«Архивы — сила», — сказал мне однажды Кирилл Михайлович Андерсон, бывший директор Российского государственного архива социально-политической истории в Москве. Он говорил о первом директоре основанного в 1919 году Института Маркса и Энгельса: старый большевик Давид Рязанов не терпел чиновников коммунистической партии, которые постоянно требовали документы для подтверждения идеологических позиций или очернения врагов.
Однажды он достал письмо от Карла Маркса, помахал им перед носом изумленного главы партии и крикнул: «Вот ваш Маркс. А теперь уходите!» В 1931 году Рязанов повздорил со Сталиным, в 1937 его арестовали, а годом позже расстреляли.
Как и тысячи других иностранных издателей, ученых и журналистов, устремившихся в Москву в январе 1992 года, я пришел в Государственный архив после сделанного Борисом Ельциным в декабре 1991 года заявления о намерении открыть секретные советские архивы. (Я прибыл от имени Йельского университета). Власть, которой пользовался г-н Андерсон, ощущалась там чуть ли не вживую.
Многие из сделанных в этих архивах открытий перевернули некоторые стандартные представления о холодной войне, шпионаже в Коммунистической партии США, Большом сталинском терроре, судьбах писателей и художников и многом другом. Для некоторых новые исследования подтвердили прежние точки зрения; для других — пошатнули глубоко укоренившиеся убеждения. Но наибольший вклад прослеживается, несомненно, в содействии процессу углубления и придания живого оттенка всему множеству составляющих всеобъемлющего явления Советского коммунизма и характеру Иосифа Сталина.
Однажды я спросил русского историка, смогли бы мы добраться до сущности архивов КГБ — тайной полиции СССР — по определенному вопросу. «Конечно, — лукаво ответил он. — Только вот сущностей у КГБ много».
Одна из наиболее невнятных проблем имеет отношение к природе и причинам сталинского террора, и вопросу относительно того, порвал ли Сталин с политическим курсом Ленина или продолжал его. За этим лежит вопрос институционализации насилия в большевистской культуре и советском государстве.
Хотя безоговорочное признание использования политического насилия появилось в начале русского революционного движения, возвращаясь к манифесту «Катехизис революционера» 1869 года авторства Сергея Нечаева, политика Ленина и большевистской партии полагалась вначале не на террор. Однако чрезвычайные условия гражданской войны в период с 1917 по 1922 годы, унесшей жизни около семи миллионов человек, вкупе с безжалостной экономической политикой Ленина привели к нищете и отчаянию миллионов людей, оставшихся без пищи, средств к существованию, крова и чувства безопасности.
Драконовские методы СССР в отношении поставок зерна вызвали массовые восстания крестьян. Зарождающемуся большевистскому режиму нужно было предотвратить голод в городах, и Ленин, не увидев другого варианта, издал в августе 1918 года указ, который был позже обнаружен в секретном архиве и гласил следующее: «Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше ста заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.»
«Опубликовать их имена, — приказывал он. — Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников.»
«Сделать так, — продолжал он, — чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.»
А завершил он эту леденящую душу бумагу словами: «Найдите людей потверже».
В следующем месяце он приказал: «Тайно подготовить террор: необходимо — и срочно».
Ленин использовал террор против заклятых врагов государства. Сталин обратил его против госучреждений и советского общества. Сталин продолжил дело Ленина, но превзошел его.
7го ноября 1937 года, в годовщину Октябрьской революции, на встрече лидеров Политбюро Сталин произнес тост, который в своем опубликованном позже дневнике записал болгарский коммунист и глава Коминтерна Георгий Димитров.
«Хочу сказать несколько слов, может быть, не праздничных, — провозгласил он. — Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Но они сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство, до Камчатки. Мы получили в наследство это государство».
На что члены Политбюро одобрительно ответили: «За великого Сталина!»
К тому времени внутренние враги большевистской власти были практически полностью разгромлены, даже упрямые крестьяне, уничтоженные во время голодомора 1932-33 годов. 17-ый съезд партии 1934 года был провозглашен «Съездом победителей», а Андрей Жданов, глава Ленинградского обкома партии и любимчик Сталина, смог объявить на прошедшем в том же году Съезде советских писателей, что «главные трудности, с которыми мы сталкиваемся в деле социалистического строительства, уже преодолены».
Парадокс заключается в том, что Сталин развязал Большой террор в 1936 году во времена относительного мира и стабильности. Полчища неожиданно появившихся в советском обществе врагов были во многом надуманы. Миллионы невинных людей арестовывали, подвергали пыткам и расстреливали, бездоказательно и в соответствии с установленными Кремлем квотами. Сталин не блефовал: виновным мог быть буквально «кто угодно».
Большевик-ветеран и редактор газеты «Правда» Николай Бухарин стал одним из этих врагов: в феврале 1937 года его арестовали, а в марте 1938 расстреляли. Письмо, которое он 10 декабря 1937 года написал Сталину из тюремной камеры, — не более чем бессвязное и жалкое послание от обреченного на смерть человека. Но, что удивительно, он не только подтвердил то, что Сталин сказал на заседании Политбюро месяцем ранее, но и признал свою роль в создании механизма, в турбины которого затянуло и его самого.
«Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки, — писал он. — Эта чистка захватывает а) виновных, б) подозрительных и в) потенциально подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись».
Авторитарное государство, которое рисовал в своей голове Бухарин, было основано на постоянном состоянии дестабилизации, при котором необходимым элементом государственного управления являются разруха и страх. Писательница Лидия Чуковская в своем обескураживающем романе «Софья Петровна» (1939), который в России не публиковался до конца 1980-х годов, представила страх в качестве ключевого элемента этого вывернутого наизнанку мира. Главная героиня «теперь боялась всего и всех», — писала Чуковская. «Быть может, ее уже вызывают в милицию, чтобы отнять паспорт и отправить в ссылку? Она боялась каждого звонка».
Подрыв общественного порядка, отказ от верховенства права, вселение страха в саму сущность индивидуального сознания и распространение недоверия — все это было важно на пути к поставленной Сталиным цели ликвидации любой угрозы его абсолютной власти. В годы Большого террора Сталин не только устранил своих возможных конкурентов, но и послал всей стране однозначный сигнал: раз уж подозрение могло пасть на Бухарина, Льва Каменева и Григория Зиновьева, доверия не было ни к кому.
Согласно одному из докладов, Сталин хранил письмо Бухарина в верхнем ящике своего письменного стола, где его обнаружили после его смерти, но опубликовали только после распада Советского Союза.
С окончанием Второй мировой войны народ одержал великую победу над Гитлером, но Сталин признал, что вместе с ухудшением физического здоровья на спад пошла и мощь его личности. Его ответом стала подготовка второй волны террора.
Еще раз отметим, что застрахован не был никто. Сталин был в бешенстве от того, что его министр иностранных дел Вячеслав Молотов позволил опубликовать в газете «Правда» полный текст выступления Уинстона Черчилля. Молотов не признавал своих врагов. Жданов, на тот момент один из самых могущественных членов Политбюро, также попал к Сталину в немилость, когда его сын Юрий, руководитель научной секции ЦК, провел закрытый семинар с целью обсудить работу распутиноподобного деятеля сталинского правительства, агронома-шарлатана Трофима Лысенко.
Сталин отомстил старым проверенным способом: физические пытки как метод борьбы с политическими противниками; распространение в обществе паранойи, страха и недоверия; придумывание врагов; и позиционирование себя в качестве единственного достойного лидера в тяжелые времена. С помощью манипуляций, протекции, жестокости и хитрости Сталин спровоцировал нападение на само государство. Его власть распространялась за пределы официальных структур, а кульминацией заключительной фазы сталинской тирании стало «Дело врачей» 1953 года — надуманный кризис, в ходе которого видных еврейских врачей обвинили в заговоре против советского руководства. Этот новый, ставший продолжением прозвучавшей в тосте 1937 года угрозы заговор породил еще большее потенциальное бедствие из-за наступления эры холодной войны.
Когда Молотов не нашел своего имени среди тех, кого якобы намеревались убить еврейские врачи, он понял, что обречен. В этом он был не одинок: Анастас Микоян, Климент Ворошилов и другие бывшие прислужники Сталина боялись, что пришло и их время. Когда в 1952 году председатель органов госбезопасности Семен Игнатьев стал недостаточно быстро штамповать фальшивые признания еврейских врачей, Сталин пригрозил «укоротить его на голову».
«Бить, бить, смертным боем бить», — рявкнул он на начальника безопасности. Вскоре после этого Игнатьев перенес сердечный приступ и был отстранен от должности.
«Посмотрите на себя, — изрек Сталин в декабре того же года, собрав своих близких соратников. — Вот вы какие слепцы, котята, не видите врага; что будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врага».
Только он, Сталин, мог вести за собой народ, поскольку только он, Сталин, мог видеть врага. Только смерть Сталина в марте 1953 года спасла от уничтожения огромное количество людей, а, может, и весь остальной мир. Пять месяцев спустя Советский Союз взорвал первую водородную бомбу.
Джонатан Брент — главный редактор серии «Летопись коммунизма» издательства Йельского университета. В период с 1992 по 2009 годы работал в советских архивах. Является исполнительным директором Института еврейских исследований YIVO и преподавателем Бард-колледжа.
