В провокационной колонке в Financial Times от 27 марта под заголовком «Брексит и имперская амнезия» (Brexit and Imperial Amnesia) Гидеон Рахман (Gideon Rachman) упрекнул англичан за, как выразился один читатель, «серьезное недопонимание деспотичного имперского прошлого Британии». Статья Рахмана породила оживленные и весьма увлекательные дебаты на эту тему, а мне дала возможность глубже понять еще более примечательную статью, которую я незадолго до этого прочел в «Независимой газете» за 17 марта. Статья эта называется «Главное — не повторять ошибки», а написал ее заместитель директора московского Института политического и военного анализа Александр Храмчихин.
Те ошибки, о которых говорится в статье, Храмчихин считает вопиющими промахами, допущенными Россией (и Советским Союзом) в ущерб себе самой. Что интересно, он не включает в этот список просчетов такие трагические эпизоды как депортация черкесов, подавление польской независимости, сталинские бесчинства, или разгром революции в Венгрии в 1956 году. Нет, прискорбные исторические ошибки России вызваны ее чрезмерной щедростью и неспособностью воспользоваться появлявшимися в результате этого возможностями. Вот примеры безрассудной российской сдержанности:
• Во время Семилетней войны русская армия в 1758 году заняла Восточную Пруссию и имела все шансы выбить Пруссию Фридриха Великого из рядов ведущих европейских держав. Но в начале 1762 года на русский престол взошел поклонник Фридриха Петр III, который преклонялся перед своим кумиром и вывел Россию из состава антипрусской коалиции, а также ушел из Восточной Пруссии. Храмчихин сожалеет о том, что Россия упустила прекрасную возможность помешать объединению германских земель и предотвратить Первую мировую войну. Но если бы эта война все равно началась в том или ином виде, то бывшая Восточная Пруссия была бы на положении российской провинции, и оттуда для русской армии сразу открывался бы прямой и короткий путь на Берлин.
• Если верить Храмчихину, то российская демонстрация силы в 1833 году спасла турецкого султана Махмуда II от его восставшего вассала египетского паши Мухаммеда Али. Вместо того, чтобы пощадить своего давнего врага-османа, отмечает Храмчихин, Россия должна была воспользоваться слабостью турок и забрать себе все европейские владения Турции и значительную часть Анатолии, «оставив остальное египтянам».
• Точно так же, в 1848 году Россия спасла австрийскую империю, подавив венгерское восстание. Россия могла воспользоваться случаем и присоединить населенные украинцами австрийские территории Галицию и Буковину («которые тогда были не русофобскими, как сейчас, а вполне пророссийскими»), либо могла потребовать их в качестве платы за оказанные Вене услуги.
• Когда коммунисты в конце 1940-х захватили власть в Китае, Сталин недальновидно отдал им номинально китайскую, но фактически находившуюся под властью Советов провинцию Синьцзян, хотя она в 1940-е годы «очень просилась как минимум к независимости, как максимум — в состав СССР». Еще более прискорбно то, считает Храмчихин, что Сталин отказался от «корейского варианта» и не разделил материковую часть Китая на две примерно равные половины между «красными» и «белыми». Так он породил бы постоянное противостояние между двумя частями Китая, исключив возможность «какой-либо внешней экспансии».
В своей недавней статье Андрей Колесников из Московского центра Карнеги прокомментировал умонастроения россиян, убежденных в том, что «ледниковые периоды в истории России — периоды, когда хладнокровные лидеры правили железной рукой — для страны были хорошими. Оттепель — периоды демократизации и модернизации — были плохими, характеризовались срывами и насилием». Храмчихин в своей статье предлагает внешнеполитическое подтверждение данного правила: территориальная экспансия российского государства всегда и везде была во благо, а отказ от расширения достоин только сожаления.
Всегда очень любопытно слушать русских, чья страна является самой большой в мире как минимум с момента покорения Сибири в XVI веке. Они жалуются на выверты истории (не говоря уже о злобных интригах врагов), лишившие российское государство еще больших территорий. В отличие от русских, трудно себе представить современного английского аналитика, который жалуется на то, что Британская империя не создала еще больше колоний (например, Тибет, Афганистан или кусок Персии). Или американцев, сетующих на то, что Америка не включила в свой состав Канаду и не забрала себе крупные территории Мексики, когда там в начале XX века шла гражданская война. Представьте себе международную реакцию, если бы какой-нибудь немецкий аналитик взялся оплакивать неспособность своей страны воплотить в жизнь Брестский договор 1918 года, заявляя, что он мог обеспечить долговременную безопасность восточных рубежей Германии, помешал бы возникновению сильного советского государства и предотвратил начало Второй мировой войны. И далее по аналогии: если бы эта война все равно началась в том или ином виде, прибалтийские государства, Белоруссия и Украина на тот момент были бы зависимыми территориями Германии, и немецким войскам открывался бы прямой и короткий путь на Москву.
Но хватит фантазий, которые заставили бы покраснеть Редьярда Киплинга. В конце концов, бывшие имперские державы должны стыдиться своих завоеваний, а не скорбеть из-за того, что их территориальные захваты были не столь обширными.
Храмчихин пытается приукрасить немаловажный вопрос об общественном мнении на территориях, которые могли (нет, должны были) войти в состав России. Да, украинцы Галиции и Буковины в 1848 году могли согласиться на российское правление, по крайней мере, на начальном этапе; но мне трудно поверить, что немцы Восточной Пруссии восторженно приветствовали русскую армию в 1758 году, а уж тем более в 1914. Многочисленные турки на Балканах и в Анатолии стали бы весьма непростыми подданными для царя, поскольку даже балканские христиане оказались довольно беспокойными. В XIX веке они возрождали и укрепляли свои национальные государства, и Российская империя стала бы для них неприятной помехой — точно такой же, как и османы. Надо признать, что в конце XVIII и начале XIX века, когда большинство европейцев к востоку от Рейна жили либо в многонациональных империях, либо в мини-государствах, территории переходили из рук в руки без учета пожеланий проживавшего там населения. Такая практика в XIX веке начала создавать все больше проблем в связи с ростом национализма, а затем она стала просто невозможна. Именно по этой причине стали распадаться крупные империи. Любопытно посмотреть, как Российской империи удалось бы избежать этой участи и постоянно расширять свои территории вопреки недовольству и обидам тех нерусских подданных, которые уже находились в ее составе.
Тема краха империй поднимает другой важный вопрос. Надеюсь, я не слишком глубоко вдаюсь в анализ Храмчихина, но в нем присутствует некий тонкий и зловещий подтекст. Казалось бы, нет никакого смысла оплакивать упущенные исторические возможности по присоединению новых провинций к Российской империи, коль этим территориям все равно было суждено обрести независимость в 1917, 1991 или в каком-то другом году. В скорби по иллюзорной утрате территорий, которые никогда не принадлежали России, присутствует мучительная тоска по империи, которой не стало. Поэтому эссе Храмчихина кажется мне в большей степени не гаданием на кофейной гуще по принципу «ах, если бы», а скрытым упреком по поводу распада московской империи и последующей постсоветской деколонизации российской периферии. Иными словами, это клинический случай имперской ностальгии.
Более того, если пойти этим путем и начать сожалеть об упущенных исторических возможностях (которые зачастую можно увидеть только в ретроспективе), то можно бесконечно выстраивать аргументы против сдерживания своих имперских аппетитов. Храмчихин мог бы пожаловаться на то, что Россия бездарно и по совершенно непонятным причинам не воспользовалась своими позициями на Аляске в Калифорнии в XVIII и XIX веке, чтобы удушить североамериканский империализм в колыбели, или по крайней мере, лишить американцев (и их канадских лакеев) возможности выхода к Тихому океану. Или на то, какую необъяснимую недальновидность проявил царь Александр I, когда он после разгрома Наполеона вывел русскую армию из оккупированного и освобожденного Парижа.
Но есть и более актуальный вопрос о том, где существуют сегодня такие слабые места — где близорукая сдержанность и неуместное благородство России создают угрозу ее долгосрочным интересам. Где сегодня Россия может повторить свои ошибки?
Что любопытно, Храмчихин очень мало говорит об отношениях России с вероломным Западом, поскольку в нынешних подходах Кремля предположительно нет особой угрозы ненужной сентиментальности. Вместо этого он с опаской говорит о «стратегическом партнерстве» России и Китая, осуждая Пекин за то, что он не оказывает Москве действенную поддержку в Крыму, на Украине и в Сирии, а также призывая Кремль последовать примеру КНР и более решительно отстаивать свои собственные национальные интересы. Именно по той причине, что Китай стал для России новым полудругом-полуврагом, Москве следует отказаться от своей прискорбной склонности поддаваться на обман и надувательство союзников.
Но именно на постсоветском пространстве и особенно на Украине Храмчихин усматривает важную необходимость проводить жесткую политику без каких-либо заигрываний и политеса. Он утверждает: «Идея независимой Украины является русофобской по определению. То есть, Россия и Украина либо одна страна, либо враги». Храмчихин осуждает Кремль за то, что он до 2014 года «безропотно финансировал украинскую русофобию». Лишь после переворота в Киеве в феврале 2014 года под открыто антироссийскими лозунгами на Москву «снизошло краткое прозрение», и она повела себя с Украиной так, как та того заслуживала. Но и в этом случае Россия ограничилась полумерами. «Сейчас уже понятно, что с Донбассом надо было поступать так же, как с Крымом», — пишет Храмчихин. Далее он делает следующий вывод. «Надо относиться к ней, как к прямому врагу, а не ломать комедию с „братством народов". Мы ни в коем случае не должны делать киевскому режиму того подарка, который он изо всех сил хочет сейчас получить — прямого военного вторжения». Надо просто своевременно подтолкнуть зашатавшееся украинское государство, и пусть потом внутренние противоречия этого врага возьмут свое. «Нашей целью, — пишет Храмчихин в заключение, — должен стать крах нынешнего украинского государства и его режима с дальнейшим их полным переформатированием, политическим и территориальным».
Храмчихин, как и многие россияне, видимо исходит из того, что украинская враждебность по отношению к России (многие русские ее преувеличивают, но тем не менее) абсолютно беспричинна и является неблагодарной реакцией эгоистичного, упрямого и отсталого крестьянского народа (хохлов) на многовековую непоколебимую доброжелательность Москвы. Но ключом к пониманию этого кажущегося необъяснимым поведения является не какой-то там дефект коллективной украинской психологии, а именно имперская амнезия России. Например, Храмчихин верно замечает, что в XIX веке украинцы Галиции и Буковины были глубоко пророссийскими, а теперь настроены очень враждебно по отношению к Москве. Но похоже, он не имеет ни малейшего понятия о том, как и отчего произошло такое изменение в отношениях. Возможно, он, как и многие россияне, полагает, что украинцам просто промывают мозги антироссийской пропагандой. А что касается Галиции и Буковины, то честный анализ исторического периода после включения этих территорий в состав Советского Союза в 1939 году даст ответ на все загадки по поводу того, почему настрой местного населения к Москве резко изменился.
Имперская амнезия России находит достойную пару в полном незнании многими западными аналитиками исторического контекста российско-украинских отношений. Они могут рассматривать этот конфликт только через искажающую призму великодержавного соперничества или затасканной идеи «Большой игры». Меня поразил один западный комментатор, который в своем неумелом стремлении к беспристрастности заявил, что существует масса исторических примеров того, как русские войска топтали своими сапогами Украину. Здесь следует также добавить, что существует масса исторических примеров того, как американские войска топтали своими сапогами Карибские острова, или как немецкая армия захватывала Бельгию. Москва не заслуживает того, чтобы ее отвратительные действия на Украине объяснялись какими-то историческими прецедентами. И никто не должен рассматривать российскую интервенцию против Украины и прочие «прецеденты» как некое стандартное, а поэтому объяснимое и простительное поведение.
Западным аналитикам и многим российским обозревателям абсолютно непонятна идея о том, что украинцы могут ценить свою национальную идентичность и с готовностью ее защищать. На самом деле, украинцы ведут запоздалую войну за независимость и сохранение государственности, которая совершенно неожиданно и мирно досталась им в 1991 году. Единственная неожиданность здесь заключается в том, что кому-то украинский патриотизм может показаться неожиданным.
Либо Россия и Украина — одна страна, либо они — враги. Это чисто российские, но не украинские настроения. Именно русские назвали украинскую государственность, да и саму идею украинского этноса истинной и неоправданной русофобией. Украинцы, со своей стороны, вплоть до 2014 года были очень доброжелательно настроены к России и безо всякого интереса, а то и враждебно относились к членству в НАТО. Те аналитики, которые утверждают, что Россия начала интервенцию на Украине, дабы не допустить расширения НАТО, ставят телегу впереди лошади. Цель российской политики не в том, чтобы не пустить НАТО на Украину. Она заключается в уничтожении украинского государства, которое НАТО могла бы со временем принять в свои ряды. Цель — в «крахе нынешнего украинского государства и его режима с дальнейшим их полным переформатированием, политическим и территориальным». И не угроза расширения НАТО в ближайшей перспективе (такой угрозы не было) вызвала объяснимую и незамедлительную реакцию со стороны России. Как раз оппортунистическое российское вторжение укрепило многих украинцев в мысли о том, что членство в НАТО это весьма привлекательная перспектива. Москва постоянно допускает одну и ту же историческую ошибку, выступая в качестве главного вербовщика в ряды Североатлантического альянса, но Храмчихин по какой-то любопытной причине не хочет это признать, хотя данная идея вполне укладывается в его концепцию о том, будто Россия попустительствует собственным врагам.
Храмчихин лицемерит, призывая Москву «ни в коем случае не делать киевскому режиму того подарка, который он изо всех сил хочет сейчас получить — прямого военного вторжения». Нынешние военные действия России на Украине не становятся менее прямыми от того, что они ограничены и осуществляются скрытно. Более того, отказ России повторить в Донбассе крымский сценарий объясняется не дефицитом решимости и не приступом традиционного российского добросердечия. Просто в решающий момент «русской весны» в 2014 году Москве не хватило личного состава, который можно было бы оперативно перебросить на Украину. Крым был приоритетом, а на Донбасс «вежливых зеленых человечков» не хватило. Россия стремится решить данную проблему, создавая и восстанавливая свои военные базы вблизи украинской границы. В недалеком будущем рядом с Украиной будут находиться десятки тысяч «вежливых зеленых человечков», и они могут стать движущей силой «спонтанных народных восстаний» против «фашистской хунты» в Киеве, которые инспирирует Москва.
Многие россияне строят иллюзии о том, что вежливого братского толчка будет вполне достаточно, чтобы свергнуть правительство в Киеве, уничтожить украинское государство и покончить с этим непристойным национальным проектом на Украине. Но фиаско Москвы с идеей Новороссии в 2014 году должно заставить русских задуматься. Кремль придумал некое мифическое образование с собственным флагом под названием «Новороссия», полагая, что оно станет локомотивом массового сепаратистского движения русскоязычных украинцев. Но этот проект с треском провалился, когда говорящие по-русски жители Украины с разной степенью энтузиазма решили остаться в ее составе. Если по аналогии судить о стремлении ирландцев воссоединиться с Британией, беря в качестве критерия количество англоязычных людей, которые ходят по улицам Дублина, то мы очень сильно ошибемся. Москва допустила такую же ошибку с Новороссией, но даже сейчас до конца не ясно, сделали ли русские из этого необходимые выводы. Флаг Новороссии по-прежнему развевается в оккупированном Донбассе, а это говорит о том, что проект Новороссии Кремль держит про запас, чтобы выдвинуть его снова, когда настанет благоприятный момент.
В предстоящие годы со стороны России можно ждать многочисленных и активных попыток свергнуть шаткое, но удивительно цепкое украинское государство. С точки зрения Кремля, было бы большой глупостью заключать договоренность с Украиной сейчас, когда она едва стоит, когда хроническая коррупция, раздражительная политика и хрупкая экономика вселяют в Россию большой оптимизм (это еще одна классическая российская ошибка по Храмчихину). Действительно, у Украины удивительная способность самой себе наносить увечья. Но можно ли побудить русскоязычное население Украины, недовольное и раздраженное прискорбным состоянием дел в своей стране, отказаться от украинской государственности и поддержать идею Новороссии? Это соблазнительное предположение, и оно наверняка будет вдохновлять российскую политику в обозримом будущем. Тем не менее, Украина, несмотря на свои многочисленные и непрекращающиеся кризисы, преуспела, по крайней мере, в том, что укрепила национальное самосознание своего населения. И конечно, украинская армия уже никогда не окажет такое слабое сопротивление противнику, как это было в 2014 году. Русские могут мечтать сколько угодно, но Украина стала крепким орешком.
Говорят, что шанс стучится в двери только один раз, и 2014 год мог стать для России последним шансом уничтожить украинский национальный суверенитет. Конфликт в Донбассе стал войной на изнурение, в которой Россия использует выжидательную тактику, надеясь, что шанс постучится в ее двери еще раз. Если Россия не в состоянии убить украинский национальный проект, то может быть, она сумеет искалечить Украину, оторвав от нее сказочную Новороссию? А может, эти непокорные и коварные хохлы, известные своим упрямством и двурушничеством, изловчатся и перехитрят более сильных и многочисленных русских? Скорее всего, пройдет много лет, прежде чем мы узнаем об этом.
Между тем, вера россиян в украинскую русофобию превращается в сбывающееся пророчество. Война привела к вполне предсказуемым последствиям, и на смену теплым мыслям о русско-украинском братстве и солидарности в умах украинцев появились более мрачные образы из общей истории: гонения на украинский язык, насильственная русификация, репрессии советской эпохи и прежде всего голодомор, как называют катастрофический голод 1933 года. Большинство россиян, не обращая внимания на эти факты из прошлого, думают только о необъяснимой неблагодарности хохлов, напрочь забывших бескорыстную доброту и щедрость России — и прежде всего, ее благородные попытки освободить Украину от фашистской хунты, которую ей навязали западные спецслужбы. Ощущение собственной добродетельности и праведности, которые подверглись надругательству, будет и дальше вдохновлять русских на борьбу с тлетворным национальным проектом Украины, чтобы покончить с ним раз и навсегда, и чтобы ворчливая и беспокойная Хохляндия снова приникла к российской груди, где ей самое место. Таким образом, этот порочный круг будет сохраняться и дальше.
Похоже, что Россия из-за своей имперской амнезии обречена на повторение собственных ошибок — но совсем не так, как это представляет себе Храмчихин.
Кирк Беннетт — бывший дипломат, много пишущий о России и постсоветском пространстве.
