В начале ХХ века мало кто знал о существовании украинского народа — в Австро-Венгрии их называли русинами, в России — малороссами. Почему же ни полякам, ни русским не удалось растворить в себе украинцев?
Как возникла идея соборности
В 1897-м по данным переписи населения, украинский (малорусский) язык признают в качестве родного 72,5 % жителей подроссийской Украины. Эти люди проживали преимущественно в селах — население городов возрастало за счет миграции русских чиновников и рабочих. На конец ХІХ века среди жителей Киева выходцы из этнической России составляли 54 %. Остальные были преимущественно евреи, на окраинах города — малороссы.
Социальные изменения, вызванные модернизацией империи, неумолимо ускоряли ассимиляцию и обрусение. Все большее число людей получало образование, минуя фазу «украинской» грамотности. Быстро растущие полиэтничные и русскоязычные города становились растворителем сельской эмбриональной украинской идентичности, хотя само возрастание числа грамотных и образованных было и потенциальной перспективой для украинского движения. Если бы ему позволяли более активно вмешиваться в этот процесс.
Однако социальные и демографические изменения вели к росту социальной напряженности и неудовлетворению широких масс своим положением. Правда, сами «широкие массы» вряд ли могли четко сформулировать свои идеологические предпочтения. В этом контексте и русские либералы, и украинофилы были ничтожным меньшинством на фоне миллионов безграмотных крестьян. Империя же так и не удосужилась ввести легальные «клапаны» для выхода пара социального недовольства. Эффективность и мощь великого государства окажутся иллюзией, но для это покажет революция.
На рубеже веков старое украинофильство уже начинало выглядеть анахронизмом, забавой для ученых-гуманитариев и людей с этнографически-антикварными наклонностями. Новое поколение, как всегда, было критично и радикально. Результатом этого становится появление нелегальных партий, организованных на западных идеологических основаниях, несколько адаптированных к местным условиям. В более демократичном Львове в 1890-м образуется Русско-украинская радикальная партия, в Каневе в 1891-м возникает Братство тарасовцев, критикующее «кабинетный» характер старого украинофильства.
В 1895-м во Львове выходит в свет первый манифест новейшего «самостийничества» — брошюра «Украина irrеdenta [неискупленная — К. Г.]» Юлиана Бачинского, в которой декларируется претензия украинцев на независимость. Понятие «ирредентизм» означает борьбу за объединение народа, разделенного между разными государствами. На Украине идея «ирриденты» трансформировалось в идею «соборности» — объединения украинских земель.
В 1896-м в Киеве возникает социал-демократическая организация, в 1897-м — Украинская общая внепартийная организация (идейно наследовавшая «Громады»), ставшая основой либерально-демократического движения. Потом партии множатся. Наиболее многочисленной и активной была нелегальная Революционная украинская партия (РУП, 1900). Интересна история ее первоначальной программы — брошюры Мыколы Михновского «Самостийная Украина»: партия сочла лозунг независимости слишком радикальным, что вытолкнуло из нее самих «самостийников». Симпатии руповцев к марксизму обусловили сомнения части из них в том, а не выдуман ли вообще национальный вопрос буржуазией? Правда, «украинской буржуазии» практически не существовало. Было лишь несколько десятков обеспеченных людей, в основном потомков казацких родов, которые спонсировали украинское движение, любя его (словами мецената Евгена Чикаленко) «не только до глубины души, но и до глубины кармана». В 1905-м РУП переживает раскол по национальному вопросу (камнем преткновения стал пункт об автономии). Большинство сформировало Украинскую социал-демократическую рабочую партию (УСДРП), членами которой стали драматург и писатель Владимир Винниченко и публицист Симон Петлюра. Их целью была демократизация России и автономия Украины в ее составе. Петлюра еще явно не был «петлюровцем».
Альтернатива украинскому движению
Российский историк Алексей Миллер в свое время предложил посмотреть на процесс развития украинского национального самосознания и формирования украинской нации в XIX веке как на процесс закономерный, но не предопределенный. Иными словами, его исходный вопрос таков: была ли альтернатива украинскому движению и, если да, то почему она не была реализована?
Такой альтернативой, по мнению Миллера, могла стать полная русификация украинцев. Автор попытался перефразировать знаменитое изречение из Валуевского циркуляра о том, что «украинского языка не было, нет и быть не может», в формулу, которая в середине XIX века вполне имела право на существование: «украинского языка могло бы не быть» как альтернативы русскому, подобно тому, как гэльский или провансальский существуют, но не являются сегодня альтернативой английскому и французскому.
Можно ли назвать эту задачу заведомо невыполнимой для того времени? Доступный нам для сравнения благодаря французскому историку Юджину Веберу пример — Франция, в которой даже в середине XIX века по крайней мере четверть населения не говорила по-французски.
С французским патриотизмом среди этих не говорящих по-французски крестьян дело обстояло плохо. Между тем поэт Мистраль стал последним гением провансальского стихосложения, а его современник Шевченко — одним из основателей украинского литературного языка. Французам лишь к концу XIX века удалось утвердить французский как единый язык высокой культуры для всей территории Франции, а в XX веке создать национальный миф о естественности, совершенной добровольности и давности этого состояния.
Почему русским не удалось сделать с Украиной того, что французы сделали с Лангедоком или Провансом? Неудача ассимиляционных процессов на Украине объясняется комплексом причин. Часть из них применительно к России условно можно определить как «внешние», часть связана с особенностями украинского этноса и развитием украинского национального движения и самосознания. Но были и сугубо «внутренние» причины, ограничивавшие русский ассимиляторский потенциал.
Почему России не удалось
Осложнявшие решение этой задачи «внешние» факторы можно определить так: в своем взаимодействии русские и украинцы никогда не были «один на один». После включения Правобережной Украины в состав империи социально доминирующей группой здесь остались польские землевладельцы. Вплоть до второго польского восстания 1863-го Петербург в своей политике на Украине придерживался имперско-сословной логики, видя в польских помещиках прежде всего опору для контроля над украинским крестьянством и поддержания крепостнического порядка.
Только после 1863-го российское правительство отошло от имперских, «надэтнических» и «династических» принципов ведения политики. Заигрывания с местными элитами закончились — пора было уже всем становиться русскими. Даже инородческим дворянам, душевно подкупленным еще Екатериной II.
Однако после всех конфискаций и других мер правительства, направленных на ослабление польского землевладения на Украине, половина земельных угодий оставалась в руках поляков, что во многом было связано с неэффективностью и коррупцией российской администрации.
Российская высокая культура на Украине никогда не имела монопольного положения, польская же всегда выступала конкурентом и альтернативным образцом для подражаний. Значительная часть текстов раннего, романтического периода развития украинского национализма, в том числе произведения Шевченко и Костомарова, имели в качестве образцов сочинения польских романтиков.
Уже само то обстоятельство, что не вся территория проживания украинского этноса находилась в составе Российской империи, создавало серьезные трудности для политики русификации украинцев. Более либеральный режим Габсбургов открывал нереальные для России возможности образовательной и публикаторской деятельности на украинском языке.
Во второй половине XIX века Галицию не случайно называли украинским Пьемонтом — там переход украинской политической мысли к идее независимости произошел на рубеже веков, на два десятилетия раньше, чем в подроссийской части Украины.
Канадский историк Джон-Пол Химка считал, что, если бы Россия получила Восточную Галицию после Венского конгресса в 1815-м или даже оккупировала ее в 1878-м в ходе Балканского кризиса, то «украинская игра была бы закончена не только в Галиции, но и в надднепрянской Украине». Все бы стало «Россией».
Среди затруднявших ассимиляцию особенностей украинского этноса, прежде всего, следует выделить демографический и социальный факторы. Так, украинский этнос был довольно многочисленным, плюс рождаемость и продолжительно жизни была выше.
Русификацию затрудняли и этнические различия, историческая память об автономии и националистическое движение. Однако по своему уровню и масштабу эти факторы не выходят за пределы «общеевропейской нормы» для подобных ситуаций. Примеров русификации украинского селянина достаточно — русские никогда не отказывались от ассимиляции украинцев ни на официальном, ни на бытовом уровне.
Вряд ли можно говорить о какой-то исключительной силе и развитости украинского национального движения до рубежа ХІХ и ХХ вв. Это было две-три сотни людей на фоне миллионов безграмотных селян.
Алексей Миллер считал, что при всей важности упомянутых факторов, их недостаточно для объяснения неудачи русификации. Причины этой неудачи во многом нужно искать в неэффективности и ограниченности самих русификаторских усилий. Иначе говоря, это не только история успеха борьбы украинских патриотов, но и история неудачи их противников. Империя была слишком внутренне слаба и неэффективна. Она, конечно, старалась, но могла она мало, и все ее намерения разбились о первую мировую войну, которая разбудила все, даже дотоле спящие, нации Европы.
