Российский епископ и митрополит Волоколамский Иларион Алфеев, вторая по значимости фигура в иерархии Русской православной церкви, не верит в то, что режим сирийского президента Башара Асада применял химическое оружие против собственного народа. По его мнению, «все было инсценировано», и даже «детей специально разрисовали, чтобы они сошли за раненых» — ту же версию мы уже слышали в официальном заявлении России. Напомним, что в апреле этого года Россия наложила вето на проект резолюции Совета Безопасности ООН, его целью было расследование случаев применения химического оружия в Сирии после химической атаки в Думе на окраине Дамаска, в ходе которой погибло не менее 70 человек. Однако Иларион Алфеев считает, что «на самом деле Россия не поддерживает режим Башара Асада».
Беседуя с Observador во время своего короткого визита в Португалию — для участия в конференции Католического университета, посвященной будущему христианства в Европе, и для встречи с Марселу Ребелу де Соуза — православный лидер поведал о сложных отношениях между церковью и государством в России, заявив, что «церковь не имеет права действовать в интересах той или иной политической партии или политической власти». Тот факт, что в 2012 году патриарх Московский Кирилл I назвал правление Владимира Путина «чудом Божьим», Альфеев прокомментировал следующим образом: церковь имеет «право на позитивную оценку одних политиков и отрицательную оценку других», но заверил, что Кирилл I «никогда не призывал голосовать за Путина».
Подвергавшееся жестоким репрессиям в советский период христианство в России через посредство Русской православной церкви — самой крупной из православных церквей — сегодня переживает явное возрождение: за последние 30 лет, со времен распада Советского Союза, число верующих выросло в два раза. Многие связывают этот рост с непосредственной близостью церкви к политической власти, которая финансирует строительство церквей и религиозных школ и в свою очередь пользуется широкой поддержкой Православной Церкви. Иларион Алфеев с этим объяснением не согласен, он подчеркивает важность принципа «взаимного невмешательства» и действительно связывает религиозное возрождение России с осуществлением пророчества Богоматери Фатимской, которое включало в себя посвящение страны ее Непорочному Сердцу.
Алфеев, который вместе с Кирилом I присутствовал на беспрецедентной встрече с папой Франциском, состоявшейся в Гаване в 2016 году, также отмечает важность диалога между православными и католиками, который в частности был налажен благодаря этой исторической встрече между католическим папой и патриархом Московским — первой со времен раскола 1054 года. Но он отмечает, что необходимо не только искать точки сближения, но и говорить о расхождениях, чтобы в ходе этого диалога достигнуть понимания по самым трудным вопросам.
Observador: по прошествии более чем двух лет с момента подписания Гаванской декларации перспектива воссоединения христианских церквей стала более реальной?
Иларион Алфеев: думаю, что на данный момент вопрос о воссоединении как таковом не стоит. Да, мы обсуждаем пути взаимодействия и лучшего взаимопонимания, возможности делиться воззрениями на ряд моральных и социальных вопросов. Именно это сегодня стоит на повестке дня. Полагаю, что мы можем рассматривать воссоединение в гораздо более отдаленной, если не эсхатологической, перспективе.
— Вы находились рядом с патриархом Кирилом I в момент подписания им и папой Франциском совместной декларации в аэропорту Гаваны. Что вы чувствовали в тот момент?
— Безусловно, это была историческая встреча двух предстоятелей. Первая встреча такого рода в истории. Раньше такого не случалось. В то же время это была и очень сердечная встреча.
- Почему такого не случалось раньше? Папа уже встречался с другими православными патриархами, но с патриархом Московским — впервые. Почему?
— Попытка провести встречу между папой и патриархом предпринималась в 1997 году. Уже существовала договоренность, были согласованы место и время ее проведения, но возникли проблемы при подготовке совместного заявления. Некоторые вопросы, которые имели большую важность для Русской православной церкви, в последний момент были вычеркнуты папой Иоанном Павлом II. Поэтому встреча не состоялась.
— Какие именно вопросы?
— Один из пунктов касался униатизма [древнего метода, к которому прибегала католическая церковь, чтобы — после неудачных переговоров с православными по поводу полного воссоединения в 15 веке — призывать под свою юрисдикцию отдельные восточные общины; православные всегда воспринимали униатизм как форму нечестной пропаганды и как способ лишить православные церкви прихожан], а другой — прозелитизма.
— Возвращение Казанской иконы Божьей Матери, которую в 2004 году папа Иоанн Павел II передал патриарху Московскому, было воспринято как акт доброй воли со стороны Католической Церкви и как ее готовность к встрече?
— Да, это был знак доброй воли.
— Тогда что же препятствовало встрече?
— Как я уже сказал, этой встрече мешали разногласия по двум или трем важным пунктам декларации.
— В Гаванской декларации папа и патриарх заявляют о том, что осознают препятствия, которые все еще стоят на пути к единству. Какие препятствия имеются в виду?
— Одним из препятствий, о котором говорится в заявлении, является униатизм. Униатизм как проект католической церкви возник в эпоху Средневековья и был нацелен на обращение православных в католичество. На этой встрече в Гаване униатизм как метод был впервые отвергнут Католической Церковью на самом высоком уровне, на уровне папы. Вопрос об униатизме обсуждался в начале 90-х годов в рамках официального диалога между православными и католическими церквями, и в Ливане был подписан документ, подготовленный на этом заседании, известный как Баламандская декларация — где униатизм осуждается как неподходящий метод достижения единства. Но, насколько я знаю, этот документ так и не был одобрен Католической Церковью.
— Один из вопросов, который привел вас в Португалию — это положение христиан на Ближнем Востоке. В Сирии и Ираке существуют проекты по восстановлению христианских регионов после поражения Исламского государства (террористическая организация, запрещена в России), и эти проекты реализуются сообща католиками и православными. В то же время местным жителям как правило все равно, кто с ними беседует: католический или православный священник - они просто хотят иметь христианского лидера. Считаете ли вы, что сотрудничество в этой части земного шара может послужить примером для католиков и православных всего мира с тем, чтобы они еще усерднее работали над объединением церквей?
— Я думаю, что это действительно может быть хорошим примером. Мы начали с создания каталога разрушенных церквей. Мы сделали этот каталог, представили его весной и надеемся, что восстановление церквей, разрушенных школ, больниц может стать общей инициативой, которая послужит примером для других и в то же время поможет нам понять, как работать вместе.
— Что сегодня разделяет христиан?
— Существует несколько разных версий христианства. Например, есть ряд протестантских общин, которые приступили к либерализации своих доктрин, своих моральных учений. Есть и такие протестантские общины, которые благословляют однополые браки. Есть много других вопросов, которые разделяют христиан и по которым нет согласия. Между католиками и православными таких противоречий нет. Мы сходимся практически по всем вопросам, касающимся морали и общественной жизни. Что же касается наших отношений с протестантским миром, то здесь разрыв велик и с каждым разом становится все больше.
— Возможно ли подлинное экуменическое общение в XXI веке?
— Я думаю, что диалог возможен, но для того, чтобы этот диалог был успешным, он должен быть честным. Нередко официальный богословский диалог сосредотачивается на точках схождения. Так называемые утверждения о конвергенции, о том, что нас объединяет.
— Вместо этого следует говорить о том, что нас разнит.
— Совершенно верно. Мы должны говорить о различиях, мы должны объяснять, почему у нас эти различия есть, и таким образом мы по крайней мере будем лучше знать позиции наших собеседников в этом диалоге. Если мы с этого начнем, то, вероятно, сможем прийти к общей позиции по тем темам, по которым в настоящий момент расходимся во мнениях.
— Основные разногласия существуют среди верующих или среди религиозных лидеров? Или лучше так: упомянутые различия все еще носят теологический характер, подобно тем, что на протяжении истории приводили к разным ответвлениям религий, или речь идет о трудно преодолимых культурных различиях?
— Существуют различия богословские и культурные. Среди верующих также бытует множество предрассудков в отношении других христианских традиций. И, как я уже сказал, есть реальные разногласия по важным вопросам.
— После распада Советского Союза число православных христиан в России удвоилось, между тем лишь 6% верующих ходят в церковь. Является ли упадок христианства сквозным явлением для Западной Европы и России?
— На самом деле в России мы наблюдаем совершенно противоположное явление. Мы видим, что христианство вовсе не утрачивает свою власть. А, напротив, набирает силу. Когда 30 лет назад в Советском Союзе началось религиозное возрождение, у нас, у Русской православной церкви, было шесть тысяч церквей по всей территории включая Россию, Украину, Белоруссию, Молдавию, Латвию, Эстонию, Литву, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан, Кыргызстан, Монголию, Японию и Китай — это каноническая территория Московского Патриархата. Сейчас у нас более 36 тысяч церквей, а это значит, что каждый год мы открываем тысячу церквей — это три новые церкви каждый день.
— И в этих церквях много прихожан?
— Да, все эти церкви полны. Очень часто, когда создается новый приход, приходские священники, служащие в данном регионе, боятся потерять своих прихожан. Но на практике этого не происходит, а в новые церкви приходят новые верующие.
— Как вы оцениваете будущее христианства в Европе?
— Если мы посмотрим на Западную Европу, то здесь складывается иная ситуация, потому что мы видим, как христианство постепенно утрачивает свою роль: оно теряет как в количественном отношении, так и в плане своего влияния на социальную жизнь. Все меньше людей хотят посвятить себя служению Господу или вступить в монашество, в церквях мы видим все меньше молодых людей, и это значительная перемена. Возможно, церковь должна проявлять большую активность в своей миссионерской деятельности. Очень часто мы считаем, что об истине свидетельствует сам факт нашего существования. Я слышал такую точку зрения от одного православного священника. Я не верю, что во времена апостолов таким способом можно было засвидетельствовать истину. Если бы Святой Павел считал, что он будет свидетельствовать о воскресении Христа самим фактом своего существования, не думаю, что он добился бы таких успехов в миссионерской деятельности. Поэтому нам следует быть активнее, мы сами должны идти к людям, а не ждать, что люди придут к нам.
— Каковы отношения Русской православной церкви с государством?
— С нашей точки зрения, у нас складываются прекрасные отношения. С одной стороны, у нас есть четкое разделение между церковью и государством, и у нас есть принцип взаимного невмешательства. На практике это означает, что государство никогда не указывает церкви, что делать, как проводить организацию, кого следует избирать патриархом и т.д. А церковь никогда не говорит государству, какую политическую партию или какого кандидата в президенты следует поддерживать.
— Патриарх Кирилл I поддержал Владимира Путина.
— Он никогда не делал этого в официальном порядке.
— Только лично?
— И лично тоже. Он никогда не говорил: «Вы должны голосовать за Путина».
— Но он публично дал положительную оценку его работе.
— Да. И мы считаем, что церковь имеет право одних политиков оценивать положительно, других — негативно. Однако церковь не имеет права действовать в интересах той или иной политической партии или политической власти, потому что мы открыты для всех людей. Это первый принцип: взаимное невмешательство. Но есть еще один важный принцип - сотрудничество в областях, в которых обе стороны считают взаимодействие уместным.
— В каких, например?
— В таких, как образование, благотворительность, и многих других.
— В последние годы мы являемся свидетелями конфликта между Россией и Украиной, который также распространяется на религию. Почему Московский Патриархат не признает независимость, или автокефалию, Украинской православной церкви?
— Это не Московский патриархат отказывается признать независимость церкви на Украине — это украинская церковь не хочет независимости и не просит автокефалии. На Украине существует каноническая православная церковь, которая признана всеми православными церквями единственной канонической церковью в стране и является автономной церковью, находящейся в подчинении у Московского Патриархата. Она имеет 12 тысяч приходов, более 200 монастырей и является крупной и процветающей церковью. Помимо этого, существуют две раскольнические группы, которые сильно уступают ей по численности, но которые поддерживаются государственными властями. Именно эти группы пытаются получить автокефалию, в то время как большинство православных верующих не стремятся к независимости. Все это делает ситуацию очень сложной.
— Патриарх Константинопольский Варфоломей, первый среди равных в православном мире, уже заявил о том, что рассмотрит возможность предоставления автокефалии этой группе.
— Он сказал это, но единственная группа, которая хочет автокефалии, это отколовшаяся группа.
— Считаете ли вы, что это приведет к новому расколу?
— Мы считаем, что это приведет к новому расколу, и мы предельно ясно объяснили нашу позицию патриарху Варфоломею. Возможно, он не проводит объективного анализа ситуации. Так, он считает, что, если даровать автокефалию раскольническим группам, то к этой новой церкви рано или поздно присоединится каноническая церковь: либо целиком, либо те или иные ее епископы. Но этого не произойдет, потому что раскольнические группы и каноническая церковь пребывают в состоянии серьезной вражды, раскольники борются против канонической церкви. Их лидеры пользуются дурной репутацией на Украине, и верующие не станут присоединяться к этой церкви.
— Украинский президент Петр Порошенко заявил, что независимость церкви является вопросом национального суверенитета. У меня следующий вопрос: если говорить в целом, во всех этих конфликтах речь идет о религии или о политике.
— Речь идет о политике. Можете ли вы себе представить, как президент Португалии собирает всех православных епископов у себя в кабинете и говорит: теперь вы должны стать независимой церковью, должны разорвать отношения с Москвой, Константинополем, Антиохией и должны стать независимой церковью, потому что мы независимое государство. Вы можете себе это представить? Или в Соединенных Штатах президент Трамп созывает православных верующих со всех уголков Америки и говорит им, что, поскольку они являются независимым государством, у них должна быть независимая церковь. Это невообразимо ни в данном политическом контексте, ни в России, где церковь обвиняют в чрезмерной близости к государству. Но в сегодняшней Украине такой сценарий вполне представим. Президент решает, кто должен в какую церковь ходить.
— Какова позиция Русской православной церкви в отношении закона, декриминализующего различные формы насилия в семье и в прошлом году одобренного российским парламентом: согласно ему, не предусматриваются уголовные наказания за те случаи, когда не были нанесены серьезные травмы или когда побои случались не чаще, чем раз в год?
— Мы не поддержали этот закон. В целом, он также не нашел широкой общественной поддержки, и церковь открыто высказалась против принятия этого закона. Например, я веду еженедельную программу на одном из российских новостных каналов, и я критиковал этот закон. Но в этом случае к мнению церкви не прислушались. И это, кстати, свидетельствует о том, что позиция церкви не всегда учитывается государством.
— Вам не кажется, что в государстве, где возможен закон такого рода, вполне понятно появление таких групп, как Pussy Riot, которые в радикальной форме отстаивают права женщин? Я задаю вам этот вопрос в первую очередь потому, что всемирно известными их сделала именно протестная акция в Храме Христа Спасителя в Москве.
— Это был не протест, а хулиганство. И я не думаю, что их поведение каким-то образом может быть оправдано.
— Патриарх Кирилл I уже назвал эпоху правления Владимира Путина «чудом Божьим». Мы только что говорили о том, как Русскую православную церковь часто связывают с российским правительством, и одновременно с этим мы упомянули один из главных приоритетов Церкви — защиту христиан на Ближнем Востоке. В этом контексте возникает такой вопрос: какова позиция Русской православной церкви в отношении поддержки, которую Россия оказывает режиму Башара Асада, осуждаемого на международном уровне за использование химического оружия против собственного народа?
— Во-первых, похоже, что применения химического оружия в реальности не было. По крайней мере, согласно нашим источникам в Сирии, все это было инсценировкой. Были люди, которых доставили в определенное место, были дети, которых разрисовали так, будто они ранены. Химической атаки не было.
— О каких источниках Вы говорите? Я просто сравниваю с тем, что говорилось в Организации Объединенных Наций.
— По полученной нами информации, химатака была постановочной. Во-вторых, я не думаю, что Россия действительно поддерживает режим Башара Асада. По-моему, Россия хочет предотвратить то, что произошло в Ираке и происходит в Сирии. Как вы знаете, в Ираке существовал режим, который осуждался как не достаточно демократический, заявлялось, будто он использовал химическое оружие - эти факты так и не были подтверждены — режим был уничтожен, человек был казнен, и все это было сделано во имя демократии. Но можем ли мы сказать, что сегодня Ирак является демократическим государством? Или что положение людей в Ираке улучшилось? Если взять случай христиан, то во время правления Саддама Хусейна их насчитывалось 1,5 миллиона. Сейчас, вероятно, осталась одна десятая христианского населения.
— По самым оптимистичным оценкам, их 300 тысяч.
— Это оптимистичная оценка. Я думаю, что их меньше, чем 300 тысяч. Если бы Россия не вмешалась, то же самое произошло бы и в Сирии. Мы, в России, считаем, что политику США на Ближнем Востоке нельзя назвать благотворной. По крайней мере она не принесла хороших результатов. По крайней мере для христиан, потому что они становятся первыми жертвами. В Ливии их практически не осталось. Мы также регулярно принимаем в Москве религиозных лидеров из Сирии. Вчера великий муфтий Сирии посетил Москву и встретился с патриархом. Все сирийские патриархи приезжают в Москву. Они единодушно говорят, что их единственная надежда на стабильность связана с нынешней сирийской администрацией. Они не верят, что в случае свержения Асада, в стране установится стабильность или демократия — то, что обещают им западные демократии. Некоторое время назад я был в одной из западных стран и встречался с заместителем министра иностранных дел. Мы говорили о ситуации в Сирии, и она сказала: «В общем, мы полагаем, что, во-первых, должен уйти Асад, а во-вторых, должен пройти национальный конгресс, на котором выберут новое правительство, и новый человек сможет направить страну к демократии». Я ответил ей, что этот образ прекрасен, но на данный момент он не более чем фантазия, потому что нет человека, который может повести страну к этому светлому будущему, и что идеал, о котором мечтали в Ираке и Ливии, на практике не реализовался. Нам нужно искать другие решения.
— Ваша страна тесно связана с Фатимой: это и само пророчество, в котором говорится об обращении России и о конце войны, и Казанская икона Божьей Матери, которая находилась в Фатиме, прежде чем вернуться в Россию. Какие отношения существуют сегодня между русскими христианами и Фатимой?
— В России есть много христиан, особенно католиков, которые регулярно посещают Святилище Фатимы, и я лично считаю, что пророчество Фатимы об обращении России уже свершилось. Религиозное возрождение, начавшееся 30 лет назад, это и есть обращение России в христианскую веру.
