Только овладение языком может помочь этой многоликой нации укрепить свою идентичность и дать отпор гегемонистским планам России, считает украинский философ Владимир Ермоленко.


Он называет себя мостом между Украиной и миром, а также между словом и делом. Владимир Ермоленко — философ, преподаватель Киево-Могилянской академии и журналист нескольких новых цифровых СМИ. В 2011 году он защитил в Париже в Высшей школе социальных наук диссертацию на тему: «Контрреволюционная философия во Франции после 1789 года и в России с 1905 по 1939 год». Затем он с головой погрузился в события в собственной стране. Он участвовал в революции на Майдане зимой 2013-2014 года, размахивая европейским флагом в знак протеста против российского засилья на Украине. Он принял активное участие в построении устойчивой безопасности своей страны. Владимир Ермоленко принял участие в фестивале «Выходные на востоке», который проходил в Париже до 20 ноября.


Le Monde: Как стоит проблема языка в построении украинской национальной идентичности после революции на Майдане в 2014 году?


Владимир Ермоленко: Это очень сложная история, которая уходит корнями в XIX век. Тогда украинский был языком крестьянства, как обстояли дела с местными языками и во многих других восточных странах. Города были многоязычными, в зависимости от ситуации с политическим влиянием и истории населения. Там говорили на польском, русском, идише, иногда на немецком, как например в западно-украинских городах, принадлежавших тогда Австро-Венгрии. В период Украинской народной республики с 1917 по 1920 год в городах наблюдалась активная украинизация, однако СССР впоследствии исказил эту тенденцию и превратил ее в «лингвицид»: он «убивал» украинский, искусственно сближая его с русским. Если откроете русско-украинский словарь 1961 года, то увидите, что перевод всех русских слов на украинский дан калькой с русского. После такой русификации украинского люди уже не знали, на каком языке говорят.


Вопрос языка занимает центральное место в нынешних усилиях по гражданскому и национальному подъему, однако он весьма деликатен. Дело в том, что на самом деле в Киеве все говорят по-русски. Продавщица или таксист могут внезапно перейти на русский. Я сам учился на русском. Меня воспитывали дедушка и бабушка, которые были просоветскими коммунистами, а в школе уроки шли на русском. Украинский я выучил лишь после поступления в университет. То есть, я не был исключением из числа тех, для кого русский — родной язык. Сейчас я говорю и пишу лишь по-украински, но это было осознанное решение и политический выбор. Хотя мы с женой выросли в русскоязычной среде, дома мы говорим только по-украински. Тем не менее я узнал, что наша девятилетняя дочь говорит по-русски. Не знаю, где она этому научилась… Может быть, в школе. Для дочери русский — язык детей, а к взрослым она обращается по-украински. Русская культура по-прежнему сохраняет доминирующее положение, что бы мы ни делали. Это означает, что национальное преобразование еще не произошло, и что оно будет долгим.


— Разве не абсурд, что дети читают Гоголя в украинском переводе?


— Владение русским, разумеется, представляет собой богатство для украинцев, но я думаю, что нужно переводить как можно больше русской, английской или французской литературы для развития языка. По правде говоря, если выбирать между изучением английского и русского в школе, я бы выбрал английский, поскольку первый отрывает весь мир, а второй — только русский мир.


Я не поддерживаю политику принудительной украинизации. Я бы предпочел жить в двуязычной стране, чего нельзя сказать сегодня. Украинский — государственный язык, язык власти и образования. Он очень медленно становится языком культуры, но не является языком торговли и улицы, по крайней мере, в городах. При этом русский язык вот уже 20 лет является аргументом пропутинской пропаганды против независимости Украины. Поэтому тот факт, что украинский язык находится в меньшинстве в Киеве, представляет собой серьезную проблему. Я не пытаюсь ничего драматизировать. Но хочу сказать: нужно быть бдительными.


— Как вы сегодня представляете себе украинскую идентичность?


— Идентичность и национальная идея — это очень важная тема. Как и везде, существует две концепции нации: этническое или гражданское сообщество. Этническая концепция была бы более простым вариантом и копией политики Путина, который видит в Украине колыбель православной церкви, насаждает русский язык и преследует крымских татар.


Украинские же реалии, с учетом истории, отличаются многообразием. Так, например, в религиозном плане существуют три православные церкви, а также греко-католики, протестанты, иудеи, мусульмане (татары) и атеисты, к которым относит себя значительная часть населения. Это многообразие является, как мне кажется, одной из основополагающих черт украинской национальной идентичности. С ним соседствуют большой индивидуализм и недоверие к власти. В политическом плане это означает невозможность добиться единогласия. Люди предпочтут беспорядок или даже хаос диктатуре: даже пришедший к власти после «оранжевой революции» Виктор Ющенко и ставший президентом после Майдана Петр Порошенко не получили подавляющего большинства на выборах (39% первый и 54% второй).


— Революция 2014 года была названа «Евромайданом», поскольку стала проявлением «веры в Европу», которой по большей части лишились люди на западе континента. Как обстоят дела с этой верой сегодня?


— До Майдана вопрос стоял следующим образом: в какую сторону повернуться Украине? Тогда одна треть населения ориентировалась на Россию, вторая — на Европу, а третья молчала. Сегодня Россия представляет большую угрозу: аннексия Крыма и война на востоке значительно сократили число сторонников Москвы, а треть нерешившихся, скорее, выступает за Европу. Но я бы не сказал, что пророссийские течения уже не смогут взять реванш. Они опираются на разочарование в Европейском союзе. «Смотрите сами: вы совершенно не нужны Западу, разве что как дешевая рабочая сила». Такая риторика сейчас набирает обороты.


С другой стороны, отсылка к Европейскому союзу — очень сильный маркер для внутренних реформ, расширения демократии и экологии, большей открытости рынка. Тем не менее перспектива вступления в ЕС стала, как мне кажется, опасным аргументом. Прежде всего потому, что это явно не в планах самого Евросоюза: там нет ни намека на политическую волю к интеграции Украины, а сама идея расширения ЕС дала сбой. Я понимаю эту позицию. С точки зрения Брюсселя, Парижа и Берлина, вступление Чехии, Венгрии и Словакии стало катастрофой: несмотря на полученный в результате прирост экономики, эти страны сегодня охвачены евроскептическим настроем и голосуют за радикальных ультранационалистов. Как бы то ни было, украинцу, который рисковал жизнью на Майдане под европейским флагом, трудно принять такую точку зрения.


Я первым говорил о том, что Европа заинтересована поддержать Украину, поскольку та представляет собой фронт сопротивления стремлению Путина уничтожить сам ЕС. Думаю, сегодня следует работать над сближением с Европой с помощью политики небольших шагов. Первым является столь долго оттягивавшееся соглашение об ассоциации, которое вступило в силу в сентябре. Упрощение визового режима для украинских граждан — вторым. Наконец, нельзя не отметить символическое значение проведения в Киеве финала Лиги чемпионов УЕФА в 2018 году. Все это может также коснуться инвестиций в промышленность, новые рынки, культуру… Может быть, однажды Украина вступит в ЕС, может быть — нет. В любом случае, строительство страны не должно зависеть от этого вопроса. В противном случае может сформироваться обида, которая создаст плодородную почву для российских и пророссийских популистов.