Русский национальный поэт Александр Пушкин был «цветным»: он имел смуглую кожу, черные кучерявые волосы и полные, чувственные губы. Его прадед, «мавр государя» Абрам Петрович Ганнибал, родился в семье африканского князя то ли в Эритрее, то ли в Камеруне; его купил российский посланник в Константинополе, граф Толстой, у одного османского работорговца — и подарил Петру Великому. Экзотическое происхождение не помешало крестнику Петра сделать успешную карьеру и стать генерал-майором и губернатором Ревеля (Таллина), руководить строительством морских крепостей и каналов.
Сам поэт гордился своим происхождением, но в то же время не был чужд самоиронии: «А я, повеса вечно праздный, Потомок негров безобразный, Взращённый в дикой простоте, Любви не ведая страданий, Я нравлюсь юной красоте Бесстыдным бешенством желаний», написал он, к примеру, в 1820 году. Положение чернокожих рабов удручало его настолько, что он сравнивал их с греками, которые с 1821 года боролись за независимость от Турции: «О судьбе греков позволено рассуждать как о судьбе моей братьи негров».
У России не было заморских колоний (за исключением недолгого владения Аляской), и она не участвовала в работорговле — в отличие от европейских держав. Тем не менее современники сравнивали положение крепостных крестьян, принадлежавших своим помещикам наряду с другим имуществом, с положением чернокожих рабов в Америке. Соответственно, рабовладельческий строй в Америке служил важным элементом критики экономических и социальных отношений в Российской империи конца XVIII — начала XIX века.
Подтверждение тому, что крепостные были не меньшими рабами, чем пушкинские «братья», можно было найти еще в написанном в 1790 году «Путешествии из Петербурга в Москву» Александра Радищева, одного из первых российских борцов за отмену крепостного права, жестко критиковавшего правящий класс за разложение и жестокость по отношению к крепостным. Порабощение «себе подобного человека» он называл «зверским обычаем». Когда Екатерина II с пером в руке прочитала его книгу и прокомментировала трагические эпизоды, в которых автор описал продажу на аукционе крестьянской семьи и убийство одного помещика, который якобы изнасиловал 60 девочек, Радищева приговорили к смертной казни. Впрочем, позднее императрица помиловала его, и казнь была заменена десятилетней ссылкой в Сибирь.
В 1807 году в собрании сочинений «Талия» увидела свет статья некоего Василия Попугаева, в котором черным по белому было написано: "«Негр не может принадлежать белому ни по каким правам». Читателю нетрудно было догадаться, что в виду имелось крепостное право в его собственной стране. «Крестьяне-земледельцы — до сегодняшнего дня рабы среди нас». Крепостной Андрей Лоцманов, затеявший создать собственное антикрепостническое общество, написал рассказ под названием «Негр, или возвращенная свобода», главный персонаж которого — юноша-негр, клеймил позором всех, кто своей «бесчеловечностью» растаптывал религию и равенство между людьми. В итоге он по распоряжению царя Николая I был заточен в крепость.
Глядя на эту эмпатию по отношению к черным братьям и их белым товарищам по несчастью можно легко забыть о том, что Пушкин, как и почти все русские поэты и мыслители «Золотого века» первой половины XIX века (в их числе можно упомянуть философа Петра Чаадаева, поэтов Михаила Лермонтова и Ивана Тургенева, писателя и противника режима Александра Герцена) сами были владельцами человеческих «душ» или жили за счет эксплуатации крепостных крестьян. Незадолго до отмены крепостного права в 1861 году в Российской империи было больше крепостных крестьян, чем чернокожих рабов в США. Там накануне Гражданской войны насчитывалось четыре миллиона чернокожих, что составляло 12% от 34,4 миллионного населения страны. В России же насчитывалось 23 миллиона крепостных, на которых приходилось около трети от 67-миллионого населения.
Кроме того, доля именно русских крепостных значительно превышала долю крепостных, принадлежавших другим национальностям, и была вдвое выше, чем доля украинцев. В центральных губерниях России, например, в Тульской и Смоленской, эта цифра достигала 70%. Таким образом, русский этнос страдал от насилия, зверств и эксплуатации в рамках крепостной системы намного сильнее, чем колонизированные царской Россией меньшинства.
Так что не случайно действия в известном романе Николая Гоголя «Мертвые души» (1842) и в «Записках охотника» (1847-1852) Ивана Тургенева разворачивались в Центральной России. Историк литературы Александр Скабичевский в 1891 году назвал рассказы Тургенева «примечательным историческим памятником своего времени» — в том числе и с точки зрения протеста против крепостного права. По его словам, «Записки охотника» были своего рода продолжением «Мертвых душ», выражая дух гуманизма и любви к «угнетенному мужику». Этим духом был пропитан и написанный в то же самое время (в 1852 году) роман «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу.
Приравнивание друг к другу русских крепостных и американских рабов становится еще более символичным, если учесть, что в обеих странах практически одновременно начались коренные изменения: освободительные реформы Александра II в России и отмена рабства в ходе Гражданской войны в США. Вскоре после объявления монаршей воли по освобождению крепостных в Санкт-Петербурге был опубликован перевод «Хижины дяди Тома». Год спустя поэт-«народник» Николай Некрасов издал роман в качестве приложения к своему журналу «Современник». В письме Тургеневу он написал: «Вопрос этот у нас теперь в сильном ходу, относительно наших домашних негров».
«Хижина дяди Тома» была издана бесчисленное множество раз и в дореволюционной России входила в число обязательных произведений для детей. Истории черных рабов и местных крепостных, по словам историка литературы Скабишевского, «были схожи по жестокости, типичной для рабовладельческих штатов и русских дворянских имений».
По словам Леонтьева, без жестокого угнетения подданных в отсталой стране были бы невозможны грандиозные достижения империи в области культуры. Это рабство якобы дало Пушкину и Толстому возможность «пользоваться» крепостными девушками и оставить после себя благодаря этому распутству сотни наследников.
Алексис де Токвиль (Alexis de Tocqueville) в своей работе «Демократия в Америке» приводил аргумент, что свобода являет собой движущую силу американцев, тогда как движущей силой русских является рабство. С этой не терпящей возражений точки зрения, совершенно ошибочно искать общие черты у столь разных цивилизаций, которые в ХХ веке «вершили судьбы половины мира».
Как ни удивительно, именно такую попытку предпринял не кто иной, как Владимир Ленин, в 1913 году написавший небольшую статью под названием «Русские и негры», остававшейся неопубликованной до самой его смерти. В ней он сравнил социальное развитие русских и черных американцев после отмены рабства на примере безграмотности. Так, в 1900 году в России были безграмотны 73% населения, а среди чернокожих американцев эта цифра составляла 44,5%. Одной из причин такой обширной безграмотности среди своих сограждан Ленин считал, в частности, поздние последствия рабства. «Теперь, полвека спустя, на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх. И даже было бы точнее, если бы мы говорили не только о следах, но и об учреждениях…»
Относительный прогресс чернокожих американцев он объяснил тем, что рабовладельческая система была разрушена в ходе кровопролитной Гражданской войны, тогда как в России мирное освобождение «сверху» в значительной мере законсервировало феодальные институции. При этом очевидно, что Ленин подтасовывал факты с целью обоснования своей идеологической линии. Ведь после американской Гражданской войны не могло быть и речи о равноправии. Как черные американцы, так и крепостные русские получили свободу «без земли» и были вынуждены идти в долговую кабалу к своим же бывшим хозяевам. Из-за расовой сегрегации в южных штатах США старые властные структуры оказались отчасти законсервированы.
В России так называемые «общины» — товарищества крестьян, имевшие функции по самоуправлению, которые революционеры считали прототипом социалистического общества, — помешали развитию капиталистических отношений. Именно такова была идея Ленина, который видел единственную возможность для уничтожения феодального общества в гражданской войне, благодаря чему потомки крепостных крестьян могли бы найти дорогу к социализму.
Как известно, большевистская диктатура не ограничилась отъемом имущества старого правящего класса и его уничтожением как, собственно, «класса»: многие его представители были уничтожены чисто физически. Особенно коллективизация в сельском хозяйстве в конце 1920-х — начале 1930-х годов была сопряжена с элементами геноцида крестьян и введением «государственного рабства». Советские колхозники до самого 1974 года были ограничены в правах, не имея удостоверений личности и будучи, по сути, привязанными к земле.
В США черные и белые граждане были полностью уравнены в правах в 1960-х годах. Инициированная в 1865 году Авраамом Линкольном 13-я поправка к конституции США, упразднившая рабство на бумаге, была ратифицирована штатом Миссисипи лишь в 1995 году. Но даже движение за права человека и юридическое упразднение расовой сегрегации наряду с так называемыми «позитивными мерами выравнивания», призванные компенсировать структурное ущемление чернокожего населения, до сих пор не смогли полностью преодолеть «наследие» расового разделения. Так что последствия рабства даже спустя сотню лет после его отмены заметны как среди русских, так и среди темнокожих американцев.
Русско-американский историк культуры Александр Эткинд в этой связи задался вопросом: значит ли это, что Гражданская война в США может быть доведена до конца лишь сейчас, так что не решенные за 150 лет проблемы, наконец, будут решены?
Для русских эмигрантов, а также для ориентированных на Запад представителей интеллигенции в самой России, заставших еще коммунистическую систему, это представление разрушительно. Сопряженные с насилием беспорядки, леворадикальные требования движения «Жизнь чернокожих имеет значение» (Black Lives Matter или BLM) и «культурную революцию» в университетах и прогрессивных СМИ многие из них воспринимают как этакое «дежавю». Слишком уж сильно нынешние события в США напоминают атмосферу в преддверии и во время Октябрьской революции.
Журналист Михаил Таратута, в 1990-х годах работавший корреспондентом российского телевидения в США, в своем блоге пытается найти что-то общее между упомянутыми событиями и российскими «факторами». Так, по его словам, либеральная публика в США хочет перемен: социальной справедливости, запрета полицейского насилия и бескомпромиссной борьбы с расизмом. Точно так же перемен, справедливости и братства хотела русская интеллигенция 100 с лишним лет назад, — и именно так к власти пришли большевики.
Как американские либералы испытывают чувство вины перед черными, так и русская интеллигенция тогда ощущала вину перед пролетариатом и «простым людом». После захвата власти большевики, по словам Таратуты, уничтожили старые институты, поставив всю ситуацию в стране с ног на голову: людей непролетарского происхождения, в том числе интеллигенцию, ограничили в гражданских правах, их квартиры были принудительно отданы представителям «угнетенного класса» и превращены в пресловутые коммуналки. Пролетарии должны были выиграть от «позитивной дискриминации» и подняться по советской «социальной лестнице» — в соответствии со строкой из «Интернационала»: «Кто был никем, тот станет всем!»
По словам Таратуты, «прогрессисты» нашли своих «солдат революции» в движении BLM, которое под лозунгом «За расовую справедливость!» стремится к уничтожению капитализма — по принципу «отобрать и перераспределить». Левые идеи имеют глубокие корни в американской темнокожей «среде», в которой на этой базе возникла гремучая смесь «расового социализма». Русские, по словам журналиста, «с ужасом» смотрят на пузырь единомыслия. Сейчас в Америке клеймо расиста напоминает былое клеймо «врага народа» в СССР.
Такая чрезмерная реакция на Западе может показаться «чуждой реальности» или проявлением правых взглядов, хотя Россию никак нельзя назвать образцом для подражания в вопросах демократии и прав человека. Но именно это важно тем, кто отчаялся дождаться «культурной революции» в США: они попросту боятся, что в Америке случится свой «1917 год». Слишком уж много крови пролил социализм и слишком уж велик нимб Америки как недосягаемой «страны-мечты», каковой она казалась из-за «Железного занавеса».
