Это история о пареньке, которому дела не было до идеологии, который вступил в «Голубую дивизию», только чтобы избежать нищеты и начать новую жизнь. О пареньке, который в конечном итоге отрекся от того «приключения», которое началось в 1942 году. Эта история — воспоминания о моем дедушке, с которым я простилась 13 ноября 1995 года в дверях операционной в больнице Валь-д'Эброн, из которой он уже не вышел живым.
Мне было 23 года, и никто из моих четырех бабушек и дедушек до этого еще не умирал. Абундио был моим барселонским дедушкой, моим «дедулей», вечно с нахмуренными бровями, но при этом с улыбкой и огоньком в глазах. Когда он сильно злился, он брызгал слюной, и от этого мы все вместе начинали смеяться. По утрам он завтракал со мной на балконе — колбаса, хлеб и вино в кувшине (вино только для него), — и мы смотрели, как внизу на улице Гинеуэта (в одноименном районе Барселоны) течет жизнь, а из пекарни идет дым.
4 октября прошлого года я создала группу в Whatsapp и добавила в нее моих дядей и тетей, которые живут в Барселоне, и моего папу, проживающего в Мадриде. Все они — дети Абундио, и я попросила их рассказать о нем, чтобы собрать материал для этой статьи. С кем-то я говорила по телефону, от кого-то получала аудиосообщения, от других — письма и даже папку, полную документов, фотографий и открыток тех времен. А в 2004 или 2005 году одна из моих двоюродных сестер написала рукопись, основанную по большей части на воспоминаниях моей бабушки, которая впоследствии скончалась.
В самом начале тетя написала мне: «После твоего сообщения я долго думала… и я так и не могу понять, отрекся он ото всего этого или нет».
В этот момент история начала меняться… Хотя по сути осталась прежней.
Черные дыры
Не исключено, что история получится неполной, потому что писалась она на основе воспоминаний. Воспоминаний о тех, кто с нами, и о тех, кого больше нет; воспоминаний точных и воспоминаний расплывчатых, прошедших через сито памяти нескольких людей, с черными дырами и непроизвольными дополнениями. В конце концов, человеку свойственно пытаться дополнить образ своих близких.
Но насколько реален этот образ? Сколько в нем истинного и сколько ложного, выдуманного? Ведь память записывается на основе того, что было, но также и того, чего не было; на основе так и не заданных вопросов, или вопросов, заданных тихо, почти неразборчиво.
И в этой истории есть несколько непонятных мест.
Видимо, в юности мой дед восхищался Гитлером и поэтому записался в «Голубую дивизию». Ему выпало оказаться во время Гражданской войны на стороне франкистов. Он пережил те страшные и кровавые годы в родной деревеньке в Бургосе, где единственным средством к существованию у его семьи был выпас лошадей, потому что его отец, его транжира отец вынужден был продать всю свою землю сестре. Абундио смог выучиться только читать и писать.
Безбожный коммунизм
В то время антикоммунистическая пропаганда была повсюду. В разгар Гражданской войны, за два года до начала Второй мировой войны, в энциклике «Divini Redemptoris (О безбожном коммунизме)» от 19 марта 1937 года папа Пий XI написал, что коммунизм по своей сути безбожен, он «лишает человека свободы, отнимает у человеческой личности все ее достоинство и убирает все нравственные ограничения, сдерживающие порывы слепого влечения… человеческой личности не предоставляется никаких естественных прав».
Четыре года спустя министр иностранных дел Испании Рамон Серрано Суньер объявил о создании «Голубой дивизии»: «Товарищи! Не время болтать попусту, пришло время, когда Фаланга должна вынести обвинительный приговор: Россия виновна! Виновна в нашей гражданской войне! […] От уничтожения России будет зависеть история и будущее Европы!»
О существовании «Голубой дивизии» моему деду сообщил один знакомый военный. Рассказал он и том, какие блестящие возможности представляются офицеру дивизии после возвращения (если, конечно, он останется жив и не будет искалечен). Он сможет вступить в ряды национальной полиции или гражданской гвардии. Жалованье в дивизии было очень заманчивым: рядовой солдат получал почти вдвое больше, чем любой неквалифицированный рабочий в Испании (шахтер — 3 655 песет; каменщик — 3 670 песет, как пишет Хавьер Морено Хулья в книге «Голубая дивизия. Испанская кровь в России, 1941-1945»).
Поэтому в августе 1942 года, когда ему исполнился 21 год, Абундио сел в поезд, отправлявшийся на борьбу с большевизмом. Летом предыдущего года в далекую Восточную Европу уехал первый состав дивизии. Абундио состоял в первой смене. До тех пор мир моего деда ограничивался Бургосом; теперь же грохочущий поезд оставлял под колесами пол-Европы.
В деревне осталась его невеста (а в последствии моя бабушка Лаурентина). Она наотрез отказалась ежемесячно получать жалованье за Абундио, потому что она не могла связывать себя с ним обязательствами и получать деньги в качестве будущей жены, пока он не вернется обратно целым и невредимым. Много лет спустя она сказала одной из своих внучек: «Я точно не хотела выходить замуж за калеку». (Реакция ее прямых потомков — удивленно поднятые брови и «Ничего себе, мне она такого никогда не говорила», «Кажется, я такое уже слышал, но в любом случае меня это не удивляет»).
Без гроша в кармане, без вещей (на границе у него украли ранец) он вернулся в Испанию в 1943 году, в свою родную деревню, где осталось только его прошлое. Он поступил в гражданскую гвардию в 1946 году и в том же году женился на моей бабушке. Еще несколько месяцев она прожила в деревне, пока он нес службу в Баньолес (Жирона). Там Абундио («напуганный до полусмерти», как он сам рассказывал впоследствии) преследовал партизан, в том числе анархиста Кико Сабате. Оттуда его отправили в порт Барселоны, на таможню. Потом — в радиоцентр в Сан-Хосе-де-ла-Монтанья для блокировки радиопередач «Радио независимой Испании», подпольной радиостанции, которая сумела в течение 36 лет обманывать франкизм из Москвы и Бухареста. В 1955 году мой дед разочаровался в службе и оставил гражданскую гвардию.
Разочарование
Разочаровался в чем именно? Возможно, это самый сложный вопрос в этой статье.
11 ноября 1947 года произошло событие, которое в конечном итоге привело к его уходу из гражданской гвардии. На своем посту на таможне в барселонском порту мой дед разрешил одному городскому полицейскому пройти с пятью килограммами сахара. Тот подарил ему за это сигару.
В моей семье всегда считали — и продолжают считать — что начальство приказало подставить Абундио, чтобы избавиться от него, потому что он был «слишком честен» и «никогда никому не попустительствовал». Теперь, читая рапорт, я понимаю, что, может быть, так и было на самом деле: сам городской полицейский подал жалобу на моего деда и заявил, что подкупил его пятью песетами. Лейтенант, подписавший рапорт, поверил полицейскому. (Чтобы представить, что такое было пять песет в то время, можно обратиться к Книге обмундирования, из которой следует, что в 1953 году сапоги стоили 87 песет.)
Это стоило дедушке восьмидневного ареста, выговора и больших неприятностей в гражданской гвардии. Генерал Камило Алонсо Вега, начальник гражданской гвардии в период с 1943 по 1955 год, по прозвищу «Железный директор», разорвал его личное дело и дал ему пощечину на глазах у товарищей.
Кроме того, к разочарованию его привела и «трамвайная забастовка» в марте 1951 года в Барселоне. Несколькими месяцами ранее городские власти объявили о повышении цен на трамвайные билеты с 0,50 до 0,70 песет. Это привело к протестам и всеобщей забастовке. Полиция и гражданская гвардия заняли город, произошли стычки с протестующими, в результате которых погибло несколько человек (от трех до пяти), как рассказывает Феликс Фанес в своей книге «Трамвайная забастовка 1951 года». Моего деда отправили патрулировать улицы в те дни, но своей семье он ясно дал понять, что согласен с протестами людей и чувствует себя некомфортно из-за того, что состоит в гвардии.
Дионисио Ридруэхо и крутой поворот
Хотя на протяжении длительного времени он поддерживал связь с товарищами по Фаланге и бывшими офицерами из «Голубой дивизии», а два его отпрыска учились в колледже Фаланги, в 1958 году мой дед провозгласил себя поклонником Дионисио Ридруэхо, который на тот момент уже совершил свой идеологический поворот и стал противником франкистского режима.
В то время у моего деда было четверо детей, один из них новорожденный, и они уже считались многодетной семьей. Следовательно, раз в неделю они получали помощь в виде сыра и сухого молока. В первые годы после ухода из гражданской гвардии мой дед днем отрабатывал полный рабочий день сторожем в компании «Татай», а ночью — сторожем в другой компании, «Лас Кортс». Потом он стал ночным сторожем в «Аспес». Одновременно он выпускал утреннюю газету «Соли» («La Solidaridad Nacional»). Затем его перевели на склад «Аспес» и, наконец, взяли кассиром/бухгалтером, которым он и проработал до самой пенсии. Моя бабушка, помимо воспитания четырех детей, прислуживала в доме сеньоры Роситы, а когда возвращалась оттуда к себе домой, шила на продажу купальные костюмы, а затем скатерти.
«К себе домой» — это не совсем точно. Потому что с момента их переезда в Барселону они жили в китайском квартале (ныне Раваль), поочередно снимая разные квартиры. Какое-то время, до ухода деда из гражданской гвардии, — в казармах Сан-Хосе-де-ла-Монтанья, а затем снова на съемных квартирах в Побленоу. И, наконец, уже в 1964 году, они оказались в доме профсоюза рабочих на улице Гинеуэта, на скромной террасе которого он годы спустя будет завтракать со своей старшей внучкой и на рыжем изразцовом полу которого он будет решать, за кого голосовать на первых демократических выборах, в 1977 году.
— «Папа, а ты знаешь, за кого он тогда проголосовал?»
Папа рассмеялся.
— «За Испанскую социалистическую рабочую партию».
Один из сыновей Абундио вспоминает: «В разгар диктатуры, в середине 1960-х годов, в приходе Сан-Матео (в районе Гинеуэта) была открыта детская школа "Жинеста", в которой уроки велись на каталонском языке (мы говорим о рабочем районе, где все тогда говорили исключительно по-испански). Мозен Комерма сказал мне, что с ее открытием были огромные сложности, и тот факт, что бывший офицер из "Голубой дивизии" подписал петицию об открытии школы, очень им помогло. Однажды я спросил отца, осознавал ли он, что сделал. Он ответил, что считал справедливым, чтобы в приходе района открылась каталонская школа, и этого было достаточно».
Для меня Абундио остается моим «дедулей», который катал меня на лошадке и ругал на чем свет стоит любого политика, который появлялся на экране телевизора. Который покупал газету «Паис», ходил в гости к приходскому священнику и регулярно посещал службы. А еще который никогда не спрашивал меня, хочу ли я причаститься, который не брал меня насильно на мессу и не говорил со мной о том, что я некрещеная.
Мы все — потомки героев. Иначе кем бы мы были?
