Масштаб проблем, с которыми мы столкнулись в процессе выстраивания заново отношений с Россией, демонстрируют комментарии, звучавшие в последнее время по поводу заявления Думы о признании произошедшего в Катыни преступлением сталинского тоталитарного режима. Еще два-три года назад такое событие невозможно было бы представить, а если бы оно произошло, восторгам не было бы предела.
Нежеланный перелом
Сейчас же лидер оппозиции Ярослав Качиньский (Jarosław Kaczyński) говорит, что этого мало: россияне должны признать свою вину, попросить прощения и выплатить компенсации. Против такой позиции протестовала часть кругов катынских семей. Уже три года работает совместная группа по сложным вопросам над темой Катыни - в согласии с семьями убитых. Железным польским аргументом там был тезис, что польская сторона требует не компенсаций, а реабилитации и правды. Именно это открыло путь к изменению позиции Москвы, как огня боящейся финансовых расчетов, за которыми могут потянуться расчеты всех народов, павших жертвой сталинского террора и геноцида.
Реальный выбор был таков: или мы отказываемся от компенсаций, но россияне наконец отказываются от лжи, или мы хотим компенсаций, но в таком случае Россия будет прикрываться сталинскими приговорами и специфической версией истории. Ярослав Качиньский, требующий денег за Катынь, отлично понимает, что он делает: он пытается вызывать в России волну недоверия, которая остановит процесс потепления отношений. Зачем? Поскольку он прекрасно отдает себе отчет, что изменение отношений между Варшавой и Москвой сведет на нет не только риторику его партии, но и политическую линию его брата. Польша, не ведущая «исторический спор» с Россией, - это отсутствие возможности мобилизовать граждан извечной угрозой в ситуации, когда нет других инструментов воздействия.
С Россией у нас есть и будет множество сфер, в которых наши интересы разнятся, и неизвестно, удастся ли разрешить эти споры в нашу пользу. Но когда пропадает контекст «борьбы, в которой все поставлено на карту», разговаривать и выигрывать легче. Ввиду разницы в потенциале, игра с Россией в «или – или» с точки зрения польских интересов контрпродуктивна.
Исходная точка
Какое-то время назад на страницах Tygodnik Powszechny я сравнивал вызовы, которые стоят перед Польшей на международной арене, с необходимостью вести одновременно шахматную партию и очередные раунды боксерского поединка. Европейский Союз с его методикой дробить фундаментальные споры на технические проблемы и шаг за шагом их решать – это как раз шахматная доска, на которой Варшава должна хорошо сыграть свою партию: на кону деньги, коалиционные возможности, институциональное влияния. Престиж – в самом конце, если прибегнуть к этому аргументу слишком рано, не обладая достаточной силой, поражение будет разгромным. Переговоры по Конституционному договору, которые вели братья Качиньские, до сих пор остаются доказательством реального существования такой опасности.
На востоке же было совсем иначе. На расположенном между Балтийским, Черным и Каспийским морями ринге конкурентом Польши был тяжеловес, который сделал отличительным знаком своей внутренней и внешней политики жестокую борьбу за собственный престиж. Польская политика (и стоящие за ней идеи, выработанные еще в межвоенное двадцатилетие) пыталась реально конкурировать с Россией на постсоветском пространстве, воспринимая нынешнее воплощение российского государства так же как во времена холодной войны.
Проблема в том, что на Западе никто кроме Варшавы не хотел признавать такие действия правильными, а союзники по такой политике оказывались либо слишком слабыми, либо существовали до очередных президентских или парламентских выборов. Находясь одновременно в двух системах – западном техническом дискурсе и восточной борьбе за престиж – мы проигрывали и в том, и в другом. Для страны, лежащей между Германией - двигателем ЕС, и Россией – центром тяжести политики на востоке, это было все более разрушительно и опасно. Побочным эффектом таких действий была нарастающая изоляция и непонимание на Западе, что, в свою очередь, давало России все большую свободу для маневров. Если добавить к этому растущее равнодушие США к европейским (и восточноевропейским) проблемам, отказ от такой политики стал просто необходимым.
За пределами Польши
Изменения, однако, касаются не только польского контекста. Для ослабленной кризисом и ожидающей очередной рискованной смены власти в Кремле России отношения с Европой вновь стали приоритетными. Какое-то время назад россияне грозились, что в качестве покупатель сырья Запад им уже не нужен, раз Китай спокойно проглотит все, что Россия может предложить в этой области, а российские чиновники демонстративно игнорировали ЕС как организацию. Эти мечтания скорректировал кризис, к тому же, несмотря на российские старания, имперско-сталинский наряд, в который так любили рядиться разные кремлевские политики, с течением времени оказывался все более неудобным.
Невозможно не вспомнить здесь о смоленской катастрофе, побочным эффектом которой явилось всеобщее, даже глобальное осознание Катыни и то, что в связи с этим Кремль впутался в отрицание преступления. Первые симптомы перемен появились, впрочем, раньше: речь Путина на Вестерплатте в 60-ую годовщину начала Второй мировой войны хотя и звучала для польских ушей невыразительно, в российских условиях была шагом вперед в сравнении с прославлением Сталина как «эффективного государственного менеджера». Россия начала понемногу понимать, что на развитие расшатанных после войны с Грузией в 2008 году отношений с Западом невозможно рассчитывать без десталинизации. Ей все сильнее был нужен партнер для удержания стабильности перед очередными волнами кризиса и для формирования равновесия с Китаем.
Кремлевские политики начали осознавать очевидную правду: Китай в качестве экономического партнера Москвы без создания противовеса может оказаться слишком сильным, а чтобы в будущем не оказалось, что россияне стоят над Амуром в одиночестве с глазу на глаз с китайским драконом, необходимо наладить более тесные отношения с Западом.
Разумеется, лучше всего с ведущими странами: в рамках политики, о которой давно мечтает российская дипломатия – «европейского концерта держав». Но несмотря на повторяющиеся время от времени такие инциденты, как встреча в Довилле (российско-французско-немецкий саммит), сила институциональной укорененности «ведущих партнеров» в ЕС пока настолько сильна, что желание вести экономическое и политическое сотрудничество с Европой несовместимо с недооценкой механизмов Евросоюза. Прекращение прежней политики «игры за престиж» с Польшей стало для России необходимостью – одним из орудий для достижения цели. В свою очередь для Польши «быть орудием» в ситуации, когда россияне, исходя из собственных расчетов (не от внезапного же наплыва чувств), заставляют себя улучшать отношения, - это шанс одержать политическую победу и на востоке, и на западе.
Итог
Начало новых отношений Польши и России – это переплетение различных обстоятельств. И трагических, как смоленско-катынский комплекс, и проистекающих из динамично меняющейся стратегической конъюнктуры в глобальном масштабе (кризис, Китай). Предстоящий визит президента Медведева – это очередной, логичный шаг на этом пути.
Неизвестно, что будет в конце пути политической оттепели. Если Запад и Россия захотят когда-нибудь заново и в согласии друг с другом определить архитектуру безопасности континента, а кроме того, построить ее на экономических основаниях, мы должны оказаться за столом переговоров и проследить, чтобы это не происходило в ущерб нашим интересам. Именно этому с нашей точки зрения служит политика разморозки отношений с Москвой. Так как при всей исторической запутанности, при том, что все польские страхи сосредоточены на России, реальная проблема нашего будущего – это Запад. И он является точкой отчета в налаживании отношений между Польшей и Российской Федерацией.
