократии, мы увидим все это в действии. Глобалистская одержимость экспортом демократии и неолиберальных рыночных «ценностей» в другие цивилизационные ареалы привела к каскаду кровавых конфликтов, разрухе, бедности и нарушении естественного развития целых народов и регионов. Что еще ярче проиллюстрирует это, как не кафкианские войны в Афганистане, Ираке, «освобождение» Ливии? Что еще, как не нелепое гротескное цивилизационное невежество — проведение гендерного обучения в афганской пылище? Мессианская самоуверенность Запада, который должен перенести свои ценности и общественный порядок в другой культурный контекст без учета местных особенностей — не что иное, как рецидив «цивилизаторской миссии» колониальных империй.
Симбиоз крайнего либерализма и левого прогрессизма, проходящий через так называемую «политику идентичности», фетишизирующую расу и гендер, превратила западные общества в поля боя для бесчисленных социальных конфликтов. В войну каждого меньшинства против всех остальных. Но это война не за равноправие, а за господство. За то, чтобы навязать стереотипы меньшинства как универсальную норму, которую государство будет навязывать другим. Радикальный феминизм воюет с патриархатом и токсичной маскулинностью. Трансгендеры воюют с половой бинарностью. Этнические меньшинства поощряют бороться с белой привилегией.
По словам профессора Марка Лилы из Колумбийского университета в Нью-Йорке, зацикленность на идентичности в школах, университетах и средствах массовой информации за последние два десятилетия породила поколение либералов и прогрессистов, нарциссически поглощенных каким-то «социальным выражением себя как меньшинства», но неспособных осмыслить жизнь как часть национального сообщества. Либерально-прогрессивные СМИ — рупоры пропаганды, в которых журналистов увольняют за несогласие (бедный The New York Times) и превращают в партийные предвыборные пресс-службы (как, например, CNN).
Культура отмены — один из инструментов политической корректности, позволяющей линчевать инакомыслие, которое прогрессисты и либералы взяли на вооружение. Она хочет стереть границу между аннулированием несогласия и несогласными. Его стражи подобны красным кхмерам — они хотят свести на нет все и всех, кто не соответствует их пониманию. Культура отмены не критикует, а уничтожает. Не спорит, а приказывает, как тебе надо думать и что говорить. Не защищает свою точку зрения, а хочет, чтобы других точек зрения не было.
Грустно смотреть, как падение мужества в западных обществах, о котором Солженицын говорил в 1978 г., сегодня охватило интеллектуалов, журналистов, общественных деятелей и знаменитостей, безропотно корчащихся под гнетом политкорректности. Они не осмеливаются говорить вслух неоспоримые научные истины, например, что мужчина и женщина таковы от зачатия до смерти, независимо от гормональных и хирургических вмешательств.
Виртуальные толпы бросают камни ненависти и отрицания в своих учителей, авторитетов, благодетелей и близких только потому, что те посмели выразить иное мнение. В самую скромную кинопродукцию теперь обязательно нужно впихнуть гомосексуальные сцены и трансгендерных персонажей, чтобы протиснуться сквозь либерально-прогрессистскую идеологическую цензуру. Как при тоталитаризме, когда цитаты Маркса и Ленина появлялись даже в безобидных изданиях вроде «Советы домохозяйке».
Это только штрихи, но за ними можно увидеть полную картину нашей действительности, которая все больше напоминает мир Оруэлла. Понятие «либеральной демократии», о котором мы узнали еще в школе, все больше лишается своего подлинного содержания и вырождается в угнетение. Злоупотребление пандемией — поводом для все более значительного ограничения Свободы — подвергает мир еще большему испытанию.
«Оптимизм — это трусость», как писал знаменитый Освальд Шпенглер в своей книге «Человек и техника», но даже здоровый пессимизм предполагает, что борьба за Свободу не будет аннигилирована. Свобода — от Бога. Вот почему пришло время демократии без прилагательных.
