«Это история провала», — так начал Эрнесто Гевара (Ernesto Guevara) свой «Конголезский дневник» (1965), повествующий о его неудавшейся попытке помочь социалистам Конго, последователям деколонизационного проекта Патриса Лумумбы (Patrice Lumumba). После государственного переворота 1960 года и убийства Лумумбы, организованного ЦРУ годом позже, новое независимое государство в центральной Африке стало одним из фронтов холодной войны. США поддержали режим Жозефа Мобуту (Joseph Mobutu), а СССР — Лорана Кабилы (Laurent Kabila), выпускника Белградского университета в Югославии, который отстаивал социалистический путь развития для национально-освободительных движений к югу от Сахары.
Че Гевара, внимательно наблюдавший за событиями в Конго с одного из ключевых постов кубинского революционного правительства в первую половину шестидесятых, оказался вовлеченным в гражданскую войну сразу в двух качествах: как участник и как наблюдатель, партизан и антрополог. Он уже выступал в таком амплуа будучи сначала солдатом, а затем командиром Повстанческой армии, боровшейся с диктатурой Фульхенсио Батисты на Кубе, и в свои последние дни, в партизанском отряде на берегу боливийской реки Ньанкауасу. Эта двойственность позволила ему руководить революцией и одновременно констатировать ее невозможность, быть одновременно утопистом и реалистом.
«Правильнее будет сказать, что это история о разложении», — поправляет сам себя Гевара, говоря о конголезской войне. Что он имел в виду? Глобально, что в Конго «вынашивалась» не революция, а гражданская война, которая смогла привести к насильственной смене постколониального режима, но распадалась на множество фронтов. Конголезское крестьянство, писал Че, было «независимо» в условиях существовавшего там племенного строя, его не эксплуатировали крупные землевладельцы или иностранные компании, против которых можно было бы направить народный гнев. То же самое аргентинец позже констатирует в Боливии. Гевара, с таким жаром отстаивавший идею о том, что кубинский опыт — это не исключение, а лишь первый шаг в борьбе с империализмом, с каждым разом убеждался в обратном: кубинский опыт невоспроизводим.
В Сьерра-Маэстре и в Вальегранде Гевара вел за собой сельские массы, мечтая вывести их из нищеты, но одновременно из мрака невежества, предрассудков и фанатизма. Он — реформатор, сторонник секуляризации, развенчания народных мифов и верований. Инакомыслящий марксист, он являл собой, пожалуй, самый образцовый пример — после Хосе Карлоса Марьятеги (José Carlos Mariátegui) — попытки осмыслить учение Маркса из Латинской Америки, не платя таможенных пошлин Москве. До 1962 года, как сообщают нам биографы Че, он верил, что решение для Кубы и Латинской Америки лежит «по ту сторону «железного занавеса». Но после Карибского кризиса аргентинец погрузился с головой в судорожный поиск альтернативного социализма, способного скрестить национально-освободительные движения и деколонизацию стран «третьего мира».
Теория Че Гевары о «новом человеке» не может рассматриваться в отрыве от его экономического эксперимента — освободительного и модернизаторского одновременно. Ценность, которую он придавал интеллектуальной дискуссии в процессе социалистического строительства, отдаляла его от все более ограниченной публичной сферы на Кубе. Деколонизация и развитие, то есть, преодоление отсталости, представляли для него единую цель: без достижения одной, вторая оставалась не достигнутой. Неудивительно, что, не сумев отстоять свой экономический проект, аргентинский революционер задумал наступление — сначала дипломатическое, потом партизанское — для продвижения социализма в Азии, Африке, на Ближнем Востоке и в Латинской Америке.
Когда Фидель Кастро зачитал прощальное письмо Че на съезде Компартии Кубы в октябре 1965 года, стало очевидно, что у «геваризма» нет будущего на «острове Свободы». Корабли были сожжены. Конго и Боливия явили собой попытки опробовать жизнеспособность другой такой же революции, как кубинская, в других странах «третьего мира». Записи Че тех лет, особенно конголезские и боливийские дневники, проникнуты верой в успех предприятия и одновременно сомнениями на этот счет. В последние два года жизни Эрнесто Гевара олицетворял собой типичного радикального неудачника, которого описывает Ганс Магнус Энценсбергер (Hans Magnus Enzensberger): солдата, который идет в бой, подозревая, что он уже проигран.
