Писательница Гузель Яхина приобрела известность благодаря романам «Зулейха открывает глаза» и «Дети мои». Писательница из России рассказала в интервью о своих романах, посвященных сталинским временам.
Книги Гузель Яхиной вызвали в России неоднозначную реакцию.
Frankfurter Rundschau: Госпожа Яхина, когда пять лет назад вышла в свет ваша книга «Зулейха открывает глаза», вас буквально осыпали хвалебными отзывами. Но раздавалась также и критика. Сейчас в российских СМИ вновь переполох — на этот раз по поводу телесериала по вашей книге. Книга посвящена теме коллективизации в сталинские времена, депортации, а в качестве примера служит история молодой татарской девушки. С чем связана очередная волна этой шумихи?
Гузель Яхина: Это не профессиональная критика по существу, а политические высказывания. В связи с этим раздавались разные, отчасти противоречивые голоса. Из Татарстана были, в частности, националистические, религиозные отзывы, авторы которых утверждали, что главная героиня книги сделала выбор в пользу русского мужчины, забыв татарина, что она воспитывает сына не по законам шариата, позволила ему уйти из семьи и отправиться в Ленинград, то есть, по сути, в совершенно другой мир — мир европейской цивилизации. Да, такие отзывы тоже были. Но я получила из Татарстана и множество позитивных отзывов, ощутив большую поддержку, любовь и благодарность за то, что рассказала об этом аспекте татарской истории.
Некоторые упрекали меня в том, что я очерняю наше хорошее прошлое и клевещу на него. Впрочем, были и отзывы, авторы которых, наоборот, упрекали меня, что я слишком поверхностно написала о репрессиях, уделив основное внимание приключениям главной героини, которая в итоге даже нашла свое счастье. И тем самым я якобы оправдываю преступления Сталина.
— Как вы справились с этой критикой?
— Я поняла, что она в большей степени характеризует самих критиков, а не мою книгу, и успокоилась. Сейчас реакция оказалась еще резче, потому что телевизионная аудитория намного больше, чем читательская. Но не исключено, что определенную роль сыграла и изоляция во времена вспышки коронавируса. Ограничения, введенные в России, весьма жесткие. Возможно, сыграл свою роль страх людей перед тем, что им придется долго оставаться в одном месте, по сути, сидеть под домашним арестом.
— Раз уж ваша книга позволила людям в России говорить о «темной стороне» истории, в том числе истории своих семей, то как вы оцениваете восхваление сталинских времен, заметное в последнее время? Большинство жителей России оценивают его роль в истории положительно.
— Я бы не хотела давать оценку общему отношению политических кругов к ранним советским временам. Я могу лишь говорить как автор своих книг. Первая книга посвящена теме принудительной коллективизации, а вторая — судьбе поволжских немцев. Обе удостоились положительных отзывов, им присуждались награды, они переведены на разные языки. Переводы делались при поддержке властей соответствующих государств. И тот факт, что экранизацией первой книги занимался государственный телеканал, очень важен. Да, я действительно волновалась, что при экранизации могли быть сглажены те или иные острые углы. Но в итоге авторы фильма обошлись с текстом книги очень осторожно и с уважением к тем временам.
— Чего именно вы опасались?
— Для меня было очень важно, чтобы в сериале упоминались цифры. И они были приведены в первой же серии: жертвами принудительной коллективизации стали четыре миллиона человек. Два с половиной миллиона были депортированы. Таким образом, история одной отдельно взятой женщины обрела совершенно иное измерение.
— Складывается довольно странное впечатление: с одной стороны, российские власти объявили правозащитную организацию «Мемориал», известную своим критическим отношением к сталинским временам, «иностранным агентом», с другой, на телевидении показывают историю жизни Зулейхи. Почему у России столько проблем с тем, чтобы всерьез разобраться с собственной историей?
— У меня нет ответа на этот вопрос. Возможно, государство изо всех сил пытается избежать дальнейшего раскола общества. Реакция на сериал говорит о том, что этот раскол существует. Но попыток что-то целенаправленно скрыть я не вижу.
— Книга «Дети мои» тоже посвящена сталинским временам. На этот раз главный герой — пожилой учитель, поволжский немец. Что вас привлекает в той эпохе?
— Это были очень необычные времена. С одной стороны, они были полны трагедий, миллионы людей погибли. Сначала в ходе революции, потом на Гражданской войне, потом от голода в начале 1920-х и в начале 1930-х годов, потом от «большого террора» в 1937-1938 годах. Потом были Великая Отечественная война и депортация целых народов… Но, с другой стороны, это было время, полное эйфории, особенно 1920-е годы. Многие действительно искренне верили в то, что строят светлое будущее.
И эта смесь трагедии и расцвета (например, в области культуры) очень привлекательна, она восхищает меня. Именно об этом мой второй роман. Решающим был 1927 год — для меня он стал целой вехой. До 1927 года люди были охвачены энтузиазмом и верой в светлое будущее. Потом произошел некий перелом, и постепенно стало понятно, что советская сказка не воплотится в жизнь. Так же развивается и повествование романа.
— Насколько романы связаны с вашей личной историей?
— На первый роман меня вдохновила бабушка. В 1930 году, когда ей было семь лет, ее семью депортировали. Следующие 16 лет она прожила в Сибири. Кое-какие моменты из бабушкиной жизни я описала в романе. Второй роман не имеет непосредственного отношения к истории моей семьи, у нас в роду не было немцев. Но один из моих дедушек был учителем немецкого и привил мне любовь к этому языку. Кроме того, в Казани жило много немцев, временами они даже составляли до 1% городского населения. Их история казалась мне очень интересной, так что я с раннего возраста была как-то связана с немцами.
— Получается, что более трети советской истории связано с весьма болезненным опытом миллионов граждан страны. Психологам между тем удалось установить, что подобного рода травмы передаются по наследству. Как вы думаете, опыт тех лет влияет на нынешнюю Россию, в частности на людей, критикующих вас?
— Однозначно. Я не могу объяснить это с научной точки зрения, но знаю о результатах психосоциальных исследований, согласно которым прошлое определяет настоящее. И опыт тех времен влияет на нашу нынешнюю политическую позицию, на наши действия. Применительно к отдельно взятому человеку это влияет на его страхи, на его отношение к государству. И наоборот — на отношение государства к собственным гражданам. Моя бабушка, пережившая депортацию, была очень жестким человеком. И ее железный характер сформировался именно за годы, проведенные в изгнании. Так что она получила его как бы в подарок от тех времен.
— Слово «подарок» такое положительное…
— Оно может быть и отрицательным, может быть интересным — этакой посылкой из прошлого. Я всю свою жизнь размышляю о бабушкином характере и уже успела понять, что все это определило и характер поколения моей мамы, ее сестер и братьев, да и мой характер тоже. Это эхо прошлого, отражающееся в нас.
— Опыт, который получила Зулейха и который помогает ей развиваться, зачастую связан с очень болезненными моментами. По вашим словам, он заставляет ее «дышать». Учитывая критику в адрес вашей книги, у меня возник вот какой вопрос: может быть, боль, которую, видимо, ощущают ваши критики, заставляет дышать вас? Есть ли у вас надежда, что Россия все-таки сможет разобраться с «темными» моментами собственной истории?
— Да, я надеюсь на это. Я верю, что это произойдет. Именно это я и стараюсь сказать своим читателям. Речь не о том, что тогда всем станет легче, а о том, чтобы принять собственное прошлое.
Но на то, чтобы разобраться со всем этим, уйдет много времени. Резкие отзывы лишь подтверждают, что боль сидит очень глубоко. Я очень сочувствую людям, жившим и работавшим в то время. Я не могу сказать, как бы я сама поступила, — этого не может сказать никто. Поэтому я верю, что намного важнее ощутить сострадание и принять эту историю, а не делать вид, что станет легче. Нам очень нужно почувствовать любовь, чтобы принять наше прошлое. И если мои книги смогут хоть немного помочь в этом, я буду просто счастлива.
