Ежегодный доклад чешской Службы безопасности и информации (BIS) за 2017 год вызвал необычайный интерес у чешских политиков и СМИ. Давайте задумаемся над той его частью, в которой служба сообщила, что мы подвергаемся воздействию российских гибридных стратегий, и отметила их связь с интерпретацией современной истории.

Утверждения, которые вызывали больше всего шумихи, прямо в тексте доклада не найти — они помещены в таблицу под названием «Сжато о российской гибридной стратегии», а также в комментарий под сноску. Там говорится, что ключевым фактором российской гибридной стратегии является «(про)советская интерпретация современной истории и остаточное влияние советской пропаганды». То есть речь о том, что «Советский Союз проиграл холодную войну, но советскую пропаганду никто не победил и не положил конец ее воздействию. Современная история, как она преподносится в школах, де-факто является советской версией, а прорусским панславизмом в определенной мере пронизано также преподавание чешского языка и литературы (национальное возрождение). Устойчивое влияние советской пропаганды и тот факт, что русские контролируют современную историю (Оруэлл: „Кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее"), создают основу для современных российских операций влияния самого разного рода, а значит, и для гибридной стратегии».

Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что (и почему) (не) включает в себя история?

Отчасти ее содержание обусловлено объективными причинами, ведь так же, как, например, карта является уменьшенной и упрощенной копией реального мира, история является упорядоченным набором определенных событий. В противном случае на карте было бы столько пометок, что ничего уже нельзя было бы разобрать. По той же причине и история не поддавалась бы пониманию.

Однако необходимость выбирать главное может приводить к серьезным искажениям. Например, британский историк Норман Дэвис в книге «Европа: Восток и Запад» 2006 года писал, что британцы очень мало знают о так называемой Восточной Европе, то есть о территории, которая внезапно открылась после падения железного занавеса.

Также он отметил тот очевидный факт, что в любом сводном труде по истории Европы (почти без исключения) акцентируются важные моменты и фигуры истории Великобритании, Франции, Германии и России. История других европейских государств и народов освещается по остаточному принципу или вообще игнорируется. Хотя, может, вы читали историю Европы с перспективы Португалии, Болгарии, Финляндии или Венгрии? Скорее всего, нет, и большой вопрос, существует ли вообще труд, в котором историю Европы кто-то попытался представить с позиции малых стран, да и есть ли в этом какой-то смысл.

Почему? Потому что большие страны, нравится нам это или нет, своими действиями максимально влияли на политическую карту Европы, и так история обретала видимые черты. Идея о том, что главную роль в формировании европейской политической картины играют державы, добивающиеся равновесия сил, впервые наметилась в положениях Утрехтского мирного договора, который в 1714 году положил конец Войне за испанское наследство. Затем та же идея возникла через сто лет, когда Венский конгресс завершил наполеоновские войны.

Бесспорно, четыре означенные державы больше всех повлияли на политическую карту Европы, и у каждой из них была и есть своя версия истории, которую они тщательно оберегают и разрабатывают.

Из четырех названных держав Великобритания — наименее европейская и наиболее мировая держава. И неудивительно, ведь еще сто лет назад британская империя простиралась приблизительно на 26% земной суши.

После Второй мировой войны Британия потеряла империю и с 60-х годов все больше сближалась с Европой. Однако голосование о Брексите (правда, до сих пор неизвестно, как и когда он (не) состоится) подтвердило, что в коллективном сознании британцев по-прежнему жива память о внеевропейском мире. Вдруг оказалось, что рабочая сила из Пакистана и Индии «наша» и поэтому проблемы не представляет, а рабочая сила из Восточной Европы, как правило, из Польши, — это проблема.

И если Франция выстраивает свою идентичность на наследии революции, и ничто не предвещает в этом отношении перемен, то Германия с тем же упорством продолжает отрицать нацизм.

Никаких поражений — только окончательные победы

Куда же в этой связи отнести Россию? Это страна, которая создала вторую величайшую империю в современной истории, простиравшуюся, как и в случае Великобритании, в основном за пределами Европы. Это страна, у которой, как и у Франции, есть своя великая революция, и, как Германия, она взрастила, но еще и, в отличие от Германии, как следует «выкормила» чудовищный тоталитарный режим.

Однажды я уже обращал внимание читателей портала «Деник Н» на статью министра иностранных дел России Сергея Лаврова, из которой ясно, что он признает только один взгляд на историю — тот, который соответствует тезису «Историю пишут победители». Тогда сначала зададимся вопросом, когда россияне были (или не были) победителями?

На первый взгляд кажется, что ответить будет не так уж и трудно. Кстати, в докладе BIS, например, сказано, что Советский Союз проиграл холодную войну. Но проблема в том, что в России так не считают. Россия или СССР потерпели поражение как минимум в 14 крупных военных конфликтах, но согласно российской интерпретации поражение, если за ним следует победа, таковым не считается!

Например, как полагает Наталия Нарочницкая, автор очень своеобразного изложения российской и советской истории «За что и с кем мы воевали» (кстати, в 2012 году ее Институт демократии и сотрудничества почтил своей лекцией Вацлав Клаус), победа в Великой Отечественной войне — это «последняя святыня», которой Запад хочет лишить Россию. Он делает это потому, что Россия — главное государство из тех, кто мешает англосаксонским державам добиться мирового господства в форме так называемого либерального глобализма. Англосаксы, мол, одержали бы верх, если бы им удалось нарушить непрерывность российского и советского исторического сознания, которая лежит в основе обновленной российской государственности.

Поскольку автор декларирует, что история способна оценить покаяние, но не прощает измен, то, вероятно, целесообразно будет рассказать, как она относится к Сталину. Нарочницкая пишет, что с помощью демонизации образа Сталина на самом деле демонизируется период уникального успеха в российской национальной истории ХХ века — великая победа в величайшей исторической битве, победа, которая, помимо того, что чрезвычайно повлияла на мир, еще и вернула исторические территории российского государства. России вернулись территории, которые она утратила после революции и во время Гражданской войны, территории, захваченные западными странами, которые поступили с землей своего военного союзника как с трофеем. Сегодня якобы совершенно очевидно намерение лишить победу ее нравственной основы, обесценить, а затем демонизировать сам фактор российской государственности.

При этом Запад, как отмечает Нарочницкая, ненавидит Сталина не за его репрессивную политику. Для истории в этом смысле он не уникален. «Сталина ненавидят потому, что он обновил территорию исторической России, за Ялту и Потсдам. И наоборот, Ленина Запад всегда „оберегает". Очевидно в качестве благодарности за уничтожение Российской Империи и, прежде всего, за то, что он уступил Западу Прибалтику. Если бы не было Брест-Литовского мира, не было бы НАТО в Вильнюсе, Риге и в Таллинне», — пишет Нарочницкая.

Россия позиционируется как защита от установления англосаксонского либерального глобализма, который мечтает завладеть ее природными богатствами; как защита традиционной семьи от нападок «гомосексуалистов»; как защита тихого и скромно молчащего большинства от тирании агрессивных меньшинств; как бастион, защищающий от наступающих неонацистов, которые опять хотят развязать геноцид, и так далее и тому подобное.

В последнее время все эти «аргументы», как правило еще и подкрепленные отсылками к жертвам и победе во Второй мировой войне, мы имели возможность слышать даже из уст наших собственных политиков. Никто из них, конечно, не высказывал все аргументы сразу, но все, начиная с коммунистов и некоторых социал-демократов и заканчивая бывшим и нынешним президентами, как будто хотели перифразировать большевистское кредо «от каждого по его способностям, каждому по его потребностям» и выбирали то, что их сердцу ближе…

Преступник, который не мог иначе

Остановимся ненадолго на личности Сталина, точнее на интерпретации, которую предлагает Нарочницкая. Преступления Сталина, о которых в СССР знали, но молчали, в современной России уже не замалчиваются, но их удачно «вписывают в контекст». Сталин якобы не мог поступать иначе, потому что нужно было защищать и модернизировать страну, живущую в окружении агрессивных империалистических держав, а потом сражаться не на жизнь, а на смерть. В общем, лес рубят, щепки летят…

Успеху этого подхода в России и терпимому отношению к нему за рубежом, что парадоксально, способствует то, как побежденная Германия осмыслила национал-социализм и Гитлера. С неугасающей энергией и волей она расследовала зверства этой системы и постоянно просила прощения, благодаря чему укоренилось представление о том, что нацистские преступления настолько чудовищны, что их не сравнить ни с чем. Однако это не так, потому что преступления Сталина (и Мао) вполне сопоставимы с гитлеровскими с точки зрения как хронологии, так и мотивации, масштабов и причиненных этой политикой страданий.

Нынешнее политическое руководство России подходит к российской и советской истории так же, как Сталин, который приказал переписать историю большевистской партии. «Краткий курс истории ВКП(б)» стал каноническим трудом, в условиях СССР абсолютно сопоставимым с «Моей борьбой» Гитлера. Мирослав Петрусек написал в своей книге, что «Краткий курс» — это пример классической мифологизации, поскольку история большевистской партии была переписана таким образом, чтобы в ней не осталось места ни для кого другого. Ленин создавал величественный фон, а «вдохновителем и организатором всех побед партии и государства» стал Сталин, ученик Ленина, соратник и наследник.

Когда в феврале 1956 года Хрущев лишил Сталина «божественного» ореола и в секретной речи разоблачил культ его личности, имя Вождя (прозвище Сталина — прим. ред.) постепенно исчезло из общественного поля. Однако его преступления так и не были названы, а исполнители не были наказаны, потому что преступления эти были коммунистическими, а партия, то есть ее власть, была превыше всего.

Так вершителем истории перестал быть один человек, и эта роль перешла к партии. В то время партия благодаря сталинскому террору уже «очистилась» ото всех ренегатов, оппортунистов, вредителей и преступников, то есть тех, чья «историческая память» могла отличаться от сталинской, а также тех, кому удалось выжить рядом с ним. Теперь главным условием для выживания была способность забыть о том, как все было на самом деле, и именно это качество сулило самые высокие посты при Хрущеве и Брежневе.

Эта способность характерна для российского подхода к истории и сегодня, причем как во внешнеполитическом, так и во внутриполитическом плане. Выдающийся знаток советского режима Мартин Малиа пишет в книге «Советская трагедия», что в 30-е годы СССР, несомненно, вошел в некапиталистическую фазу. Подавлялась частная собственность, прибыли и рынок, и, таким образом, реализовывалась практическая программа подлинного социализма.

Однако, как пишет Малиа, большая часть положительных нравственных явлений, которые должна была принести эта программа, так и не появились. Вместо всеобщего процветания наступила всеобщая нищета. В области прав человека страну отбросило на много лет назад к гонениям и несвободе. Вместо триумфа равенства общество было по-новому разделено, а вместо эксплуатации человека человеком всех граждан эксплуатировало государство.

По всем параметрам социалистическое настоящее было хуже капиталистического прошлого. Создать социализм в СССР не получилось не потому, что было выбрано неправильное время или неправильное место, и не потому, что этим занимались неправильные люди. Проблема была в самой идее. Подавление частной собственности, прибылей и рынка сопоставимо с подавлением гражданского общества и всякой индивидуальной свободы.

В практической жизни социализм искоренял не конкретные пороки капитализма, а реальность во всех ее проявлениях. Попытки переломить реальный ход вещей в долгосрочной перспективе обречены на провал. Однако на какое-то время, как отмечает Малиа, все-таки можно создать призрачный, сюрреалистический мир с парадоксальным основополагающим принципом: бессилие, нищета и дикость в нем выдаются за высшее благо, а общество не способно этот парадокс распознать.

«Россия не Европа»

Современная Россия — хрестоматийный пример державы, которая никогда критически не оценивала свою историю. Россия так рьяно заостряет внимание на ее пике, то есть Второй мировой войне, что создается впечатление, что больше всего Россия хочет ее повторения. В декабре 2014 года президент Путин подписал указ о государственной культурной и исторической политике, которую правительство активно претворяет в жизнь. Главный посыл — «Россия не Европа», и цель политики состоит в том, чтобы помешать «деформации исторической памяти, негативной оценке значительных периодов отечественной истории, распространению ложного представления об исторической отсталости России».

История России была, есть и в ближайшее время будет использована в качестве оружия, которое должно защитить государство от враждебного внешнего влияния и помочь удержать позиции, которые СССР завоевал благодаря Второй мировой войне. Вероятно, мне удалось убедительно продемонстрировать, что лежало в основе советской исторической «памяти». И поскольку в современной России нельзя свободно и критически изучать эту основу, то ясно, что в этой сфере ничего не изменилось. Итак, в том, что касается истории, Россия «стабильна», но для других стран, которые исследуют собственную историю и подвергают ее критике, это крайне опасно. В особенности для тех, кто когда-то входил в российскую или советскую зону влияния.

Поэтому предостережения BIS совершенно обоснованы, и за них нужно поблагодарить.

Автор — политический географ, сотрудник факультета социальных наук Карлова университета в Праге и Столичного университета Праги.