В течение всего периода холодной войны Ассоциация писателей Азии и Африки, Ташкентский кинофестиваль и другие организации с подачи Москвы знакомили СССР с писателями и кинематографистами из третьего мира. При этом культурный обмен с коллегами из Восточного блока отражал амбиции и пределы советского интернационализма.
Мог ли появиться третий мир без второго, вращающегося вокруг Советского Союза? Разумеется, да — но выглядел бы такой третий мир совсем иначе.
История обоих этих геополитических блоков, равно как и стран и культур, их составлявших, пишутся сегодня исходя из их отношений с Западом. Однако взаимозависимость второго мира и третьего очевидна не только терминологически, но и потому, что оба они исчезли почти одновременно — примерно в 1990 году.
Книга Росена Джагалова «От интернационализма к постколониализму: литература и кино между вторым и третьим миром» обращается к этому белому пятну в прошлом стран соцлагеря и развивающихся стран. В ней показана история двух советских культурных организаций, которые развивали проект третьего мира в литературе и кино: это Ассоциация писателей Азии и Африки (1958-1991) и Ташкентский фестиваль африканского, азиатского и латиноамериканского кино (1968-1988).
Заявленной цели — обеспечить литературную и кинематографическую независимость обществ развивающихся стран от Запада — эти культурные союзы так и не достигли. Но в период холодной войны они создали, по выражению писателя Нгуги ва Тхионго, «связующие звенья», познакомив незападный мир с впоследствии ставшими культовыми авторами, текстами и фильмами.
Селим Нади побеседовал с Джагаловым о попытках Москвы наладить культурные связи с третьим миром и влиянии неевропейской литературы и кинематографа на СССР, а также о разрыве этих связей по окончании холодной войны.
Нади: Первая глава вашей книги посвящена послереволюционному периоду и связям молодого советского государства с колониальным миром. Большевики проводили мероприятия вроде Бакинского конгресса народов Востока (1920) и основывали учреждения вроде Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ, 1921-1938). Какую роль играла в этом разрезе культура?
Джагалов: В некотором смысле первая фаза взаимодействия СССР с колониальным миром — в межвоенный период — значительнее второй, которая началась с Азиатско-африканской конференции 1955 года в индонезийском Бандунге. И это при том, что советская поддержка движений за независимость, а также уже освободившихся бывших колоний на втором этапе была несоизмеримо масштабнее.
В антиимпериализме большевиков было немало недостатков даже в межвоенный период: покровительственное отношение к освобожденным народам и в высшей степени «сценическое» понимание истории — добро должно было побеждать непременно во главе с СССР. Это была по сути великодержавная логика. Проявлял СССР и непостоянство, в его политике случались постоянные развороты. Но все-таки стоит помнить, что в межвоенный период СССР много сделал для освобождения попавших в зависимость народов мира. Причем между нреволюцией и второй мировой войной СССР был активен во всех отношениях: Советский Союз не только осуждал империализм на словах, он действовал и в целом выполнял свои обещания.
При всей критике большевистских амбиций и конкретных действий на колониальный мир сильно повлиял уже сам факт Октябрьской революции. Там в ней увидели не столько революцию против капитала (таково было восприятие русской революции на Западе). В колониальных странах в Октябре увидели восстание против империй. Из событий Октябрьской революции черпали вдохновение китайское Движение 4 мая, индийская Сатьяграха, египетская революция 1919 года и бурная антиколониальная деятельность в последующие годы.
Можно сказать, что литературе и кино в раннесоветских начинаниях по борьбе с империализмом отводилась роль второстепенная: в конце концов, связи СССР с колониальным миром были преимущественно тайными, и места для культуры в них не оставалось.
Тем не менее, русские тексты, а также переведенные на русский тексты многонациональной советской литературы все же просачивались в колониальные общества, зачастую окольными путями. Иногда к читателю тексты приходили через целую цепочку переводов. Даже те из них, что написаны до 1917 года, неизменно окружал ореол русской революции. Все эти тексты воспринимались как символ. За этим символом в Индии и других тогдашних колониях видели альтернативу западному пути. Колониальная интеллигенция, читая эти тексты, трактовала их в духе антиколониальной, национальной борьбы.
Нади: Как изменился советский интерес к колониальному миру в 1930-е годы?
Джагалов: Окреп сталинизм, поменялась европейская геополитика. Значительная часть антиколониальной работы межвоенного периода проводилась в Коминтерне, Восточном секретариате его исполнительного комитета (ИККИ), а также в связанных с ним учреждениях вроде Антиимпериалистической лиги и КУТВ.
С момента своего появления в 1919 году Коминтерн сильно отличался от советского наркомата иностранных дел. Так, он поддерживал коммунистические организации в Великобритании и Франции и антиколониальные восстания в их колониях. Эта политика проводилась именно Коминтерном как международной организацией с центром в Москве, хотя такая политика и шла вразрез с дипломатическими попытками молодого и сильно нуждающегося СССР добиться дипломатического признания крупных европейских держав, вести с ними торговлю.
Но уже к 1930-м годам сталинизм превратил Коминтерн в инструмент советской внешней политики. Хотя официально Коминтерн закрылся в 1943 году — вероятнее всего, это было сделано как жест доброй воли союзникам (США и Великобритании) — его деятельность непоправимо подорвали уже чистки 1937-1938 годов, когда значительная часть его Восточного секретариата была казнена, арестована либо просто уволена. К концу 1930-х годов Москва потеряла симпатии многих коммунистов — выходцев из колониального мира, а также значительную часть своей сети и опыта в Африке, Азии и Латинской Америке.
Были и международные факторы. Как отмечает Фредрик Петерссон (Fredrik Petersson), в истории Антиимпериалистической лиги был трудный момент: с приходом к власти нацистов в 1933 году она лишилась штаб-квартиры в Берлине и от этой потери так и не оправилась. Еще больший ущерб антиколониальному интернационализму нанесла политика СССР по поддержке антифашистских коалиций («народных фронтов») во Франции и в других странах Европы в ответ на подъем нацизма.
Хотя эту политику в Европе и США нередко приветствовали местные левые, с точки зрения антиколониальных активистов она фактически означала союз СССР с основными империалистическими державами. Да, Франция и Англия были противниками Германии, но они оставались колониальными угнетателями. Следовательно, союз СССР с ними означал предательство интересов стран-колоний. Наконец, подготовка к тяжелой европейской войне сместила интересы советского руководства прочь от антиимпериализма, поближе к более срочным делам в Европе.
Нади: Как изменила подход Советского Союза к колониальному миру Бандунгская конференция 1955 года?
Джагалов: Постепенно вернуться в сферу антиколониальной политики советское государство смогло лишь со смертью Сталина и началом медленной десталинизации. До этого даже крупные события вроде деколонизации Индийского субконтинента в 1947 году во внешней политике позднесталинского СССР практически не рассматривались. Независимость Индии и Пакистана советские руководители сочли лишь формальной корректировкой капиталистического миропорядка, а не зарей нового, потенциально некапиталистического третьего мира.
Конференция в Бандунге, ознаменовавшая приход этого мира, побудила советский политический истеблишмент к действиям — в антиколониальную политику хлынули новые вливания. Но многие движения за независимость уже к тому времени отшатнулись от Москвы. Двадцатилетний разрыв между первой и второй стадией советской антиколониальной политики не сразу удалось перешагнуть.
Более того, к моменту Бандунгской конференции СССР уже утратил монополию на антиколониальный и антирасистский дискурс. Появилось много несоветских борцов с расизмом и колониализмом. Теперь этот дискурс исходил из нескольких кругов. Кроме того, появился сам проект третьего мира (проект предполагал взаимопомощь бывших угнетенных колоний Африки, Индии, Китая и других стран, которые, помогая друг другу, ликвидируют отставание от Запада — прим. ред.) Этот проект стал главным голосом нравственности против колониализма.
Помимо советских займов, экономической помощи, присланных специалистов и военной поддержки, вторая фаза советского антиколониализма включала еще и важный культурный компонент. Осуществлялась масштабная программа по переводу литературы из Азии, Африки и Латинской Америки на русский и другие советские языки. Велось активное «ухаживание» за писателями и кинематографистами этих континентов.
Наследник русской интеллигенции XIX века, советское руководство, включая его верхушку, было культуроцентричным. Оно верило, что культура — в особенности литература — может влиять на умы людей и менять целые общества. Как ни парадоксально, это убеждение экстраполировалось даже на страны с совершенно иными традициями.
По логике холодной войны эти вложения требовали симметричного ответа Запада. Никогда — ни до, ни после этого — ЦРУ литературой не занималось. Однако на протяжении 1950-х и 1960-х годов оно субсидировало целую империю литературных журналов на пяти континентах. Как показала Моника Попеску (Monica Popescu) и другие ученые, эти вложения изменили структурные условия постколониальной литературы.
Вопреки тому урону, который холодная война нанесла Африке, Азии и Латинской Америке, писатели и читатели с «цветных» континентов от нее еще и кое-что выиграли. Поскольку советский блок и Запад пытались распространять «свои» тексты как можно шире (а значит, сделать эти тексты доступнее и дешевле) — хорошая литература в развивающихся странах стала доступнее населению.
Нади: Съезд писателей Азии и Африки в октябре 1958 года собрал в Ташкенте столь крупных деятелей, как Уильям Эдуард Бёркхардт Дюбуа, Назым Хикмет, Мао Дунь и других. Почему это мероприятие прошло именно в узбекской столице? Насколько участники были знакомы с творчеством друг друга?
Джагалов: Столицей первого съезда Ассоциации писателей Азии и Африки советская культурная бюрократия выбрала Ташкент не случайно. Кроме того, десять лет спустя Ташкент принял и первый фестиваль африканского, азиатского и латиноамериканского кино — который стал проходить раз в два года.
Город, где успехи советского развития переплелись с могучими историческими традициями, Ташкент произвел сильнейшее впечатление даже на делегатов, не сочувствующих советскому проекту. Они увидели не еще один европейский мегаполис — каким, например, для них была бы Москва — а очень разнообразное и преимущественно небелое общество с восточным колоритом.
Таким образом, с конца 1950-х и до окончания холодной войны Ташкент (и в меньшей степени Алма-Ата, Самарканд, Бухара, Ереван, Баку и Тбилиси) принимали африканские и азиатские культурные делегации непропорционально часто.
От первого съезда писателей Азии и Африки и первых ташкентских кинофестивалей у участников осталось чувство изумления, как далеко им пришлось ехать, чтобы пообщаться друг с другом. При всей осведомленности о нюансах западной литературы или кино, они мало знали о процессах в соседних странах Африки, Азии или Латинской Америки. Не забывайте: периферийные общества друг с другом почти не общались. Амбиции Ассоциации писателей Африки и Азии и Ташкентского фестиваля заключались как раз в том, чтобы благодаря новым взаимосвязям бросить вызов их периферийному статусу.
Нади: А как культурную продукцию стран третьего мира восприняли в СССР?
Джагалов: На самом деле, это довольно грустная глава моей книги. Литература из Африки и Азии широко переводилась советскими издательствами, но соперничать по популярности с западными текстами не могла. В российских библиотеках я часто находил нетронутые экземпляры советских времен даже с неразрезанными страницами. На вкус западноцентричной позднесоветской интеллигенции Москвы и Ленинграда, настоящая литература могла прийти только из Франции, Англии, Германии и США — всякий текст из Африки или Азии был априори второстепенным. И это было несправедливо, ошибочно.
Впрочем, были и исключения: вспомним бум латиноамериканского романа, пришедший к советской интеллигенции уже после одобрения этой литературы Западом. Очень в моде была японская литература. Неподдельной популярностью среди советских читателей пользовались турецкий поэт Назым Хикмет и его соотечественник — сатирик Азиз Несин.
Однако интеллигенцией обеих российских столиц советский читатель не ограничивался — хотя ее мнение, безусловно, было самым весомым. Многие искренне интересовались деколонизацией, и был целый ряд специалистов в этой области. По сохранившимся данным, читатели из советской Средней Азии или с Кавказа особенно интересовались литературой из соседних стран: азербайджанцы — турецкой, таджики — иранской, а узбеки — текстами из Афганистана и Индии.
С кинематографом картина была несколько иной. Там прозападный снобизм отступил почти полностью: некоторые незападные фильмы, например, индийские, пользовались среди советских зрителей огромной популярностью. Три из двадцати пяти самых кассовых фильмов советского экрана — индийские. Еще один — египетская лента «Белое платье» (1975). Возглавляет же этот список мексиканская мелодрама «Есения» (1971), собравшая более девяноста миллионов зрителей.
Все решал жанр: поскольку СССР снимал мало мелодрам и еще меньше завозил этой продукции с Запада, основным источником этого популярнейшего жанра для советского зрителя вдруг стали незападные страны.
При этом «Третий кинематограф» — кинопродукт, призванный пробудить политическую сознательность людей периферийных стран — популярностью у советской публики не пользовался. Ни подпольно снятые ленты аргентинцев Октавио Хетино (Octavio Getino) и Фернандо Соланаса (Fernando Solanas), ни легальные, но все же революционные фильмы индийца Мринала Сена (Mrinal Sen) и сегенальца Сембена Усмана (Sembène Ousmane) — ничто из этого на самом деле героического искусства сердца советских интеллигентов не затронуло.
Отсутствие интереса у массовой публики отчасти объяснимо: сам жанр не идет ни в какое сравнение с мелодрамой. В виде дипломатического жеста СССР иной раз закупал по несколько копий лент некоторых влиятельных левых режиссеров (по сути, они шли всего двух-трех кинотеатрах в Москве). Но чаще всего не делал и этого. Предпочитая работать с государствами, а не с движениями, позднесоветское государство с подозрением относилось к партизанам — будь то с бойцы с винтовками или режиссеры-нонконформисты с киноаппаратами.
Нади: Удалось ли создать в третьем мире «просоветское» литературное поле? И чем кончились эти попытки для писателей самого третьего мира?
Джагалов: Мы часто представляем себе холодную войну как борьбу двух равных сил. Но при этом мы не только упускаем различные силы третьего мира, но и преувеличиваем советские возможности по сравнению с Западом. Даже на пике своего развития советская экономика представляла собой лишь половину американской. Чисто экономически государства восточного блока соперничать с Западной Европой и США не могли.
Более того, колониальные сети, развитые США, Великобританией, Францией, Португалией и Бельгией, а также навязанные ими языки и школа обрекли недавно обретшие свободу страны на структурную зависимость — в том числе в сфере литературы.
В мировой «литературной республике» Запад господствует незыблемо два последних столетия. Несмотря на огромный нравственный капитал угнетенного третьоего мира и материальную поддержку советской культурной бюрократии, попытка создать некий культурный противовес с участием советского блока и мировой периферии столкнулась с мощным сопротивлением. В итоге эта попытка все же потерпела фиаско. Но оно не было таким очевидным, как попытка создать единый политэкономический третий мир через импортозамещающую индустриализацию или через торговые коридоры «Юг-Юг» и «Юг-Восток». Да и политические союзы против Запада тоже, если помните, тогда закончились неудачей.
И тем не менее, эти усилия не пошли прахом. Индийский читатель познакомился с африканской литературой — и наоборот. Был достигнут важный эффект: писатели трех угнетенных континентов (Азии, Африки и Латинской Америки) видели себя борцами единого культурного фронта. И в этом есть заслуга Ассоциации писателей Азии и Африки с ее съездами, переводами, литературной премией и многоязычным журналом.
Постколониальная наука тоже пошла вперед, учитывая роль литературы в строительстве наций. А строительство это, nation-building в хорошем смысле, велось на тот момент и в Африке, и в Азии, и в Латинской Америке. Кроме того, ряд авторов с этих континентов выражали международную солидарность с другими силами третьего мира. А некоторые искренне верили в успех красного СССР или красного Китая. По крайней мере — желали нашим странам этого успеха.
Появились интересные поджанры. Например, возник латиноамериканский роман о цепочках поставок от рудников и плантаций Южной Америки к рынкам сбыта в США, с заходом к продажным чиновникам в роскошных офисах Чикаго и Нью-Йорка. Так литература стран третьего мира пыталась схематически вписать своего читателя в обширную мировую систему, помочь ему определить свое место в ней.
Нади: В Ташкенте состоялся и первый фестиваль африканского и азиатского кино. Какую роль в культурном обмене играл кинематограф?
Джагалов: Когда его спрашивали о том, почему он переключился с литературы на кино, африканский писатель Сембен Усман начинал говорить о неграмотности в родном Сенегале. Неумение или нежелание народа читать — вот сила, которая мешает постколониальным писателям достучаться до широкой аудитории. Кино же Усман называл «вечерним университетом Африки». Советская культурная бюрократия постепенно пришла к аналогичному выводу. Но в ее попытках охватить советской киносетью Африку, Азию и Латинскую Америку фигурировал еще один фактор, отличавшийся от продвижения русской или советской литературы за рубежом: прибыль.
Доходы советского кинематографа за рубежом (или кассовые сборы иностранных фильмов на советских экранах) для советской бюрократии были куда важнее литературных доходов. «Советэкспортфильм» — советский монополист по закупке и продаже фильмов за границу — долгое время был подразделением Министерства торговли.
И все же господство Запада, в особенности Голливуда, в мировом кинематографе было даже сильнее, чем в литературе. Как выяснили Сембен Усман и «Совэкспортфильм», показать незападный фильм в тех же сенегальских кинотеатрах оказалось очень непросто. Африканские, азиатские и латиноамериканские кинематографисты, собиравшиеся с 1968 года раз в два года на Ташкентский кинофестиваль, предложили решение: национализировать всю киноиндустрию от съемок до проката.
Главный кинофестиваль стран третьего мира, ташкентский кинофорум знакомил режиссеров трех континентов с творчеством друг друга и способствовал интернационализации Третьего кинематографа за пределами его латиноамериканского ядра.
Нади: Насколько на Третий кинематограф повлияло советское кино? Почему латиноамериканские кинематографисты не пошли по советскому пути?
Джагалов: К 1960-м годам шарм СССР как революционной силы в глазах многих радикалов третьего мира поблек. Если им хватало сил, даже просоветские коммунистические партии все чаще действовали вразрез с СССР, чтобы лучше вписываться в собственные реалии. Многие левые черпали вдохновение в других местах: на каком-то этапе в некоторых регионах казалось, что настоящая революция вершится в Китае или на Кубе.
Более того, если борьба с неоколониализмом — да и сама независимость — для вас не пустой звук, то сам факт сотрудничества с многонациональной великой державой выглядит немного компрометирующим. Что же вы, борцы с европейскими колониальными державами, берете методичку у другой великой державы? Поэтому большинство деятелей Третьего кинематографа, особенно в Латинской Америке, где он и зародился, не горели желанием сразу воздавать Москве должное — ни в фильмах, ни на словах.
Но все же СССР помог эти людям снимать вдохновенное кино. Как представить себе мировой кинематограф без влияния советского кинематографа 1920-х годов? Без советских Сергея Эйзенштейна, Дзиги Вертова и многих других? Ведь они сформировали сам язык политического кино. А без этого языка представить себе Третий кинематограф трудно, если не вовсе невозможно.
Один такой жанр, чью эволюцию я проследил с раннего советского периода (Дзига Вертов, Роман Кармен) до Третьего кинематографа в Латинской Америке — это документальный фильм солидарности. Так вот, связи есть. Однако, как пишет Маша Салазкина, некоторые латиноамериканские режиссеры утверждали, что советских кинолент 1920-х годов не видели и с теорией советского кино не знакомы. Они настаивали на своей «независимости» от советского кино даже в тех случаях, когда, скорее всего, отрицание такого знакомства и влияния было просто неправдой.
Нади: Сохранился ли интерес к литературе и кино стран третьего мира после распада Советского Союза?
Джагалов: Нет. С распадом советского блока примерно в 1990 году русскоязычный евразийский регион снова интегрировался в художественную систему, где верховодит Запад. В этом новом, однополярном мире места для культурных потоков, некогда связывавших бывший второй мир и все еще борющийся третий мир, — места для этих потоков просто не нашлось.
Глядя на книжные прилавки Москвы сегодня, невозможно даже представить, что всего тридцать пять лет назад там продавалось огромное количество переводной африканской и азиатской литературы. Из российских кинотеатров (до пандемии) полностью исчезли даже индийские фильмы — мы наблюдаем почти полный триумф Голливуда.
Сегодняшний опыт России в исследованиях Африки, Азии и Латинской Америки — лишь малая часть знаний, накопленных советскими страноведами и их аппаратом. Для своего исследования я прочитал несколько томов научных работ советских времен по африканскому кино. И могу с уверенностью сказать, что в сегодняшней России в этой области толком не работает никто — хотя с тех пор африканское кино значительно окрепло, стало интереснее. И не в последнюю очередь благодаря труду режиссеров, получивших советское образование — того же Сембена Усмана, Сулеймана Сиссе и Абдеррахмана Сиссако.
С исчезновением в перестройку советской цензуры некогда маргинальный взгляд малой части антисоветских диссидентов (что третий мир — захолустье, которое мешает «нам» воссоединиться с семьей «цивилизованных» западных стран) — так вот, этот взгляд среди нового поколения либеральных политиков стал уже общим местом, стереотипом.
В годы перестройки советские СМИ перестали чествовать Африканский Национальный Конгресс (АНК — политическую партию, боровшуюся за освобождение черного населения Южной Африки, прим. ред.). А ведь в трудные времена советский блок, в отличие от Запада, АНК поддерживал. Некоторые бывшие советские «эксперты» даже пытались восхвалять апартеид. Это тяжелое наследие отчасти объясняет негативную реакцию российской либеральной интеллигенции на разразившиеся этим летом протесты Black Lives Matter («Жизни черных важны») — от неприятия до откровенного расизма.
Росен Джагалов — доцент кафедры русского языка Нью-Йоркского университета и член редакционного коллектива LeftEast, платформы восточноевропейских левых
Селим Нади — кандидат наук Центра истории при Парижском институте политических исследований и Билефельдском университете (Германия). Член редколлегии журналов Période и Contretemps, пишет о рабочих движениях
