Историк Марк Ферро разматывает нить российской революции. После февральских восстаний разочарованный невниманием к своим требованиям народ вновь начал организовывать протестное движение. Эта третья власть открыла путь для октябрьской революции.

Самая радикальная за всю историю революция произошла весной 1917 года в Петрограде, столице Российской империи. Всего за несколько недель общество полностью избавилось от своего руководства: монарха и министров, полиции и священников, землевладельцев и чиновников, офицеров и промышленников. Все граждане ощутили свободу поступать так, считали нужным, и у всех было собственное решение для спасения страны.

На улицах столицы всех стремившихся к свободе россиян охватил небывалый энтузиазм. Революционер Пешехонов, боявшийся за несколько дней до того плахи, ощутил на плече руку и услышал голос: «Не думай, по-настоящему кровь еще не лилась». Как бы то ни было, людей повсюду окрыляла надежда, а Россия жила словно во сне.

С ног на голову

В Москве рабочие заставили промышленника выучить основы нового трудового права. В Одессе студенты вынудили преподавателя изменить программу по истории. В армии солдаты приглашали священников на собрания, чтобы у тех в жизни, наконец, появился «смысл». И даже несовершеннолетние дети требовали для себя права заниматься боксом, чтобы к ним «прислушались старшие». Мир встал с ног на голову.

Легко представить себе страх тех, чей авторитет и власть опирались на знания, государственную службу или же ниспосланное свыше право. Что касается наиболее радикально настроенных священников, все они считали, что нужно подождать, пока народ не перебесится. Вернувшийся из сибирской ссылки Сталин возглавил большевиков в Петрограде и выступил с призывом к военной дисциплине. За ним последовал бывший анархист Петр Кропоткин. Писатель Максим Горький в свою очередь возмущался, что все не возвращаются к работе. «Довольно разговоров», — твердил он. Взбудоражено было и военное командование, которое участвовало в политических дебатах, причем не только в тылу.

По душе воцарившийся кругом беспорядок был лишь Ленину, который вернулся из швейцарской ссылки на поезде 3 апреля. До начала февральской революции он даже представить себе не мог, что нечто подобное на самом деле случится. «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции», — говорил он швейцарским рабочим. Как бы то ни было, узнав о событиях 27 февраля, он первым увидел в них отправную точку мировой революции.

Непреклонность

3 марта он обратился к теоретику феминизма Александре Колонтай с инструкциями о необходимости осуждения «империалистической войны». 4 марта: борьба с «оборончеством» и никаких альянсов с Чхеидзе и остальными меньшевиками. 6 марта: никаких альянсов в принципе, даже с правительством, если оно будет состоять только из Керенских. Впоследствии он разъяснял это следующим образом: «Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата — единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями».

Эта непреклонность так сильно контрастировала с настроем других большевиков, и в частности Льва Каменева, что партия отложила публикацию этих распоряжений. Николай Чхеидзе встретил Ленина на Финляндском вокзале от имени Петроградского совета. Он приветствовал его такими словами: «Добро пожаловать в Россию… но мы надеемся, вы понимаете, что основной задачей революционной демократии в настоящий момент является защита нашей революции от всякого рода нападок со стороны как внутренних врагов, так и внешних. Мы считаем, что не разъединение теперь нам необходимо, а наоборот, сплочение рядов всех демократических сил. Мы надеемся, что эти задачи станут для нас с вами общими». Это «но» прекрасно отражает разногласия, которые привели к расколу руководства Советов.

Дилемма войны

Хотя на транспарантах появился лозунг «Вся власть Советам!», больше всего людей волновала проблема войны. Большевик Николай Бухарин красиво сформулировал эту дилемму: либо революционеры покончат с войной, либо война покончит с революцией.

В Петроградском совете отлично это понимали и заявили 14 марта, что правительство должно бороться за мир «без аннексий и контрибуций». Как бы то ни было, с этим был не согласен министр иностранных дел и наследник царизма Павел Милюков, который ставил целью контроль над проливами в соответствии с мнением верховного командования. В любом случае, проект Советов представлялся приемлемым российскому правительству, однако со стороны союзников мнение было совершенно другим: французы и британцы (да и сами немцы, если на то пошло) не видели мира с Германией без территориальных уступок.

Французский министр Альбер Тома (Albert Thomas) прибыл в Петроград в качестве чрезвычайного посла и отверг предложения Советов, в том числе, например, о проведении референдума в Эльзасе и Лотарингии. Приняв во внимание эту ситуацию, Павел Милюков подтвердил 18 апреля верность России союзникам и ее империалистические цели. Тем не менее пусть власть и находилась в руках правительства, сила была на стороне Советов. Решение Милюкова вызвало бурные протесты солдат и рабочих, вынудив Милюкова и военного министра Гучкова подать в отставку.

Вторая революция

Массовое вхождение социалистов в правительство приветствовалось демократической общественностью как вторая революция. Как бы то ни было, политические вопросы вроде коалиционного кабинета или двойной власти Советов и правительства никак не решали проблемы народа. Солдаты, рабочие и крестьяне видели, что их жизнь не становится лучше. Хотя их требования были весьма умеренными: сокращение рабочего дня до восьми часов, минимальные уступки крестьянам (речь шла в частности о возможности занять необрабатываемую землю), новый дисциплинарный кодекс для военных. Министры-социалисты возражали, что если навяжут реформы промышленникам, офицерам и землевладельцам, это спровоцирует гражданскую войну, которую будет вести штаб с помощью не согласных с требованиями солдат.

Людей нужно было успокоить, однако правительство не просто не справилось с этим, а лишь растеряло доверие народа. Керенский хотел смягчить военную дисциплину, не рассорившись при этом с командованием. Церетели пытался готовить мир с помощью переговоров с социалистами из других союзных стран, продолжая при этом войну. Чернов стремился удовлетворить запросы крестьян, не выходя за рамки законности. Скобелев предлагал рабочим и промышленникам подписать уставы предприятий. Все эти социалисты добавляли, что окончательное решение могло быть принято только общенациональным учредительным собранием.

Обман

Тем не менее граждане провозглашенной Российской республики быстро поняли, что стремление министров-революционеров к законности лишь закрепляет порядок, который стремилось свергнуть народное движение. Кроме того, выяснилось, что отвергающие реформы люди намереваются устроить наступление, чтобы покончить с войной (раз мир был невозможен, поскольку ни одна воюющая сторона не хочет его без аннексий). Так, не скрываются ли за защитой родины какие-то другие интересы? Нет ли здесь обмана?

Раскол между народом и буржуазией (как крупной, так и мелкой) выплеснулся на улицу. В феврале и начале марта рабочие, солдаты и торговцы вместе ходили на демонстрации, занимали дороги и тротуары: подтверждением тому стала церемония в память жертв февральской революции. В апреле, в ходе демонстраций солдат, боровшихся за свои права женщин, а также украинцев, латышей и бундистов (еврейское социалистическое движение) люди сопровождали кортежи, оставаясь на тротуарах. Позднее, после апрельского кризиса, лавочники занимались своими делами, не обращая внимания не демонстрантов. В то же время в конце мая и в июне протестующим пришлось защищаться от враждебной реакции со стороны тех, кто работал и жил на Невском проспекте.

Вспыхивавшая повсюду агрессия предвосхитила атмосферу гражданской войны. Умеренные и средний класс с одной стороны, разочарованный отсутствием реформ народ, с другой. Начались и другие перемены: рабочие начали создавать заводские комитеты, которые не подчинялись поддерживавшим примирительную политику меньшевиков профсоюзам. Они стали новой силой, которая породила Красную гвардию, рабочее ополчение, поставившее перед собой целью защиту трудящихся и установление контроля над производством. То же самое касалось и районных комитетов, в которых ведущая роль неизменно принадлежала большевикам.

В результате на смену сформировавшейся 2 марта двойной власти пришла тройная, а новая сила постепенно «большевизировалась» и приняла активное участие в будущей октябрьской революции.